Дом коммуны

— Выпить хочешь?

— Выпью, — согласился старик. — Тем более, что когда баба в больнице ругаться начнет, скажу: с милиционером пил. Простит. Это с Тимкой или с соседом Язепом если клюкнем, то она на дыбы, бывает, становится. А с вами простит, точно говорю. Еще и похвалит: смотри ты, и милиционер тебя уважил! Не лишь бы кто!

Костя ничего не говорил, только зевал, широко раскрывая рот и демонстрируя белые, как чеснок, зубы, ковырялся в небольшом шкафчике — вскоре на столике появилась начатая бутылка водки, две рюмки, луковица, несколько яиц и сало. Забулькал в рюмки, приказал Михею:

— Опрокинь, дед.

— Опрокину, — старик, не раздумывая долго, выпил водку — она оказалась не из магазина, а была самодельная.

— Пошла? — проглотив самогон, спросил у старика милиционер.

— Как брехня по селу... Фу-у! Хорошая. И сало вкусное.

— На халяву, дед, и уксус сладкий. Еще будешь?

— Доза, доза! — замахал руками на Костю Михей. — И за это спасибо. Сколько и живу, а с милиционерами пью впервые. Не подпускали близко. А в конце жизни, ишь ты, и повезло, ядри твою в корень! Самосадиком моим не побрезгуешь?

— Здесь не чади, — только и сказал Костя, вышел на крылечко, потянулся, прикрыл за Михеем дверь, который протиснулся мимо него, и больше не уважил того ни одним словом.

Молчал и старик, только то и дело посматривал на лес, где недавно исчез сержант на его повозке...

Пока не возвращался.

Пять минут, видимо, давно прошло?

7

В лесу, недалеко от дороги, летом дети соорудили шалаш, где мальчики и девочки — в основном городские, проводившие каникулы у дедушек и бабушек, — коротали свободное время. Когда они проектировали свое строение, а потом сколачивали гвоздями и связывали проволокой и драпировали душистым сеном, не думали, конечно, что строят секс-шоп для взрослых дядей. Получилось же именно так. Сначала шалаш обнаружил все тот же сержант Филончук, когда средь бела дня в его сети угодила красавица Ольга, которая возле самого поста вышла из попутной машины, что как раз проезжала мимо родной Антоновки. Девушка подала хозяину красного «жигуленка» деньги, тот не взял — не жадный оказался, а может, и потому, что к легковушке приближался сержант милиции: растерялся. Хозяину «жигуленка» довелось раскошелиться, а потом только Филончук отпустил его. Перед этим попросил Ольгу задержаться... Та послушалась. Окончилось все тем, что они очутились в лесу, сержант, увидев шалаш, от удивления — приятного, надо понимать, едва не потерял дар речи: лучше и не придумаешь. На газете порезал колбасу, огурец, достал из мешочка бутылку вина. Девушка сначала упрямилась, а потом забыла, видимо, что ехала домой... Затем на смену заступил Костя. Позже снова он, сержант Филончук.

Девушка ушла домой утром, а Костя, проводив ее взглядом, мерзко заметил:

— Проститутка! Бревно! Учиться еще да учиться.

Филончук же, услышав это, пообещал:

— Научим!

— Придется! — захохотал Костя и подсказал Филончуку вбить кол с вывеской, запрещающей собирать в лесу грибы и ягоды, не то, дескать, сам понимаешь, не ребенок, о шалаше многие узнают, да и заглянуть любознательные могут... А этого нельзя допустить. Шалаш наш!

В тот день к шалашу сержант Филончук подъехал на лошади, а Степан Пырх, пожилой мужчина, рассудительный и серьезный, который вызвался помочь отцу Сиротюка в заготовке дров, пришел пешком: опоздал на грузовик. Проходя мимо шалаша, Пырх, увидев лошадь деда Михея, позвал старика, но вместо него из шалаша выглянул сержант Филончук, исподлобья глянул на Пырха:

— Вон отсюда! Ну-у!

Пырх, хотя и не из робкого десятка, но с милицией решил не связываться, ничего не ответил, а молча двинулся дальше по жухлой осенней листве к тому месту, где должен быть грузовик с людьми. Однако его слух всю дорогу резал приглушенный девичий голос, который уловил он краем уха, когда подходил к шалашу, и будто бы еще и следующие слова: «А между прочим, ты меня изнасиловал... Ты!..» Голос тот ему показался знакомым, он где-то слышал его, но чей — не мог догадаться, хоть лопни. Вот если бы лицо девушки увидел... А так оставалось только думать-гадать... На языке висит, а сплюнуть не получается. Тьфу ты!..

Пырх никак не мог успокоиться, и, очутившись на делянке, где гудела бензопила и стучали топоры, он почувствовал, что вспотела спина, дух заняло.

— Фу-у! — выдохнул он, прислонившись к сосне. — Мужики! Мне кажется, что в шалаше происходит что-то не то... Сходить надо. Кто со мной?

Мужчины настороженно смотрели на Пырха, бросали короткие взгляды друг на друга и, казалось, ничего не понимали. Что за чепуху Степан несет? Вроде же и трезвый. А в шалаше?.. Правда, там и раньше, говорят, молодые люди развлекались. Но кто видел? Нет, надо, наконец, сжечь этот шалаш к чертовой матери, да и весь разговор на том.

— Что, смелых нет? — смотрел на мужчин Пырх.

— Сходить, оно можно... — как-то неуверенно сморщился его ровесник Котов. — А дрова? Зачем мы в лес приехали? Шалаши сторожить?

Пырх не сдавался:

— Дрова подождут.

— И все же, как быть? — спросил Котов.

Кто-то предложил перекурить, а желающие, если таковые есть, могут сходить себе и на экскурсию к шалашу. На удивление Пырха, за ним пошли все, кроме отца Сиротюка: он остался возле машины. С машиной ничего не случится за короткое время, а вот сумку с выпивкой и закуской могут и прихватить...

Возле шалаша по-прежнему стояла подвода. Лошадь привязана вожжой к дереву. Никого из милиционеров рядом не было. Ни звука. Но вскоре тишину нарушил гневный голос сержанта Филончука — из шалаша:

— Вон отсюда, я сказал! Ну-у! Стрелять буду!

Люди застыли на месте, стояли, думали, что им делать дальше. Неужели и правда может выстрелить? Это дело нехитрое. Но ведь за стрельбу без всякого повода по головке не погладят. Или могут пропустить мимо ушей и глаз? Но и выстрелить можно по-разному — в воздух, в человека. Неужели... в человека осмелится? Но за что?

Требование из шалаша повторилось:

— Вон отсюда! Трижды не повторяю-ю!

Сиротюк помахал мужчинам рукой, чтобы спрятались, а сам подкрался к шалашу сзади и чиркнул спичкой — пламя сразу же начало лизать острыми язычками сухое сено, полыхнуло вверх, и не успел Сиротюк подбежать к мужчинам, как завизжала в шалаше девушка, а вскоре выскочила оттуда полуголая, держа в руках свои вещи. Девушка испуганно посматривала по сторонам, а когда поняла, что никого поблизости нет, второпях начала одеваться. За ней вылетел из шалаша сержант Филончук, но он был одет, — не суетился и поэтому успел натянуть на себя даже портупею. Сразу же отвязал лошадь, вскочил на телегу и огрел животное вожжой по боку:

— Но-о!

Девушка бросилась вслед, на ходу обувая туфли:

— А я?! Николай! А я?!

Сержант Филончук даже не оглянулся. Пырх с нескрываемой злостью сказал в сторону девушки:

— Дрянь! А я жду ее дома картошку копать... Пускай бежит следом. Пошли дрова грузить.

Пост ликвидировали той же осенью, когда бывший директор школы шел уже с новой корзинкой за последними осенними грибами.

1993 г.

УЧАСТКОВЫЙ И ФОКУСНИК

Валентину Ивановичу Чепелову посвящаю

1

Ну, вот и дождались, кажется, в Хуторе нового учителя. Наконец-то. Это, согласитесь, событие — несколько лет подряд напоминал директор местной школы районному отделу образования, что задыхаются они тут без филолога, и — в конце концов, победил: вчера утром позвонили из райцентра, чтобы встречали Ивана Валентиновича Шепелева. Филолога. Как и просили. Назвали даже приметы: высокий, русый, в очках — так что не перепутаете. Повесив трубку, директор Саксонов улыбнулся: «С кем тут путать? С бабкой Суклетой или с дедом Цыганком?» И, удовлетворенно хлопнув ладонями, крякнул и строго приказал себе: «Встретить как подобает!» Магазин — через дорогу… Он искоса взглянул на входную дверь: открыт. Так, значит, употребляет не употребляет, а бутылка должна стоять на столе. Как аист на болоте — на одной ноге: это наш, белорусский, пейзаж. С дороги и перехватить надобно. Тем более что холостяк — вечно голоден, знакомое дело. Саксонов представил, как встречает он новенького, ведет к себе на квартиру, и они знакомятся — молодой учитель и старый, но, извините, тоже холостяк. Какое совпадение! Однако холостяк он сам, мягко говоря, молодой: только этим летом отправил свою половину в город — где взял, как говорят, туда и вернул. Слишком заметно в деревне всем было, чем она, жена, занималась, хотя и сама учительница... Стыд и позор. Там, в городе, попроще — полно народу, затеряется. Жалко сынишку, но малыш будет под надзором дедушки с бабушкой. Это успокаивало. Саксонов сделал этим летом и второй, не менее смелый и решительный шаг в своей жизни: как только отправил жену с сыном, отдал квартиру — двухкомнатную, со всеми удобствами — математику Крючкову, у которого двое детишек, а сам перешел жить к бабке Суклете. На такое не каждый решится. Тем более директор. И хотя говорят, что дважды в одну реку нельзя войти, он вошел: тут, у Суклеты, был уже на постое, когда приехал в Хутор учительствовать — тоже после института, как вот и какой-то Шепелев в очках. Одна разница, что Шепелев — один. «Счастливый», — улыбнулся сам себе Саксонов и направился магазин.