Страница 4 из 19
– Кстати, не самый худший вид оружия для рукопашной – эти саперные лопатки, – заметил Гродов. – Лично проверил.
Но, как и Лиханов, капитан вспомнил при этом о трагедии добровольческого отряда, сформированного из двухсотпятидесяти донецких шахтеров, которых совсем недавно бросили спасать их батарею, вооружив всего лишь саперными лопатками[5] да выдав по несколько гранат, которые, впрочем, в ближнем бою оказались бесполезными.
– Одну из двух трофейных танкеток отдаю тебе вместе с трофейным же пулеметом и двумя десятками винтовок. Третий взвод, под командованием мичмана Мищенко, займет оборону на холмах, разбросанных вдоль лимана, а также перекроет доступ к прибрежной полосе.
– С одной стороны, он будет вести огонь с фланга во время наступления противника на нашу передовую, с другой – не позволит отрезать хуторской укрепрайон от основных сил, – тут же уловил суть его замысла Лиханов.
– Кроме того, прикроет ваш отход с хутора по кромке лимана, когда удерживать его уже будет невозможно.
– Лучше определите срок, товарищ капитан.
– Какой еще срок?
– Ну, сколько нам следует продержаться. Бойцам, особенно «истребителям», это важно будет знать.
– В таких случаях обычно следует ответ: держитесь, сколько позволят обстоятельства, – отрезал Гродов. – Понятно, что враги попробуют избавиться от вашего «укрепрайона», как от нарыва, – сразу же и навсегда. Тем не менее срок я определю: попытайтесь продержаться двое суток.
– Двое так двое, – на удивление спокойным, почти безразличным тоном согласился старший лейтенант. Создавалось впечатление, что, если бы прозвучало: «Семь суток», реакция была бы такой же.
– Я прикажу лейтенанту Куршинову, чтобы все шесть его «сорокапяток» были «пристреляны» по хуторским ориентирам. Во время каждого натиска на вас будем устраивать артиллерийский заслон.
– Плюс орудие и пулемет, которые имеются у танкетки, – кивнул командир первой роты. – Поинтересуюсь у ополченцев, нет ли среди них тракториста, способного уверенно водить танкетку. Краснофлотец Афонин, в руки которого мы отдали это чудо бронетехники, еще только осваивает ее.
– Жаль, Мишки Пробнева нет, – вздохнул сержант Жодин, вспомнив о погибшем ординарце комбата. – Любой техникой парень владел, на любом моторе играл, как Моцарт на балалайке. Что б я так жил…
– Ладно, «Моцарт с балалайкой», поминки после войны справлять будем, – жестко осадил его Гродов, хотя и сам в последнее время не раз вспоминал об этом парне, так и погибшем за рулем трофейной бронемашины. – Причем по всем невернувшимся – сразу.
– Так ведь я же по делу, – повинился Жодин.
– Снимайте свою роту, старший лейтенант, – обратился комбат к Лиханову, – и уводите. Окапывайтесь основательно. С особым упорством цепляйтесь за ту часть хутора, которая прилегает к лиману, причем каждый дом превращайте в дот.
– Да продержимся, комбат, продержимся, – заверил тот.
– Только не вздумай поднимать своих моряков в контратаки и устраивать показательные штыковые бои.
– Понимаю: рукопашные и штыковые – по вашей линии, товарищ капитан, – с едва заметной улыбкой ответил командир роты. – Даже не пытаюсь оспаривать ваше превосходство.
Какое-то время Гродов смотрел ему вслед, а затем перевел взгляд на Жодина, как бы спрашивая: «Ты-то чего ждешь?»
– И как вам нравится этот лайнер? – кивнул тот в сторону выбросившегося когда-то на прибрежную мель «Кара-Дага»[6].
Обгоревшее, но еще вполне прилично выглядевшее судно с зияющей пробоиной на борту находилось метрах в пятидесяти от берега, если, конечно, брести и плыть до него от подножия мыса, расположенного в ста метрах от передовой. В мирное время его уже давно сняли бы с мели, заделали на нем пробоины и отбуксировали на судоремонтный завод. Но сейчас оно лежало с креном на левый борт, в сторону моря, и закопченная мачта его тянулась к небу черным погребальным крестом.
– Хочешь устроить на нем наблюдательный пункт?
– Мне понадобится ручной пулемет и трое ребят. Подойдем на двух маленьких плотах, которые затем спрячем под левым бортом, а сами затаимся в кубриках и отсеках. Как только румыны уверуют, что на судне никого нет, попытаемся их красиво разочаровать. Или вы скажете, комбат, что план не гениальный?
Гродов посмотрел куда-то вдаль через плечо Жорки и с усталой грустью, как бы признаваясь при этом сержанту: «Как же вы мне все надоели, шутники-самоучки!», произнес:
– Доложили, что вчера вечером ты уже побывал на судне вместе с юнгой Юрашем. Было или не было?
– Сразу же признаю, что в связи с этим заплывом претендовать на звание олимпийского чемпиона не стану, – хитроватая ухмылка никогда не зарождалась на курносом, слегка веснушчатом лице Жодина и не сходила с него, а была таким же неотъемлемым признаком его, как смугловатый цвет кожи или сеть мелких ранних морщин у глаз. – Однако каюты и все прочее мы с юнгой осмотрели. Там действительно есть где притаиться, к тому же существует пространство для маневра.
– Хорошо, отбери трех бойцов из отделения разведки. Захватите с собой телефонный аппарат и катушку с кабелем. Только здесь, по берегу, кабель нужно будет зарыть в землю и замаскировать.
– А в море – притопим его, подвесив грузила. Со связью всегда веселее. Опять же, для нашей артиллерии – прекрасный корректировочный пост.
– У нас в арсенале две трофейные винтовки с оптическим прицелом.
– Знаю, обе на мамалыжниках опробовал.
– Так вот, одну из них и половину имеющихся к ним патронов возьми себе. Когда патроны к этой заморской фузии кончатся, приспособь прицел к нашей трехлинейке.
– Прямо там, в бою, и приспособим, для верности.
– Только юнгу с собой не завлекай, он и так достаточно рисковал, выполняя задания в тылу врага. Надо бы сохранить парнишку и при первой же оказии переправить в Севастополь или сразу же на Кавказ – тут уж как получится.
– Он и так догадывался, что на судно вы его не отпустите.
– А тут и догадываться нечего. Кстати, где он сейчас, что-то я давненько не видел его.
– Да кто ж его знает? – передернул неширокими костлявыми плечами Жорка. – Может, возле кухни застрял?
– Не темни, сержант, – проворчал комбат. – Его на кухню под дулом пулемета не загонишь.
– Значит, во взводе мичмана Юраша, отца то есть.
– Тоже не поверю. На глаза отцу Женька старается попадать так же редко, как и на мои. Отца побаивается, чтобы при других моряках не вздумал дать подзатыльник, а меня – потому что побаивается, как бы ни отправил в город, в детдом. Или просто в тыл, к родственникам.
– И правильно побаивается, – едва слышно пробубнил сержант.
– Ты прямо скажи: он остался на судне?
Жорка сосредоточенно, со старательностью завравшегося мальчишки, поскреб затылок.
– Он ведь юнга, а не хвост собачий.
– Потому и спрашиваю, где он сейчас.
– На корабле, конечно, где же ему быть-то? Охраняет, чтобы ночью румыны туда сдуру не сунулись. И вообще, надо учесть, что это – свой парень и живет по старой морской заповеди: «Плюй на грудь – без воды жить не могу!»
– Разве что – «плюй на грудь…» Как только доберетесь до «Кара-Дага», тут же отправь его сюда.
– И пусть только попробует ослушаться, – притворно пригрозил Жодин.
– Вы же до поры старайтесь не обнаруживать себя.
– Если только румыны сразу же не сунутся к кораблю.
– Если только… – согласился Гродов. – Но в идеальном варианте ваш огневой налет с фланга должен оказаться для противника полной неожиданностью, тем более что он попытается атаковать нас по кромке берега, по которой приближаться к окопам значительно проще, нежели по голой степи.
– Мы это учтем. Уже прикинул, что с борта прибрежная полоса простреливается неплохо.
– И не забудьте запастись сухим пайком.
4
А ведь в свое время Антонеску был уверен: как только Одессу удастся полностью блокировать с суши, ее гарнизон тут же начнет переправляться в Крым, подобно тому, как в свое время переправлялись в Одессу гарнизоны Измаила и Килии. Однако этого не произошло. Наоборот, разведка доносит, что, пусть и небольшие, но подкрепления поступают из Севастополя регулярно, и все планы главкома по быстрому и почти бескровному захвату города развеяны прахом.
5
Эти события разворачивались в романе «Батарея» и имели под собой историческое основание.
6
О судьбе этого судна, подвергшегося нападению германской авиации, читатель может узнать из романа «Батарея».