Страница 17 из 25
— Тогда в отделение пойдем.
— И этого, Петя, уводи. — Буфетчица опять глянула на Калинкина. — Он мазуриков спаивает, а они ему железо толкают…
— Вот ведь до чего додумались! И надо же на такое позариться. Пройдемте, гражданин в отделение, — обратился участковый к Якову.
— Нет, я в отделение не пойду.
— Как это не пойдете?
— А вот так, парень, не пойду, и все тут… вины за собой не чую! — Калинкин начинал нервничать.
— Придется пройти, гражданин. — Милиционер взял руку под козырек. — Потому как эти железки краденые, и вы к ним имеете прямое отношение!
— Краденые??!
— Вот именно…
Яков удивленно посмотрел на чокера, отошел от стойки к нахохлившемуся бородачу, к притихшей компании.
— И не стыдно, ребята! Я к вам с открытой душой причалил… единственный червонец разменял, а вы? Ну что ж, пойдем, разберемся.
И откуда взялась у Калинкина такая решительность, такая смелость! Раньше, до беседы с Просекиным, он обходил милицию за версту, но теперь, после душевной встречи с директором, Яков понял, что он, Калинкин, и директор совхоза самые честные государственные люди и нечего им страшиться милиции.
Оказавшись в кабинете следователя, он, конечно, растерялся немного, но рук неотмываемых уж не стеснялся.
Следователь разложил на столе изъятые у Калинкина документы и, ознакомившись с ними, долго молчал. Затем он поднялся из-за стола, взял в руку несколько чокеров, раздраженно бросил их обратно на пол.
— А куда вы деньги спрятали, Яков Арефьевич? Отвечайте по всем правилам и не вздумайте искажать факты, — мрачно сказал он.
— Какие деньги?
— Не притворяйтесь… Ведь вы же в город за дефицитом пожаловали.
— За каким дефицитом?
— Да вот, за этим самым… — следователь кивнул на чокера. — Дураку ясно… у нас не деревня… на шармака не объедешь… еще вчера были в вашем совхозе и честь имели беседовать насчет этих самых железок.
— Чего?
— Хватит чевокать!
— Вот видите, что это?
— Чокера…
— А вы знаете, чьи они?
— Откуда мне знать?
— Тогда слушайте внимательно и постарайтесь давать показания коротко, ясно. Вот эта железина, — следователь поднял с пола длинный стальной трос, положил на стол, — снята с грузовой машины, где начальником товарищ Романов. Надеюсь, вам известна его фамилия и какой он пост занимает?
— Неизвестно…
— Понятно… Так и запишем. Эх вы, Калинкин, или прикидываетесь дурачком, или в самом деле странный какой-то. А вот эта штука откуда, знаете? — Следователь достал из сейфа кусок толстого троса с гаком на конце.
— Нет, не знаю…
— Железина вытащена из служебной машины всеми почитаемого директора гидролизного завода.
Следователь что-то написал в протоколе, достал носовой платок, вытер вспотевший лоб.
— Уму непостижимо! Снять трос с чертова колеса в центральном парке? Заставить его крутиться вместе с космической каруселью! Ведь эти две огромные «дуры» и сейчас ветер раскручивает… Остановить не могут! Вы слышите, какой ветер на улице?
— Слышу.
— Тогда зачем пакостить?
— Вы что, за вора меня принимаете? — резко спросил Калинкин.
— А кто вы?
— Я?! Да мы с товарищем Просекиным честные государственные люди!..
— Спокойно! Червонец-то вы за какие такие шиши этим троим наемникам выделили?! Ведь они вас и заложили. Молчите лучше!
— Вот оно что? У меня слов нет…
— Ну что ж, так и запишем. Возражений обвиняемый не имеет, слов тоже… то есть полностью признает свою вину.
— Какую вину?
— Воровскую… Вор ты, братец, и не отпирайся, хотя бы ради того, чтоб наказание смягчить. Скажи честно, приехал в город за железками, а так как одному возиться с ними несподручно, решил подыскать подходящих собутыльников, на шармака к воровству склонить. — Следователь помрачнел, нахмурился. — Так что до полного выяснения обстоятельств тебе придется посидеть в камере предварительного заключения, а дальше, сам понимаешь, срок… групповое хищение, статья № 96, от года до пяти.
— Да вы что, рехнулись?
— Разберемся… разберемся.
Калинкин сел на стул, обхватил голову обеими руками.
— Дайте мне поговорить с бородачом, — со вздохом обратился он к следователю. — Ведь он свидетель.
— Не свидетель, а сообщник. Во-вторых, его зовут Матвей Сергеевич Разливин. Ну что ж, если хотите поговорить, я не против.
Следователь попросил позвать гражданина Разливина.
В комнату вошел, как показалось Калинкину, совсем другой человек: глаза горели хитростью, губы изображали улыбку.
— Ты что, борода, — сразу обрушился на него Яков, — и меня в свои железки впутываешь?
— Спокойно! — вмешался следователь. — А как же вас не впутывать, если вы этими самыми чокерами весь совхоз снабжаете. У вас что, кузница на дому?
— Вот именно, — подхватил Разливин. — Нужен, мол, дефицит, а сам перед моим носом червонцем размахивал.
— Чего?! Я тебе счас не червонцем помашу, двуличный гад!
Калинкин поднялся со стула, сжал широкие ладони в узловатые кулаки.
— Да нам теперь с товарищем Просекиным никакая акула, никакая гнида не страшна! А вы что делаете?
На совещании директоров совхозов Просекин выступал около двух часов. Регламент был не больше двадцати минут, но поскольку его совхоз единственный в районе выполнял план, то райком позволил не ограничивать товарища Просекина во времени.
Выступление его было последним.
— Конечно, бригадный подряд — это не худо, — говорил директор, — но главное, я повторяю еще раз, — люди! Дело здесь не только в организации труда. Пора относиться к рабочему человеку как к творческой личности, умеющей самой организовать себя на добрый поступок. Я приведу вам множество фактов. Например, Калинкин…
Именно в эту роковую минуту в отделе сельского хозяйства, где проходило совещание, прозвенел звонок из милиции.
Следователь встретил Просекина с торжествующей улыбкой.
— Вот мы и продолжили наше знакомство, Матвей Евлампиевич, правда, не запланированное…
— Так ведь это прекрасно! Я вас в своем совхозе рад видеть, а вы, наверное, здесь…
— Конечно… вы там, я здесь… Только вы там без милиции живете, порядка меньше. А у нас тут все оцеплено, полный порядок.
Директор задумался, внимательно посмотрел на районного следователя Митю Черняева, известного во всем районе мастера спорта по стрельбе из малокалиберной винтовки.
— Ты знаешь, уважаемый Митя, — неожиданно мрачно заговорил он, — непослушных коров мы тоже пастухами оцепляем. Так сказать, искусственно порядок создаем, но всех млекопитающих не оцепишь!
— На что вы намекаете?
— На то, что людей оцеплять нехорошо, жестоко…
Следователь усмехнулся, пристально посмотрел в светлые глаза Просекина, предложил сесть.
— Уважаемый Матвей Евлампиевич, вы даже не подозреваете, до чего довела вас доброта! Да, да, именно доброта. Ведь мы с прокурором не зря заезжали к вам в совхоз… и в поле были, и на ферме, и в отделе кадров полдня просидели. Уму непостижимо! Народец-то у вас со всей России работает, кого только нет! Одних уголовников амнистированных тридцать восемь человек насчитали, тунеядок, сосланных из больших городов, около двадцати, из ЛТП — девять. Зачем превращать совхоз в исправительно-трудовую колонию?
— Работать некому, дружище, потому и не приходится особо выбирать, а шабашники с юга за такую плату не хотят работать.
Директор исподлобья покосился на следователя.
— К тому же я в детском доме рос, знаю, как важно вытащить человека из беды.
— Любопытно. Как мне известно, вы начали работать в совхозе обычным слесарем?
— Ты что, дружище, опять допрашиваешь меня? — нахмурившись, пробурчал Просекин.
— Можете считать как угодно, но на Калинкина заведено уголовное дело.
— За какие такие грехи?
— За чокера.
— Чего?
— За чокера, говорю.
— Постой, постой… что-то у меня в голове не укладывается.
Директор удивленно, даже растерянно глянул на следователя.