Приключения поручика гвардии

А матушка только дивилась упорству сына. Она уже давно смирилась с принятым мужчинами решением и все никак не могла насмотреться на своего милого сердцу Андрюшеньку, отгоняя прочь мысль о предстоящей разлуке. Она даже шикала на дворовых, когда в доме, по ее мнению, становилось слишком шумно:

— Забыли, что ли, оголтелые, — молодой барин работает!

Сама же, отгоняя прислугу, приносила в комнату сына то кофе со сливками, то еще что-нибудь вкусненькое, а сама с чисто женским любопытством поглядывала на ворох книг и карт, над которыми корпел ее сынок. И умилялась: «Какой же он у меня умненький!» А однажды поздно вечером с наигранной строгостью сделала ему замечание, указывая на канделябры с оплывшими восковыми свечами:

— Ты, Андрюшенька, скоро разоришь семью — на тебя же свечей не напасешься! — но не выдержала и радостно рассмеялась, на что сын ответил ей благодарной и милой ее материнскому сердцу улыбкой.

И все же Андрюша как-то заглянул в Английский клуб, чтобы хоть несколько расслабиться от своих ежедневных бдений за письменным столом и сменить обстановку. Завсегдатаи клуба, друзья и просто приятели, радостно приветствовали его, приглашая к своим столикам. Но тут он встретился с устремленным на него взглядом. Ба! Да это же Фаддей Беллинсгаузен! Они дружески обнялись, приняли по маленькой. И Фаддей, несколько стесняясь, сообщил:

— Я наконец-то зачислен вахтенным офицером на шлюп «Надежда» под команду Крузенштерна, — и виновато опустил глаза, как бы боясь своей радостью ранить душу товарища.

— Ну что же, — после некоторой паузы спокойно ответил Андрюша, — значит, пойдем в плавание на одном корабле.

Мичман недоуменно посмотрел на гвардейского поручика. И только когда Андрюша пояснил, что он тоже зачислен, но в торговую миссию под команду Резанова, оба офицера откровенно и задорно рассмеялись, привлекая к себе внимание других посетителей клуба. Но для них в данный момент это не имело никакого значения…

Они снова крепко обнялись и долго стояли так, переживая бившую через край общую радость.

Глава II

К дальним берегам

Наконец настал столь долгожданный день.

Вся набережная была буквально забита респектабельной публикой. Родные, близкие, друзья и товарищи провожали в кругосветное плавание моряков и членов торговой миссии. Царило всеобщее радостное возбуждение, подогреваемое видом стоящих на Кронштадтском рейде «Надежды» и «Невы», готовых к дальнему походу.

Андрюша в партикулярном[13] платье, столь непривычном для близких, стоял в окружении родителей и сестренок Машеньки и Катюши, испытывая одновременно чувства нетерпения к скорейшему выходу в открытое море и радости от присутствия столь близких для него людей. Батюшка молча взирал на своего любимца, понимая, что не увидит его несколько долгих лет. Матушка же все никак не могла наглядеться на своего Андрюшеньку, а когда тревожно переводила взгляд на застывшие на рейде шлюпы, то украдкой вытирала набежавшую слезу. А сестренки с девичьим восторгом смотрели на своего старшего брата, такого красивого и отважного, переполненные гордостью и желавшие непременно поделиться с кем-нибудь из окружающих своей радостью. Но у всех провожающих, как назло, были свои заботы и переживания.

Когда же с «Надежды» прозвучал пушечный выстрел, уходящие в плавание расцеловались со своими близкими и поспешили к своим катерам, стоявшим у берега, а оставшиеся осеняли их крестным знамением.

Наконец шлюпы снялись с якоря и стали под паруса, а когда те наполнились ветром, салютовали крепости семью выстрелами, на что им равным числом было ответствовано. На брандвахте — корабле, наблюдающим за выполнением установленных правил судами, прибывающими и выходящими из порта, — когда они мимо нее проходили, матросы были поставлены по сеткам вдоль ее борта, которые желали счастливого пути отважным мореплавателям троекратным, протяжным по флотскому обычаю, «ура!».

Здесь все в последний раз мысленно простились с провожающими, которые уже издали продолжали напутственно махать шляпами и платочками. Теперь они остались одни, и Андрюша почувствовал, что с этого момента каждый час, каждое мгновение будет удалять его от всего, что для него так дорого, и не смог удержаться от слез…

Начались морские будни. Андрюша договорился с Фаддеем и, испросив разрешения у капитана присутствовать на вахтах вместе с Беллинсгаузеном, стал постигать искусство управления парусным судном.

О, это была великая наука! Сколько же времени ушло только на изучение устройства судна и бесчисленного количества парусов трехмачтового шлюпа и их назначения! Казалось, запомнить всего было невозможно. Но от вахты к вахте все постепенно становилось на свои места, и Андрюша стал уже осваивать повороты судна с галса на галс. И чем больше познавал нового в управлении парусами, тем больше осознавал бездну знаний, которую еще надо было постигнуть.

Он испытывал большую признательность Фаддею, который был не только отличным моряком, но и умелым учителем, терпеливо и не спеша обучавшим его бесчисленным таинствам морской науки.

Особенно трудной была так называемая моряками «собака», то есть вахта с нуля до четырех часов утра, когда не только клонило ко сну, но и было почти ничего не видно. Хотя впередсмотрящие, самые зоркие и чуткие матросы, непрерывно вглядывались с салинга в пространство, лежащее перед судном, и вслушивались в шумы моря, чтобы, не дай Бог, не прозевать приближение корабля к надводным рифам. Здесь, в средних широтах, было еще терпимо, а вот в тропиках, как рассказывал своим офицерам Крузенштерн, было действительно так темно, хоть глаз выколи. И тогда приходилось убирать часть парусов, чтобы снизить ход судна.

Когда же подошли к датским проливам, капитан уже вообще не уходил с мостика. Он, да и все офицеры, хорошо помнили участь фрегата Тихоокеанской экспедиции, постигшую его именно в этих местах. А моряки во все века были, наверное, самыми суеверными людьми на свете. К этому их приучили превратности морской службы, когда в случае несчастья никто не мог помочь им, и приходилось рассчитывать только на свои собственные силы.

И хотя дул свежий норд-ост, шторма, слава Богу, не было. А когда благополучно минули Скагеррак, последний из датских проливов, и вышли в Немецкое море[14], Крузенштерн, оглянувшись на «Неву», послушно шедшую в кильватере за флагманом, широко и истово перекрестился, чему благоговейно последовали и все офицеры, находившиеся на шканцах, а затем спустился в свою каюту отсыпаться.

Однажды, когда шлюпы уже давным-давно минули пролив Ла-Манш, отделявший британские острова от материка, и бороздили воды Атлантического океана, в кают-компанию, где отдыхали офицеры, свободные от вахты, и члены торговой миссии, неожиданно вошел камергер[15] Резанов в сопровождении Крузенштерна. По команде старшего офицера, хозяина кают-компании: «Господа офицеры!» все встали по стойке «смирно». Их редко видели присутствовавшие, так как пищу они принимали в своих каютах: Крузенштерн — в капитанской, а Резанов — в адмиральской. Поэтому их появление в кают-компании было целым событием.

Однако в процессе беседы на самые разные темы Резанов совершенно неожиданно поинтересовался успехами его подчиненного в освоении морских наук. Андрюша аж вспыхнул от такого внимания к своей особе. Он никак не предполагал, что камергер не только знал о его бдениях на мостике, но, оказывается, и следил за их результатами. По знаку капитана мичман Беллинсгаузен доложил:

— Поручик гвардии Шувалов по результатам совместных со мной вахт через самое малое время будет практически готов к самостоятельному исполнению обязанностей вахтенного офицера, обладая как достаточными для этого знаниями по управлению парусами и судном, так и хорошо поставленным командным голосом.

13

Партикулярный — штатский, не форменный.

14

Немецкое море — Северное море.

15

Камергер — высший придворный чин в дореволюционной России, соответствовавший чину полного адмирала.