Страница 20 из 40
В письме о Незлобине несколько раз.
«Кажется, что Антихрист в нашем деле народился – это Незлобин». Потом К. С. добавит с полной убежденностью: «Это Антихрист».
По чести, Константин Николаевич Незлобин никакой не Антихрист, а всего лишь даровитый антрепренер. Иной разговор, что, идя в эту сторону, к Христу не приблизишься.
«Ох! Надо что-то сделать…»
Надо что-то сделать для «бедного класса», но и для «бедного человечества». (В одном из писем, которые Станиславский получал, женщина поясняла, о чем при ней плакали в МХТ: «…как много дивных сил, волшебной красоты и поэзии дарованы бедному человечеству… бедному потому, что до сих пор оно не умеет сознать в себе этих сил, пробудить и внести их в жизнь…»[125].)
Создание Первой студии как раз стало попыткой «что-то сделать». В этом поле вызревало ее зерно; на нее перелагался долг «бедному классу» и иные обязательства «первого разумного, нравственного театра», которые К. С. как руководитель МХТ готов был счесть невыполненными и отказывался считать невыполнимыми.
«Система» создавалась для того театра, который обязательства примет. В помощь его прекрасным задачам.
В год создания Художественного театра задача была названа так: «Искусство должно сделать то, чтобы чувства братства и любви к ближним, доступные теперь только лучшим людям общества, стали привычными чувствами, инстинктом всех людей… Назначение искусства в наше время – в том, чтобы перевести из области рассудка в область чувства истину о том, что благо людей в их единении между собою, и установить на место царствующего теперь насилия то царство Божие, т. е. любви, которое представляется всем нам высшею целью жизни человечества.
Задача христианского искусства – осуществление братского единения людей»[126].
Эти строки Лев Толстой выделял в тексте своей брошюры «Что такое искусство». Брошюра появилась как раз в год создания МХТ, для театра приобрели несколько экземпляров, один можно видеть в библиотеке Станиславского. Кажется, К. С. начал читать, не доехав до дому: страницы не разрезаны, а разняты пальцем.
Многие испытают после смерти Льва Толстого чувство сиротства. Станиславский писал Немировичу: «Как страшно оставаться на земле без него. Так же страшно, как потерять совесть и идеал»[127]. Создание Первой студии – реальной группы и реального дела, объединяющего людей, – было противодействием такому страху.
Сулержицкому тут принадлежала роль особая.
В середине ноября 1910-го он писал Константину Сергеевичу, которого болезнь все еще держала в Кисловодске:
«Схоронил Толстого.
Последний раз по знакомой мне дороге, между березовыми рощами, прошел я с ним от станции до дому.
Вот тут, на перекрестке дороги и Тульского шоссе, я помню, у него заупрямилась лошадь, на которой он ехал верхом, и мы переменились лошадьми… Было тихо, безлюдно.
Теперь тут стоял синематограф и трещал, снимая гроб, в котором его несли крестьяне, гудел сотенный хор „вечную память“, и над густой черной толпой видна была палка с платком, которой махал дирижер»[128].
Для Сулержицкого Лев Толстой был главным («поворотным») человеком. С Толстым связаны испытания, которые Сулер выдержал или не выдержал, связан весь сюжет его не очень долгих дней – приключенческий (сказано: «просто „Три мушкетера“») и мученический. Убеждения не велят принять армейскую присягу – месяцы на освидетельствовании в психиатрическом отделении военного госпиталя. Толстой навещал Сулержицкого там, в Крутицах. Присягнуть умолил отец, иначе бы не выпустили. Крепость Кушка в пустыне – та самая, про которую «дальше Кушки не пошлют», безводье, жарища – страшное дело, общероссийский запах казармы. И так далее, и так далее, включая переезд через океан, штормы, Канаду, снежные заносы, насмерть застуженные почки, Лозанну и как итог нелегальной Лозанны камеру в Таганской тюрьме… и так далее, и так далее, и так далее. Таганская тюрьма близко от Крутиц, сюжет кружит. В нищем местечке, куда еще раньше была сослана жена, заработков никаких, хотя Сулер мастер на все руки. Ему помогают деньгами – он свободен от заносчивости бедняка и деньги берет. В войну он предложит себя в санитары – лучшего санитара не пожелаешь. Есть такое слово – «скоропомощный». Больше чем безотказный; не ждущий, чтоб позвали. Слово из словаря церковного, но верующий ли он человек, Леопольд Антонович, и если верующий, то какой веры? Рожден он в католичестве, отпоют и в церкви Святого Людовика, и по православному обряду. С определенностью можно сказать лишь, что он человек праведный.
Пока рискнем заметить, что не без Толстого определялась актерская техника, которой искали в Студии.
«Вызвать в себе раз испытанное чувство и, вызвав его в себе, посредством движений, линий, красок, звуков, образов, выраженных словами, передать это чувство так, чтобы другие испытали то же чувство, – в этом состоит деятельность искусства. Искусство есть деятельность человеческая, состоящая в том, что один человек сознательно, известными внешними знаками передает другим испытываемые им чувства, а другие люди заражаются этими чувствами и переживают их»[129].
Еще раз заглянем в письмо от 14 сентября 1912 года, которым Станиславский дополнял свой разговор с Лужским – рассказывал про студийные дела, как там «теперь уже в несколько рук готовят: а) Толстого…». Что конкретно готовили и готовили ли что-то, сведений нет. Но по ощущению создателя студии, они начинали с Толстого.
Создатель «системы» сходился с Толстым в убеждении: искусство достигает цели в том лишь случае, если художник передает другим чувства, им самим действительно испытываемые. Упор – на неподдельность душевной, интеллектуальной и чувственной энергии, идущей в зал через живого человека на сцене и от него самого.
Станиславский запишет как свой постоянный упрек: «Вы играете близко к словам»[130]. Где же вы сами, неужто нечего добавить? Слова должны бы вести вас дальше.
Спектакль «Гибель „Надежды“» играли верно, от слов идя дальше.
4
Пьесу в России узнали вскоре после ее появления (1900 год). Один из создателей радикального журнала «Молодой вожатый» Гейерманс от раннего Гауптмана – автора «Ткачей» – перенял (кроме эстетики натурализма) приверженность социальной тематике. Среди множившихся русских переводов «Гибели „Надежды“» имелась книжечка под редакцией Веры Засулич – той самой Засулич, что лет тридцать назад стреляла в петербургского градоначальника и была оправдана присяжными. Под старость она жила переводами. В 1905 году в газете «Наша жизнь» писали с жаром: «Посмотрите, что делается в провинции на спектакле, когда ставится „Гибель ‘Надежды’“. А почему? Потому что каждый рад выкрикнуть свои проклятия»[131].
А. М. Ремизов, писавший так, имел в виду спектакль, который исследователь назовет самой значительной из самостоятельных работ Мейерхольда в провинции.
Гейерманс вводился и в исходные намерения Студии на Поварской (где-то близко от «Вознесения Ганнеле» Гауптмана).
Художественный театр к Гейермансу не обращался. Немирович и потом, при всем успехе спектакля Первой студии, не изменит мнения, что лучше бы играть его пореже – «плохого вкуса литература»[132]. Возможно, тут осадок неприязни, вызванной давней шумихой: суждение не вполне справедливо. Пьеса скромных достоинств, но вряд ли «плохого вкуса». Нетрудно найти драматурга талантливее, а вот в простоте и честности Гейерманс мало кому уступит, как и в энергии сочувствия. Нет, не скажешь, что в выборе ученики Сулержицкого и Станиславского ошиблись.
125
См. письмо Е. П. Полянской. Цит. по: Виноградская. Т. 1. С. 300.
126
ПСС Л. Н. Толстого: В 20 т. Т. 16. М.: Изд. т-ва И. Д. Сытина, 1913. С. 158–159.
127
КС-9. Т. 8. С. 209.
128
Сулержицкий. С. 470.
129
ПСС Л. Н. Толстого: В 20 т. Т. 16. С. 41–42.
130
КС. № 789. Л. 58.
131
Цит. по: Наследие 2. С. 71.
132
НД-4. Т. 2. С. 421.