Если нам судьба…

Пока все сходится, думала я. Теперь понятно, почему Матвей на нее молится, она же из такой грязи его вытащила. Кем бы он стал, если бы не она.

– Когда раньше Клавка Лидку материла, Пашка всегда взрывался: «Не говори так о ней!». Ну, началось в тот день, а это понедельник был, потому что Пашка дома ночевал, как обычно – она Лидку костерит, а Пашка за нее заступается. И тут Клавка ехидно так говорит: «Родная мать тебе плохая, а чужая тетя хорошая. Только ты у меня сын законный, родного отца имеешь, хоть и сволочь он последняя. А тетя Лида твоя разлюбезная мальцов-то своих нагуляла, нет у них отца и никогда не было, в подоле их Лидка принесла!».

По Нюркиному тону чувствовалось, что как тогда, так и сейчас она полностью на Клавкиной стороне – такое злобное торжество слышалось в ее тоне.

– Тут Пашка с кулаками на нее кинулся: «Врешь ты все!». Клавка-то такого не ожидала, отмахнулась от него, а только в руках у нее сковородка была, и попала она ему прямо по носу. Ну, Пашка кровью и залился. Дело утром было, и все мы на кухне толклись. Мамка моя и говорит: «Смотри, Клавка, убьешь ты его, так и пенсии лишишься». А Клавка смеется: «Впредь дураку наука будет, а их матвеевская порода крепкая, не сдохнет!». Пашка из дома выскочил и в подвал.

Так вот откуда у него горбинка на носу, подумала я, не в драке получил и не от несчастного случая – от родной матери подарочек на память.

– Ах ты, Боже ж мой, – запричитал Артист. – Что же это на белом свете делается? Ну, и что же дальше-то?

– Мать с Клавкой на работу ушли, – продолжала Нюрка, – а я собрала поесть и к Пашке в подвал пошла. А он лежит там, к стене отвернулся и не шевелится, я аж испугалась, не помер ли. Зову его тихонько, а он мне: «Не трогай меня!». Я уж к нему и так, и этак, а он молчит. Целый день так пролежал и не ел ничего, только воду пил, я специально за ней ходила. А вечером, поздно уже было, темно совсем, вдруг Лидка приходит. Как нашла нас? Не знаю. Села возле него и говорит: «Павлик, что случилось? Мальчики все глаза проглядели, тебя ждали, а тебя все нет и нет. Я волноваться начала».

Нюрка внезапно замолчала, видимо, подошла к самому главному.

– Он к ней обернулся, она аж ахнула: «Павлик, что у тебя с лицом?». А он и, вправду, страшный – умыться-то ему негде было, вот кровь на лице и засохла. Тут он ее и спрашивает: «Тетя Лида, это правда, что у Саши с Лешей отца нет и никогда не было?». Лидка в лице изменилась, но врать не стала. «Правда, – говорит. – Теперь ты понимаешь, что мне без твоей помощи никак не обойтись. Разве я смогу одна двух мужчин воспитать? Тем более таких непоседливых? Я же с ними не справлюсь». Пашка только вздохнул: «Да где уж там». А она и говорит: «Пошли домой, Павлик, а то нам без тебя очень плохо». Встал он и ушел с ней. Вот и все.

– Так что же? – изумился Артист. – Так к себе домой и забрала?

– Так и забрала. А на следующий день, когда мамки с Клавкой дома не было, пришел Пашка с Лидкой, собрали его вещи, ну, книжки, игрушки, одежку, документы его. Те бумаги, что от Андрея Артамоновича остались, Пашка-то еще раньше забрал да к Степановне снес. В общем, все, что у него от прошлой жизни осталось. Положили в чемодан, с которым Андрей Артамонович когда-то приехал, и ушли. А мне Лидка говорит: «Ты Клавдии Федоровне передай, чтобы помнила. Если что, я свое слово сдержу. Она поймет, о чем я». Ну, я Клавке все это и рассказала, а она – пусть, мол, забирает, мало ей было двух щенков, будет три, а деньги-то при мне останутся.

– Вы, Аннушка, душевно прошу, простите меня, но женщина эта Лидия совершенно необыкновенная. Вот так взять, можно сказать, с улицы в дом незнакомого человека – это или от большого сердца, или от большой дури. Уж не знаю, чего здесь больше… – и Владимир Сергеевич развел руками.

– А ничего здесь удивительного нет, – решил высказать свое мнение Петька. – Пашкину историю вся округа знала. А с Андреем Артамоновичем Лидка сама знакома была, так что знала она, кого в дом берет. Для Пашки это счастье, конечно, что все так обернулось.

– Какое счастье, что ты несешь?! – это уже Степан влез в разговор. – Да если бы не она с мальцами, разве Пашка попал бы в тюрьму?!

Я уже перестала чему-либо удивляться. Действительно, в жизни случается такое, что ни в одном романе не прочитаешь, даже фантастическом. Но эта Лидия начала интересовать меня уже никак не меньше, чем сам Матвей. Совершенно потрясающая женщина. Она Павла не жалела, не сюсюкала, а разглядела в мальчишке характер и просила его о помощи, как более сильного, как мужчину, как защитника.

– Да как же это случилось-то? Вот уж воистину от тюрьмы и от сумы не зарекайся. – Чарова разобрало нешуточное любопытство.

– Да так и случилось, – продолжала Нюрка. – Стал, значит, Пашка у Лидки жить, с мальчишками возится, по дому помогает. Да и то сказать, они его не обижали, ходил он чистый, аккуратный, всем довольный, ну, как при Андрее Артамоновиче. Как шли куда, так всей гурьбой. Они к Клавке не подходили, и она их сторонилась. А как пришло время близняшкам в школу идти, так Пашка их в первый класс повел. Гордый шел, будто родные они ему. Как перемена, он к ним, костюмчики поправит, волосики причешет, а они к нему: Павлик да Павлик, смотрят влюбленными глазами, слушаются во всем. А он с ними, как наседка с цыплятами, не дай Бог, кто-нибудь обидит. Скоро уже вся школа знала: хочешь быстро по морде получить, задень близнят. А тут… В каком же году это было-то?

И они принялись вычислять, в каком году Павел попал в тюрьму. Вспоминали, кто когда помер, женился, родился и в конце концов пришли к выводу, что было это в 84-м, когда Пашке было уже четырнадцать лет, а близнецам – по десять.

– Началось все с того, что у Клавки новый мужик появился, привела она его как-то с вокзала, так он у нее и остался. Раньше-то мужики у нее долго не задерживались. А этот отсидел за разбой, вышел, идти ему некуда было, вот и он стал у нее жить, – начал рассказывать Степан. – Здоровый, весь в наколках. Тихо себя вел, порядки свои не устанавливал. А пил Васька, так мужика того звали, совсем мало, говорил, что буйный становится, как лишнего выпьет. Знал он за собой такое, через это и на зону попал.

– А Клавка все эти годы зло на Лидку копила, – подхватила Нюрка, – что Пашка у нее в тепле и сытости живет, вот и стала Ваську подзуживать. Мол, сын ее у чужих людей обретается, домой глаз не кажет, уж коли ты мужик и здесь живешь, так мог бы его воспитанием заняться. Васька отмахивался: я, говорит, свое уже отсидел и больше туда не собираюсь. Твой сын, ты и занимайся.

– В тот день, – вспоминал Степан, – сидели мы у Клавки, пили в честь праздника – Ленинский субботник был. Она опять свою песню про Пашку завела, что Лидка с близнятами ему дороже родной матери, что сманили они ее кровиночку из дома, против нее, бедной, настроили. Видно, Васька норму-то свою перебрал, потому что побагровел весь, и глаза стали бешеные. А тут как заорет: «Я им, сволочам, башку оторву» – и из дома выскочил. Я Клавке говорю: «Верни мужика, беда будет». Она смеется: «А кому беда-то? Если им, так пусть, мне-то что?». Однако за Васькой мы пошли.

– А мы как раз двор школьный убирали, – это уже Нюрка вступила. – Кто деревья белил, кто клумбу копал. Так вот близнята подметали, а Пашка с другими мусор в машину бросал. Тут Васька во двор вбегает, по виду, как зверь дикий, остановился и озираться стал. Увидел близняшек – и к ним, схватил их за шиворот, поднял и с размаху друг об друга ударил, орет: «Башку оторву». Все кричать начали, близнята плачут, кто-то милицию побежал вызывать. Я на Пашку смотрю, а он белый весь стал, только глаза аж черные.

Я воочию представила себе не только эту картину, но и те чувства, которые владели Матвеем. Интересно только, почему в его деле не было ни слова о мальчишках.

– Схватил он камень здоровый, – продолжала Нюрка, – что в мусоре лежал, и как запустит Ваське в спину. Да так ловко попал, прямо по хребту. Васька близнят выпустил, к Пашке повернулся и опять как заорет: «Башку оторву». Пашка близнятам кричит: «Бегите в школу», а они привыкли слушаться, ну и побежали. А Пашка еще один камень в Ваську запустил. Я так поняла, он того от близнят на себя отвлекал. Ну, Васька на него и попер, орет: «Убью, тварь». А у Пашки вилы в руках были, которыми он мусор в машину кидал…