Страница 11 из 18
Стултц стремится делать джентльменов, а не фраки; каждый стежок у него притязает на аристократизм, в этом есть ужасающая вульгарность. Фрак работы Стултца вы безошибочно распознаете повсюду. Этого достаточно, чтобы его отвергнуть. Если мужчину можно узнать по неизменному, вдобавок отнюдь не оригинальному покрою его платья – о нем, в сущности, уже и говорить не приходится. Человек должен делать портного, а не портной – человека[68].
Еще два обстоятельства складывались против затянувшегося властвования вест-эндского дендизма в том виде, как он сложился в славные времена Браммела. Первым было открытие Парижа для британских аристократов в 1814 году после поражения Наполеона и прекращения военных действий на Ла-Манше; второе – растущая популярность стиля денди среди тех, кто не обладал «естественным» правом называть себя джентльменом. Во-первых, важно, что модный стиль Пелэма доводится до совершенства как у д’Орсе в парижской резиденции английского лорда, а не на улицах Сент-Джеймса. Если в 1790-х годах в Париже англофилия привела к почитанию британского вкуса в одежде, то к 1820-м Париж окончательно восстановился в статусе международного центра модных взглядов и роскошной жизни. Таким образом, бархатный комфорт парижского отеля был мощным конкурентом для более сдержанной концепции модной мужественности, существовавшей по другую сторону Ла-Манша. Подобное смещение вестиментарного центра привело к тому, что те, кто все еще придерживался лондонского стиля, стали выглядеть отсталыми. Капитан Гроноу так вспоминал об этом:
Сразу после войны тысячи странно одетых англичан заполонили Париж… жители нашей страны, мужчины и женщины, так надолго отлученные от французских мод, признавали собственную моду столь же примечательной и эксцентричной, как и парижскую, и намного менее грациозной… Джентльменам было свойственно носить светло-голубой или табачного цвета фрак с медными пуговицами и фалдами, доходящими почти до каблуков, гигантское количество брелоков, свисающих из кармашка для часов, а их панталоны были короткими, узкими в коленях; завершали туалет просторный жилет с объемным муслиновым галстуком и рубашка с оборками. Одежда британских военных с ее жесткостью и формальным уродством тоже была громоздкой и смехотворной[69].
Воспоминания Гроноу испещрены подобными карикатурными зарисовками, и он с большим удовольствием описывает крайние проявления дендизма у целого ряда лондонских персонажей, являющих собой иллюстрацию определенного рода упадка в том, что касается мужской моды начала XIX века, и ожившие версии гротескных сатир Крукшенка. Был среди них подполковник Келли «до предела надменный и очень любящий одежду», чьи сапоги славились зеркальным блеском. Секрет ваксы для них знал только его слуга, чьи услуги были объектом всеобщей зависти; после гибели хозяина, лишившегося жизни при пожаре на таможне, когда он пытался спасти свою драгоценную обувь, тот был продан с аукциона предложившему самую большую сумму. Член парламента Майкл Анджело Тейлор отличался своим необычным внешним видом, блестящими серебристыми волосами, родимым «винным пятном», кожаными бриджами и «ненакрахмаленным изысканно-белым галстуком, над которыми возвышалась весьма широкополая касторовая шляпа». Полковник Маккиннон, известный своими физическими данными и ловкостью, во время вечеринок модников демонстрировал свое ребячество и безответственность, которые ассоциировались с вест-эндским образом жизни, «скача по мебели в комнате, как мартышка». А сэр Ламли Скеффингтон, старомодный макарони, «обычно красил лицо так, что выглядел как французский пудель; он одевался на манер Робеспьера и занимался другими безумствами… Его приближение всегда предвещал сладкий запах; а когда он приближался, то возникало ощущение, будто находишься в атмосфере парфюмерной лавки»[70].
Все эти франты, которых Гроноу объединяет под названием «светские люди», выставили дендизм на всеобщее осмеяние. Предположительно из-за их мании к экстравагантному поведению и клоунских действий, во всем противоположных элегантному кодексу поведения, который был установлен людьми, подобными Браммелу, в качестве наиболее соответствующего жизни на новых площадях, в парках и домах, они оказались вытеснены на задворки благородного общества (хотя к 1820-м подобная строгая критика стала больше ассоциироваться с респектабельными, буржуазными и читающими книги об этикете жителями Блумсберри, которые служили хорошо воспитанным противовесом для излишеств Вест-Энда). Более того, Гроноу намекает на темное происхождение этих «звезд» колонок светской хроники и лавок с гравюрами, подразумевая, что элегантная одежда и экстравагантный внешний облик стали пустым означающим для аристократизма, чьи ассоциации запятнались развитием торговли и пониманием того, что чувство модного можно не только унаследовать, но и купить. Окончательное доказательство такого положения вещей находим в народных балладах, карикатурах и сатире, которые превратили денди в предмет насмешек, персонажа, легко узнаваемого в разных социальных слоях и высмеиваемого за претенциозность и неизбывный снобизм. Такие репрезентации должны были заполонить лондонские тротуары в период поздней ганноверской династии. Ниже приведено типичное сочинение, предвещающее гибель элитарной модной идентичности, обратившей внимание всего мира на лондонские лавки, знаменитостей и моду. «Очарованный денди» – это факсимиле письма Джона Слинка, клерка, работающего в Сити, его любовнице, которая занималась пошивом манто. Это довольно напыщенный эпилог для той моды, что инициировали Браммел и подобные ему:
Любезнейшая, проходя по переулку Сент-Мэри, я купил пару подержанных веллингтонов, которые получил за шесть шиллингов и пять пенсов, у меня не было денег, но продавец, видя мой благородный облик, был настолько добр, что отпустил мне в долг. У них очень высокие каблуки, и я теперь учусь модной походке на каблуках, что позволит во многом скрыть эффект от моего плоскостопия. У меня есть пара подержанных корсетов; и вчера я пошел к моему портному (который никогда не отказывал мне в доверии) и заказал новый костюм и сказал ему сделать на моих брюках фальш-лампасы, которые, как он заверил меня, он в лучшем виде выполнит к вечеру субботы. Так что в воскресенье ты очень обяжешь своего возлюбленного, если будешь готова к одиннадцати покататься со мной, но не на одном из тех наемных экипажей, которые я терпеть не могу, с именем владельца под окнами, которое может прочитать любой, – я поищу какую-нибудь изысканную бричку, чтобы, когда мы будем кататься, нас принимали за достойных людей, каковыми мы и являемся, которые отправились посетить свои загородные владения:
Территория развлечений фланера
В то время как образ и идентичность лондонского денди стали доступными для представителей разных социальных слоев, перемещаясь между ними с такой легкостью, что этот термин в конце концов лишился любых прямых ассоциаций с мужчинами – представителями определенного класса, количество мест, где денди мог демонстрировать свой доведенный до совершенства внешний вид, было жестко ограничено за счет возможностей и опыта, предлагаемого столицей. В этом смысле развитие мужской моды в данный период вновь оказывается привязанным к физическому росту и материальной сложности лондонской городской структуры. Увидев, как процесс конструирования образа денди зародился в плотной концентрации аристократических домов и торговцев элитными товарами в Вест-Энде, мы считаем необходимым изучить разнообразные пространства и контексты, в которых подобная вестиментарная философия выкристаллизовывалась и применялась на практике, поскольку отношения между денди и удовольствиями его родного города были очень насыщенными и сложными. Во многих смыслах они отражали иерархические социальные связи, которым подчинялась в целом аристократическая жизнь, и деятельность денди отображала строго оберегавшийся цикл приемов, балов и собраний, приставших городскому сезону. Но в других смыслах практика дендизма выходила за пределы этих формальных границ, удостоверяя, что между высшим и низшим обществом не было непримиримых противоречий, и внедряя элемент угрозы для общества, культурного кровосмешения в практику моды. Благодаря этому Лондон стал постоянным местом сосредоточения форм модной стилизации, которые настолько же были обязаны энергии улиц и брожению толпы, насколько салонным дискуссиям. Можно даже утверждать, что именно этот дендифицированный дух неуважения к жеманству правящего общества и открытости хаотичной и творческой городской жизни превратили Лондон в альтернативный или конкурирующий локус для производства моды в более долгосрочной перспективе, поставив его в оппозицию более регламентированному модному диктату Парижа, где с конца XVIII века он находится до сих пор.
68
Ibid. P. 133 (там же. Гл. XXIII).
69
Ibid. P. 129 (там же. Гл. XXXII).
70
Gronow. Reminiscences. P. 124.
71
Ibid. Pp. 80–87.