Питирим

- Говори, - повысил строго голос Питирим.

- Согласно воле божьей, я состою в Нижнем Нове-Граде обер-ландрихтером.

- По царской воле, - перебил, усмехнувшись, Питирим.

Тот и рот разинул: "Вот так-так!"

- По царской воле его величества, - спохватившись, повторил он за Питиримом торжественно, нараспев.

Епископ смотрел на него зло смеющимися глазами. Стало неловко и обидно. Разве он, дворянин, меньше попа уважает царскую волю? Самолюбие его было больно задето. Он солидно кашлянул, заложил правую руку за борт камзола и напыщенным тоном сказал:

- Вспомните, ваше преосвященство, манифест его величества. Какая там премудрая мысль и какое великое милосердие к раскольникам...

Питирим сел в кресло откинувшись.

- Знаю, - перебил он. - Так чего же тебе надо? Говори прямо: ходатайствовать за раскольников пожаловал? За какого-нибудь изменника?

- Я обер-ландрихтер. Изменников я казню. Но также я могу, во исполнение закона, свое требование заявить и вашему преосвященству. Скажите мне, - почто и кои колодники томятся замурованными в монастырском подземелье? И нет ли из оных подлежащих суду гражданскому, а не духовному?

- Не повинуюсь тебе. Воля государя - дела раскольников передать духовному суду...

- Не все у вас раскольники, есть люди и посадские, православные, содеявшие преступления не церковные...

- Кто?

- Ученик духовной школы Софрон, сын Андреев, Пономарев. В чем его вина, коли он в расколе не замешан?..

Питирим подошел к полке и снял с нее папку с бумагами:

- Читай. Это епископу писал сам царь. Читай! Знаешь цареву руку?!

Нестеров вслух прочитал:

"Буде возможно явную вину сыскать, кроме раскола, таких с наказанием и вырезав ноздри, ссылать на галеры, а буде нет причины явной, поступать с ними по словесному указу". Подпись подлинная - царевой руки: "Петр".

Питирим грубо вырвал бумагу из рук ошеломленного Нестерова. Выходит, - царь нарушает свой же закон?

- А манифест?

- Для утешения смятенных душ. Какой же ты слуга царя, понеже не смыслишь сего?

- Купечество тревожится. Овчинников долгое время безвинно сидит в железах... Тоже и о нем челобитная моя. Волею царскою торговый народ пользуется снисхождением. К черному люду купца нельзя применить.

Нестеров хотел сказать про Елизавету, но испугался, взглянув на перекосившееся от злобы лицо Питирима. Оно было страшно.

- Изыди с миром. Дело сие тебе не подсудно. Аминь. Знаю сам, что творю. - Поклонился и ушел в соседнюю комнату.

Обер-ландрихтер, оскорбленный и озадаченный, хотел броситься за епископом вдогонку, но перед самым его носом щелкнул замок. Бант на груди Нестерова развязался. Он показался сам себе каким-то смешным, игрушечным, жалким...

- Змея! - прошептал он, поправляя бант и скрежеща зубами.

Когда вышел в комнату, где сидел дьяк, там увидел восемь попов. Стояли они с понурыми виновато головами, долговолосые, оборванные, в лаптях. По всей вероятности, деревенские попы. Он остановился против них и спросил с ехидным любопытством:

- Вы чего тут, отцы?

Никто из них даже не шевельнулся. Дьяк отложил перо, поднялся.

- Обвинены на посулах они... На суд пришли... Написали в росписи неисповедовавшихся исповедовавшимися... И из сего числа явились некоторые и укрывателями раскольников. Брали с них деньги и записывали их принявшими исповедь в православной церкви, а у государя доход от сего отбивали.

Нестеров покачал головой: "Ну и дела!" Напялил с сердцем на себя шляпу и, не ответив на поклон дьяка, мурлыча в волнении что-то себе под нос, заторопился вон из архиерейских покоев.

"Подожди твое преосвященство! - забурлила злоба в нем, когда он вышел на кремлевский двор. - Рассчитаемся мы с тобой".

Верхом на лошади въезжал в кремлевские ворота губернатор.

- Здравствуй, Юрий Алексеевич!..

Ржевский, пыхтя, слез с коня.

- Добрый день, Стефан Абрамыч...

- Имею к тебе слово. Слушай. Видно, у вас тут в Нижнем другое царство? Питербурхские указы писаны не для вас? Каково твое мнение?

- Что так?

- Взыскание штрафов за небытие у исповеди царь считает самонужнейшим делом... Губернатор со своими ландратами* должен наипаче за этим следить... А у вас "заказчики", "десятильники" и фискалы питиримовские знатно оными делами орудуют, вопреки ландратам... Выше они себя ставят тебя - губернатора.

_______________

*аЛааанадарааата - административная должность при губернаторе;

главная обязанность - сбор и учет налогов.

- Его преосвященство знает, что делает, и не нам с тобою судить его за эти дела. Подумай, брат, об этом, - Ржевский многозначительно кашлянул.

- Ты, Юрий Алексеевич, гляди, - плохо бы не кончилось. Ты губернатор, и не след тебе быть на поводу у попа. Срамно!

- Тише, - испуганно оглянулся по сторонам Ржевский. - Какой поп? Вельможа он...

- Ничего, не оглядывайся, - засмеялся Нестеров, - я ваших фискалов кремлевских не боюсь. Я отвечаю только перед сенатом, не забудь, и губернатору не подчиняюсь... А ты, Юрий Алексеевич, выходит, трус... Почто трепещешь как лист перед архиереем? Царский закон превыше всего. Не забудь.

- Знаю, но сам царь ни в чем не препятствует епископу, а я чином не велик, чтобы ему перечить.

Нестеров нахмурился:

- Подождите, будете вы помнить обер-ландрихтера Стефана Нестерова!.. - И, повернувшись, быстро зашагал на площадь, где ожидал его возок.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Всем было ясно в последние годы, что с попами в нижегородской епархии творится что-то неблагополучное. Более семидесяти попов только послано на галеры. Многое множество других обложено непосильными денежными штрафами по тысяче с пятьюстами рублей и выше, священнослужителей жестоко наказывали плетьми и подвергали пыткам под пристрастными расспросами, наравне с убийцами и ворами.

Люди роптали, от церкви отвертывались: "Какие-де мы богомольцы, когда служителей престола, ровно псов, бьют?"

И многие решали по-своему:

- Никаких нам и не надо попов. Коли питерские кобели своих попов завели - исполать им! Пускай с ними и возятся!

И пошло... И пошло. Что мужик - то вера, что баба - то и устав.

- Не можно уразуметь, какое теперь творится, - говорили на деревне, запутал нас всех царь-государь... У честных отцов, и у тех не найдешь концов.

И многие совсем отшатнулись, открещиваясь от церковных дел, как от навождения. Страх большой пошел от церкви, от соборов и монастырей по деревням и починкам.

Люди растерялись:

- Где теперя искать правды? В монастырях? Но те ныне все попортились. Ничего не стало. И чина не стало. Слепец слепцов водит и купно в яму впадают... А что приведе в чин иерея или диакона? То ли спасти себя и других, то ли прокормить жену и дети, и домашних. Плохо народу стало... Черные ризы не спасают, а белые губят. Все, видать, на Руси пошло не для Иисуса, а для хлеба куса...

Питирим, глядя на эту смуту, на растущее неверие, писал Петру:

"Указ о том, чтобы не исповедовавшихся штрафовать, а раскольников двойным налогом складывать, очень помогал обращению; но сделалось препятствие большое - попы едва не все укрыли раскольников, то писали исповедовавшимися, то никак не писали, а на которых ландратом и поданы росписи, то ни штрафов, ни раскольщикам окладу не положено, а от этого только благочестивые и обратившиеся в поношении и ругательстве. Требуем, чтобы для лучшего обращения штрафы на не исповедовавшихся и оклад на раскольщиках ежегодно был правлен неотложно, а мы под тесноту штрафов и окладов писанием удобнее к церкви присоединять будем".

Это послание полетело в Питер. Что называется, подлил масла в огонь "божий командир". Царю только того и надо было. Сразу распорядился "взять у всех попов сказки с подкреплением, извержением из священства и лишением имения, а непокорных отсылать для наказания к гражданскому суду, в каторжную работу".