Страница 19 из 92
Славяна закатила глаза с видом «а я что предлагала?», но на нее никто не обратил внимания. Ну, кроме меня.
***
— Пара.
— Тяни.
— Хм… Посмотреть будущее… Один, два, три… Хм. Хм. Ну, ладно — атакую, значит.
— Ничего себе… что это у него — волосы?
— Угу. Что называется — до жопы. И на жопе тоже. С тебя два хода.
— Мутировавший плотоядный алмаз и белки-людоеды — минус половина штрафных очков. Это был первый ход, а вот второй — разумный пластиковый гамбургер.
— Вавилонская башня. Перемешивай колоду, пока не остановят.
— Ну, тогда и я атакую. Советская угроза — вот три холестериновых ракеты и четыре танка, похожих на жуков-скарабеев.
— А вот и нет. Отмена. Советская угроза — это мы и есть!
— Нет… Я…
— Думаю, этим жестом Мику хочет сказать «отмена отмены». Отмена в квадрате! Дай ей две своих.
— Хорош тасовать, мне нужна карта.
— Черт возьми, нет! Обезвредить! Обезвредить!
— Слишком поздно — твой котенок уже мертв.
Мы играли в очередное порождение загнивающего капитализма — настольную карточную игру с непроизносимым названием и разрывающими мозг в кровоточащие белые колбаски картинками. А как еще назвать карты, на которых изображен человек, анатомически похожий на дикобраза, козел, который видит будущее, завернутый во что-то вроде лаваша радостный кот, а целью игры является предотвращение взрыва маленьких пушистых комочков с помощью лазерной указки и бутербродов с валерьянкой?
Это был первый этап нашего «небоевого слаживания» — видимо, предполагалось, что именно за картами у нас проявится что-то вроде «чувства локтя» и возникнут дружеские чувства. «Нет уз святее товарищества! Пусть же знают все, что такое значит в русской земле товарищество!»* Или что-то в этом роде, у нас, поди, любой прапорщик имеет высшее образование и тонкий художественный вкус!
Вообще на картах мы остановились не сразу — поначалу отупевшие от штабной работы психологи пытались навязать что-то наподобие географического лото, где нужно было блистать знаниями вроде «эта карточка для того, у кого на листе нарисован Ботнический залив! А эта — у кого море Лаптевых!» Но наше сумрачное воинство послало такие приемы сразу и надолго, и малолетка Ульяна резво рванула в самый конец комнаты, где лежали запечатанные, новенькие, все в запахе типографской краски, игры от союзников. По какой-то причине мы остановились на этой.
Хотя почему — по какой-то? На фоне скучных дидактических развлечений, созданных психологами и педагогами Союза, она выделялась, как прыщ на разглаженном хорошей белорусской косметикой лбу старшеклассницы. Подчеркнуто яркая, сумасшедшая, с целой кодлой абсолютно немыслимых персонажей вроде блюющего радугой гиперскоростного кота и катапульты, стреляющей крабами — крабапульты — она затягивала не хуже мрачного норвежского Мальстрема. А правила, взявшие понемногу из покера, преферанса, и книги «Алиса в стране чудес», запоминались примерно минут за шесть.
Другое дело, что она — игра эта — никак не способствовала командному мышлению, взаимопомощи и зарождению крепкой дружбы. Она была вообще про другое — тактику, невозмутимость и умение вовремя подставить товарища под очередной неминуемый взрыв дешевой химической пудры. Не знаю, как эту игру вообще к нам пропустили. Но в одном это пока работало — мы разговаривали и понемногу узнавали друг друга. Шутили, радовались своим победам и смеялись над чужими проигрышами.
Счастье еще, что штабные мастера подросткового мышления не записали нас куда-нибудь вроде клуба «Юный техник» при местном Дворце пионеров. Там-то наши перекошенные рожи и искореженная тестами и медикаментами психика развернулись бы еще бодрее.
В углу работал и перемигивался желтыми лампочками, похожими на глаза неизвестного зверя, очередной музыкальный автомат, перепаянный местными умельцами так, чтобы не требовать монеток. Очередной пластмассовый музыкальный коллектив из Западной Европы радостно исторгал из себя словесную ахинею. «Доктор Розовый Бутон, скажи мне, отчего мое сердце не находит себе места… Скажи мне, доктор… а за это я позволю тебе… да-да, позволю тебе… О-о…»
Там так и говорилось — Розовый бутон. Rosebud. Фиг его знает, что это должно было обозначать, ассоциации приходили все больше неприличные.
Синеволосое чудо, которое звали Леной, обладало приятным, хоть и тихим, голосом. Девчонка с перебинтованным горлом сообщила знаками, что ее имя — Мику, но на этом ее жестовый потенциал иссяк, и дальше она только тыкала пальцами в нужные карты. Мелкая Ульяна не могла сидеть на месте, поэтому между своими ходами кружила вокруг стола, за которым мы разместились, пытаясь между делом заглянуть в чужие карты.
Ну, а Славяна — то есть Славя, как она милостиво, с высокомерной гримаской на личике, разрешила себя называть — и Алиса…
Они играли друг против друга, две противоположности: вальяжная, ехидная, грубоватая и развязная Алиса, вся, целиком, от горящих, непослушных прядей волос до коричневых наконечников шнурков, с обрезанными перчатками на руках и чуть ли не заклепками, как у металлистов, на дефицитной кожаной куртке, она встречала каждый ход соперницы презрительной ухмылкой. Славя, бесстрастная и прямая, как летящая в цель стрела, в форменной белой рубашке и черных форменных же брюках, сидела на стуле ровно, словно штык проглотила, и на ее лице — на той части, что была нетронута ожогами и свежими еще рубцами — не отражалось ровным счетом ничего. На другой, правда, тоже ничего не отражалось.
Сам я вышел из игры довольно быстро, сразу после Ульяны — все-таки не довела ее до добра привычка колесить по комнате. С другой стороны, с обсессивно-компульсивным расстройством не поспоришь. Говорит оно тебе, что все круглые предметы должны лежать в углах, карт в каждой руке должно быть не более трех, а сидеть на месте дольше десяти секунд нельзя — приходится подчиняться. Словом, мой котенок взорвался, оставив в воздухе над столом быстро испаряющееся облачко селитряного дыма, и дальше бой проходил уже без меня. Но это и хорошо — можно было беспрепятственно следить за девчонками.