Страница 9 из 199
Но когда незнакомец, которому Сашко, по-видимому, и должен был ответить на вопрос о кофе, подошел ближе и стал прохаживаться по аллейке, Сашко вдруг узнал его. Это был помещик Золотарев, и шатался он по бульвару, должно быть, с перепоя.
Помещика Золотарева, хотя и появился он в Одессе совсем недавно — месяца два назад, после того как бессарабские крестьяне сожгли его имение не то возле Окницы, не то за Ларгою, — знала уже вся одесская улица. Помещик Золотарев был бесшабашный гуляка, пьянчужка и бездельник, завсегдатай ресторанов и кафе, свой человек среди петербургско-московской чиновничье-помещичьей «внутренней эмиграции» и закадычный приятель всех самых залихватских офицеров гетманской «варты» и деникинской контрразведки. А главное, он был прославленный бильярдист, который давал «десять форы» даже самому Моте Рубинштейну — признанному королю одесских бильярдистов — и выигрывал у него на десяти! Кроме того, он так здорово исполнял дойну на молдаванской флояре, что даже Ситник и Максонский, солисты оркестра в «Лондонской», признали его виртуозом.
Сашко, конечно, глубоко презирал прогоревшего помещика Золотарева, как акулу капитала и представителя мировой буржуазии, однако не мог не завидовать его славе музыканта и бильярдиста.
Когда Золотарев, слегка пошатываясь с перепоя, вышел на аллейку и поравнялся с памятником дюку, Сашко звонко выбил чечетку на своем ящичке и молодецки крикнул:
— Почистим, добродию Золотарев?
Помещик Золотарев остановился перед Сашком, глядя на него мутноватыми глазами беспробудного пьяницы, покачался на каблуках и, чуть заикаясь, спросил:
— А… откуда ты знаешь, что я Золотарев?
Собственно он заикался не оттого, что был навеселе; он вообще выговаривал не все буквы, и Сашко знал, что это только рисовка и считается признаком высшего шика среди гусарских корнетов и всяких прочих буржуйских хлюстов. За это Сашко, конечно, тоже презирал Золотарева, но не мог все же не признать, что всякий форс у него получается особенно здорово.
— Ну, — сверкнул Сашко зубами в почтительной усмешке, — кто ж вас не знает? Я видел, как вы загоняете чужого в одну, а своего в другую среднюю лузу!
Помещик Золотарев хитро подмигнул: ему, безусловно, было приятно убедиться в своей популярности, — но чистить ботинки отказался.
— Потом, — сказал он, — у меня еще есть время…
Сашку очень хотелось еще поболтать с прославленным бильярдистом и, воспользовавшись случаем, расспросить о некоторых секретах техники оттяжек и клопштоссов, но в эту минуту вдруг появился клиент, поставил запыленный ботинок вышедшего из моды остроносого фасона на подставку ящика, и Сашко должен был взяться за щетки.
Новый клиент не вызывал особенного интереса. Это был, верно, какой-нибудь купец или комиссионер — в старомодном долгополом пальто с бархатным воротником и в каракулевой шапке пирожком, хотя и модной, но надетой явно раньше времени, не по сезону. Впрочем, возможно, что он был прямо с поезда и приехал откуда-то издалека, с севера. Сашко бросил на него короткий рассеянный взгляд и принялся наводить блеск на давно не чищенные, порыжелые башмаки с белыми, потертыми от калош задниками, искоса поглядывая на девушку, которая стояла рядом с клиентом, поджидая его. Девушка сразу привлекла внимание Сашка; она была, бесспорно, хороша, даром что Сашко вообще относился к девушкам с пренебрежением. Небольшого роста, стройная и изящная, с длинными черными косами, черными бровями шнурочком и огромными синими-синими глазами под длиннейшими, каких Сашко еще никогда не видел, густыми ресницами. Она была грациозна и элегантно одета. Под расстегнутым модным пальто-клеш виднелась белая матроска с широким синим воротником с тремя белыми тесемочками по краю, черная юбочка «плиссе», чулочки на ней — фильдекос, туфельки — «вэра» на каблучках «контэсс». Девушке было лет шестнадцать — семнадцать, и Сашко задумался над тем — кто же она комиссионеру в рыжих башмаках, дочка или племянница?
Чтобы отмахнуться от своей чрезмерной заинтересованности девушкой, Сашко заставил себя сердито подумать: «А, буржуйское щеня! Гимназисточка или из института благородных девиц».
— Скажи, мальчик, — вдруг услышал он, — а где бы тут выпить хорошего кофе?
Щетка на какое-то мгновение замерла в руке Сашка. Он почему-то никак не ожидал услышать этот вопрос как раз от комиссионера в порыжелых башмаках, да еще с хорошенькой девушкой рядом.
Но он был уже опытным связным, и через мгновение щетка заходила по ботинку еще быстрее.
— Где уж теперь это кофе! — буркнул Сашко, бросив взгляд на «клиента». — Турки теперь кофе пьют…
Глаза комиссионера в рыжих башмаках улыбнулись из-под надвинутой на лоб шапки-пирожка. В улыбке этой Сашко почувствовал и облегчение — человек был рад, что попал на того, кто ему нужен, — и еще какую-то благожелательность — это уже относилось к собеседнику, к самому Сашку.
— А все-таки? — настойчиво произнес комиссионер. — Неужто нигде нельзя кофе напиться?
Теперь надо было сказать главное — назвать адрес, и Сашко с сердцем бросил косой взгляд на Золотарева: этот чертов помещик все еще вертелся здесь, и так близко, что, несомненно, услышит его слова. Шел бы уж точить лясы в свой «высший свет»!
Но приезжий подпольщик ждал, а пароль для того и составляется из простых, обыденных слов, чтоб можно было его в случае надобности произносить в присутствии посторонних. И Сашко ответил:
— Что ж, зайдите в кафе Фанкони на Екатерининской. Вон, за углом.
— Спасибо, — ответил подпольщик.
И Сашко опять почувствовал, как он окинул его ласковым, каким-то отеческим взглядом.
— А сколько тебе лет? — вдруг услышал Сашко.
Сашка даже в жар кинуло. Проникнутый всей серьезностью выполняемого дела, он совершенно забыл о девушке, забыл и о том, что подошла она вместе с подпольщиком, которого он поджидал, и потому упустил из виду, что, выходит, и она, эта несчастная девчонка, тоже… подпольщица.
Не могло этого быть! Подпольщики — всё люди взрослые, солидные, мужественные, боевые и, конечно же, все мужчины. А эта… эта паинька из института благородных девиц не могла и близко стоять к… великому, опасному и, разумеется, мужскому делу борьбы за всемирную революцию.
Сашка кинуло в жар, он густо покраснел.
Потому что удар был нанесен Сашку в самое чувствительное место. Всю свою короткую жизнь Сашко мечтал быть взрослым, мечтал как можно скорее вырасти — и тяжело страдал от своего несовершеннолетия. Не было для него муки горше той, которую он испытывал, когда ему давали понять, что он еще пацан. Не переносил Сашко, когда его спрашивали, сколько ему лет. Он всегда видел в таком вопросе подвох, коварное желание уколоть его малолетством, неполноценностью. И вот сейчас, в такую ответственную минуту, в минуту, когда он стоит на боевом посту, ему, как назло, поставлен именно этот каверзный вопрос. И кто поставил? Эта несчастная девчонка — пусть она даже будет дочкой самого главного подпольщика!
Он смерил девушку полным презрения взглядом и в первую секунду решил вовсе не отвечать на ее возмутительный вопрос.
Но через секунду Сашко изменил свое твердое решение. Он скажет! Пускай знает эта гимназисточка — сама от горшка три вершка, — какие бравые хлопцы в Одессе!
— Шестнадцать, семнадцатый! — вызывающе кинул Сашко и еще раз пронзил девушку уничтожающим взглядом старого морского волка.
Потом он повернулся к подпольщику и сухо повторил:
— Зайдите в кафе Фанкони на Екатерининской. Вон, сразу за углом.
— Не рекомендую, — вмешался вдруг помещик Золотарев, который все еще торчал возле памятника, пожевывая длинную желтую сигару. — Я только что от Фанкони, кофе и у Фанкони кончилось. Не стоит туда ходить. Вы приезжий? — Помещик Золотарев, пьяно покачиваясь на своих толстых ногах, пустил подпольщику в лицо целую тучу дыма. — Закурите лучше сигару. — Он вынул из кармана и протянул такую же длинную желтую сигару. — Отличные сигары, бодрят лучше всякого кофе. Купить их можно только в одном месте: на Ришельевской, в лавочке рядом с молочной «Неаполь».