Батарея

– Почему нельзя?.. – поползли вверх брови Валерии.

– Потому что обе эти страны потерпят поражение. Россию в принципе победить невозможно. Если же в союзе с ней выступают США и Великобритания со всеми своими доминионами, то понятно, что страны «оси Берлин – Рим – Токио» попросту обречены.

На какое-то время баронесса застыла с рюмкой в руке.

– Признаюсь, что ничего подобного услышать от вас, германского офицера, не ожидала.

– А от сына истинно русского офицера?

– Но тогда возникает вопрос: как далеко вы готовы зайти в своем неистребимом русском патриотизме?

– Все зависит от обстоятельств. Точнее, оттого, когда и кем он будет востребован.

– Именно так, уклончиво, вы и должны были ответить. Самое разумное, что мы способны предпринять сейчас, – это позаботиться о поддержании связи друг с другом. Нет-нет, о замужестве тоже пора подумать, тут вы правы. Но это еще терпит, а я предпочитаю жить днем нынешним. Эту ночь вы намерены провести со мной?

Вопрос был задан таким спокойным и естественным тоном, что Веденин, который как раз в это время приложился к рюмке коньяка, чуть было не поперхнулся.

– Если вы позволите, баронесса… – настороженно ответил он, опасаясь некоей словесной ловушки.

– Честно признаюсь: вы не в моем вкусе, уж извините. Но ради скрепления нашего союза…

Это была одна из тех ночей, о которых, порой втайне даже от самой себя, стеснительно мечтает каждая женщина. Любовником Веденин оказался воистину неутомимым: он брал ее грубо, без каких-либо словесных изысков и физических нежностей, как можно брать самую падшую из женщин, прямо в пролетке или в закутке дворницкой; причем происходило это бесчисленное множество раз и во всех мыслимых позах.

«Воспитание здесь ни при чем, это у него в генах, – попыталась баронесса хоть как-то оправдать сего молчаливого, звереющего от собственной страсти насильника. – Не исключено, что именно таким образом известных, издерганных холодностью и половой слабостью мужей, прародительниц-аристократок не раз брали в свое время безвестные кучера и ломовые дворовые мужики. Причем считай, что тебе, как и предшественницам твоим, подобные встряски только на пользу».

В Севастополь полковник улетал, как в глубокий тыл, удивляясь при этом, что сейчас, когда враг чуть ли не подступает к окраинам Одессы, ему выпала такая странная по нынешним временам возможность – оказаться далеко от линии фронта, да к тому же в Крыму. И хотя, провожая его в аэропорту, подполковник Райчев грустновато вздохнул: «Жаль, други мои походные, что это уже не то лето и не тот взлелеянный в мечтаниях Крым…», тем не менее Бекетов сказал себе: «Завидует, служивый! Да и кто бы на его месте не позавидовал, если ты и сам себе почти что завидуешь?»

Но едва самолет оказался над морем, как по нему выпустили несколько пулеметных очередей со своего же, на дальнем рейде мающегося, судна, приняв, очевидно, за чужака. Затем началась такая болтанка в воздухе, словно пилот вел свою старую, не единожды «латаную» машину не по небу, а по проселочным ухабам. А завершалось все тем, что ночной полет их транспортного санитарного самолета, на котором в тыл перебрасывали раненых, изувеченных взрывами офицеров, едва не был прерван атакой немецких штурмовиков. И только благодаря тому, что в небе появилось несколько советских самолетов морской авиации и в ситуацию вовремя вмешались зенитчики, их неповоротливая махина с прошитым пулеметной очередью фюзеляжем с трудом сумела приземлиться на каком-то запасном аэродроме.

Самое время было молитвенно вздохнуть, однако не успел Бекетов дождаться машины, присланной за ним из контрразведки флота, как на этот степной аэродром налетела другая волна бомбардировщиков, и самолет, из которого он минут десять назад вышел, разнесло взрывом бомбы на мелкие куски. Причем взрыв был такой силы, что часть крыла грохнулась буквально в трех метрах от мающегося у КПП полковника. «А ведь раненые, которые наверняка все еще оставались в самолете, – с суеверной грустью подумалось Бекетову, – считали, что им несказанно повезло, а значит, жить им теперь выпадет долго и по-тыловому счастливо».

– Мне-то казалось, что вы все еще в далеком тылу, – сказал он, пожимая руку прибывшему за ним капитану третьего ранга Красовскому. Левая рука этого офицера покоилась на подвязке, а худощавое лицо его показалось Бекетову землисто-серым, каким обычно бывает у человека, потерявшего много крови и предельно истощенного.

– В Москве того же мнения, – сухо, устало ответил крымчанин, приглашая полковника в «виллис». – Там тоже забывают, что Севастополь бомбят не как один из тыловых городов, а как базу флота. Немцы и их союзники прекрасно понимают: пока не будет сломлен флот, ни Одессы, ни Крыма им не видать. А ведь, судя по всему, они уже замахиваются на Кавказ, на грозненскую и каспийскую нефть. – И тут же сочувственно поинтересовался: – Как там Одесса?

– По-прежнему неописуемо красива.

– Это понятно. Как долго сможет продержаться?

– Пока что только одно могу сказать: она держится. Надолго ли ее хватит – зависит не только от боеспособности Приморской армии и Одесской военно-морской базы, но и от того, как долго будет противостоять ударам противника Крым, без флотской поддержки которого, в окружении, нам придется очень туго.

– Только вот беда: силы флота тоже тают, поскольку очень слабое у нас получается воздушное прикрытие судов, – не стал успокаивать его Красовский. – Многие караваны и отдельные суда вообще выходят в море без прикрытия, в то время как немецкие и румынские пилоты все наглее берут под контроль не только одесский, но и новороссийский фарватеры. Чуть ли не каждый наш корабль, особенно слабо вооруженные торговые и пассажирские суда, они превращают в движущуюся и почти беззащитную мишень.

Последствия авианалетов действительно видны были в городе почти на каждом шагу. Причем чем ближе к порту, тем они становились все более впечатляющими, а ведь линия фронта проходила еще очень далеко.

После того как совещание руководителей контрразведывательных отделов всех подразделений флота было завершено, к полковнику подошел уже знакомый ему капитан третьего ранга Красовский.

– С вами желает поговорить полковник Маевский из Главного разведывательного управления. Он только что прибыл из Москвы и ждет вас в моем кабинете. Предмет его интереса мне неизвестен, однако знаю, что он ведает, условно говоря, «румынским направлением».

– В этом и весь «предмет его интереса», капитан третьего ранга, – помрачнел полковник. – О чем тут еще гадать?

Бекетов не сомневался, что офицер из ГРУ прибыл специально по его душу и что «предмет его интереса» заключался прежде всего в личности баронессы фон Лозицки, выход которой из-под контроля еще долго будет аукаться ему.

«Послать кого-нибудь, чтобы убрали баронессу, пока она все еще остается в зоне досягаемости? – в сердцах задался он почти спасительным вопросом. И тут же въедливо посоветовал себе: – Ага, и „гонцом смерти“ назначь капитана Гродова!»

Поскольку, забывшись, полковник рассмеялся вслух, Красовский, сопровождавший его в подвальную часть здания контрразведки флота, удивленно взглянул на него.

– На совещании что-то было не так? – заинтригованно спросил он, все еще оставаясь под впечатлением от той убийственной информации о положении на фронтах, которая была доведена до их сознания.

– Нет-нет, к совещанию это отношения не имеет, – отмахнулся от него Бекетов, и тут же мысленно продолжил: «Но если отбросить шутки в сторону, таким гонцом вполне могла бы стать наша дунайская фурия-казачка Терезия Атаманчук. Женщина сильная, решительная, а главное, узревшая в баронессе свою соперницу. Что может оказаться более сильным мотивом для расправы над женщиной-агентом, нежели ревность соперницы?».

Придя к такому выводу, Бекетов облегченно вздохнул. Если упреки по поводу провала миссии баронессы в самом деле окажутся жесткими и, как любит выражаться в таких случаях майор Кречет, «подтрибунальными», он готов предложить то единственное, что можно и следует предлагать в подобных случаях, – ликвидацию двойного агента. Причем теперь он может предложить это не абстрактно, а называя имя исполнителя, что всегда вызывает уважение у начальства, поскольку становится ясно: руководитель операции осознал свои просчеты и готов исправлять положение.