Питирим

Когда Петр, согласно указа своего о назначении судей в губернии, послал его, Нестерова, после целования креста в Юстиц-коллегии, в Нижний обер-ландрихтером, ему показалось это обидным: почему его и почему в глушь, в Нижний? А теперь приходит мысль, что не иначе, как на небе кто-то похлопотал о нем, пожелал ему здравствовать многие годы в личном благополучии. Вот и вышло так. Не особенно печалился он и о том, что супруга его, Параскева Яковлевна, оставлена пока при царском младенце кормилицею, - царская воля превыше всего.

Побывал Нестеров у всех нижегородских вельмож: и у губернатора* Ржевского, и у его помощника Волынского, и у епископа Питирима, и у бургомистра Пушникова на Похвале, и у купцов Строгановых на побережье, и у знатного гостя Олисова, и у многих других. Со всеми разделил скромную трапезу, а у Пушникова песни пел, изрядно подпив и случайно вкусил премногогреховного плода. Гостьба была толстотрапезна, угарна. С того дня каждое утро в доме Стефана Абрамыча появляется наливному яблоку подобная некая грация Аглая, именуемая в просторечии "жонкою Степанидою".

_______________

* Номинально губернатором для Нижегородской губернии был

казанский губернатор. Ржевский же значился в списках как

вице-губернатор, фактически обладая губернаторскою властью, поэтому

его и звали просто губернатор.

"Буде случись таковая в Питербурхе, - размышлял с тайным удовлетворением Нестеров, - не оставил бы ее без своего милостивого внимания и сам государь, Петр Алексеевич. Безусловно".

И хитро улыбался: "Аз не без глаз, что надо - вижу. Бог с ним и с Питербурхом!"

А главное - баба крепкая, здоровая, и белье лучше нее никто не стирает. По этому делу и ходит к нему - так значится в окрестности.

Степанида любит слушать, а Стефан Абрамыч любит много говорить. Страсть была его - поговорить. В комнате хорошо, очень хорошо пахло. В свой рожок курительный Нестеров крошил какой-то чудесный сушеный лист. Степаниде весьма нравилось сие благовоние. Ее самое всю продымило этим душистым листом. Кузнец Филька, возлюбленный Степаниды, морщился при встречах с ней, а ничего не поделаешь, ругаться нельзя - в голове у него была своя особенная мысль: пускай ходит баба к вельможе, ничего. Для общего благополучия и выгоды.

Вот и теперь пришла она, Степанида. Разговорились. Нестеров показывал портреты и картины и, захлебываясь от радости, что он обладатель сих редкостей, много чудесного рассказывал про походы, про бои с татарами и шведами, про свои необыкновенные подвиги. Степанида всегда слушала внимательно и с удивлением, боясь проронить какое-либо слово, а тут ни с того, ни с сего вдруг перебила Нестерова совершенно не относящимся к делу вопросом: есть ли такой закон, чтобы человека безо всякой вины в кандалы заковать, держать в подземелье и морить голодом.

Нестеров ответил, что такого закона нет.

Тогда Степанида рассказала про Софрона, ложно оговоренного как совратившегося в раскол; парень никогда и не был раскольником.

Поведала она Нестерову и о других нижегородских делах и ругала нехорошо, - загоревшись великой злобой, - епископа Питирима. Нестеров с медовою улыбкой выслушал историю об овчинниковской девке Елизавете. Взор его масляно разомлел. Степаниду это еще больше рассердило, и назвала она предавшую отца дочь такими словами, что Нестеров от неожиданности подпрыгнул на шелковом сидении кресла. Прекрасная Аглая цветистой речью своей далеко превзошла самых изобретательных в ругани солдат и бурлаков. Впрочем, Нестерову это пришлось весьма по вкусу, и он несколько минут, задыхаясь, фыркая, хихикал себе в ладонь.

Дальше слушал ее насмешливо сощурив глаза, и, когда она закончила пылающую гневом речь, облапил девку весноватыми пухлыми руками и неудержно залобызал:

- Ненаглядная!.. Венера!.. Загрызу!

- Презри похоть, грешно, - загородила она ладонью его красное, потное лицо и отскочила прочь.

- Андромаха!.. Психея!.. - совершенно обезумев от восторга, снова взревел Нестеров, набрасываясь на Степаниду.

- Легче... легче... не жена...

- Что мне жена?

- Она, гляди, богата; с царем за трапезой сидит, красивая...

- Сколь сладкий голос, звону гуслей подобный... Милая! - продолжал наседать на нее Нестеров.

- Стой! Н-но! - вцепилась Степанида в его плечи.

- Говори, что тебе надо, все сделаю. Говори! - дико хрипел он, повиснув головой на ее сильной руке.

Степанида стала ласковее. Хитро улыбаясь, принялась разглаживать его парик, с любопытством вертя в пальцах колечки волос.

- Сделаешь? - лукаво спросила она.

Нестеров: "Все! все! все!"

Степанида нагнулась, прижавшись теплою грудью к его лицу, и тихо произнесла:

- Освободи Софрона и диакона Александра. А?! Освободишь?! Соколик, милый мой... Какой ты у меня пригожий!..

И еще ближе и еще крепче прижались они друг к другу; стал сползать парик с Нестерова, и обнажилась голая с редкой сединой голова - он этого даже и не почувствовал... И немудрено. Ум его как бы помрачился. Солнце ушло внутрь лесов. В саду за окнами защелкали трещотки сторожей.

- Обещаю, - задыхающимся прерывистым голосом проговорил он. - Ради тебя, моя богиня.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Ночью Нестеров пил и угощал Степаниду. Она сначала отказывалась, потом уступила.

- Ты говоришь про купеческую дочь и удивляешься, - сильно захмелев, рассуждал Нестеров. - А я тебе говорю... Кто хочет достать и сохранить себе истинное благополучие, истинное блаженство, тот один только способ к тому имеет - ничему не удивляться... Мы, слуги царевы, были свидетелями худших дел. Мы видели, как царь пытал, мучил допросами сына своего Алексея и как предал его смерти, а святые отцы церкви нашей, митрополиты, архиепископы и епископы, на вопрос царя: должен ли он казнить сына или нет? - ответили: "Сие дело не нашего суда, ибо кто нас поставил судьями над тем, кто нами обладает? Как могут главу наставлять члены, которые сами от нее наставляемы и обладаемы? К тому же суд наш духовный по духу должен быть, а не по плоти и крови..." Царь сгубил своего сына. Царство небесное царевичу! В жестокой пытке, и то скрывал своих друзей. Не выдавал. Сильный духом был человек! Напрасно его считали слабым.

Нестеров перекрестился.

- А говорят, он жив? - нерешительно спросила Степанида, крайне заинтересовавшись этим рассказом.

- Нет... болтают. Сам я был на его похоронах. Провожал умерщвленное тело из Петропавловской крепости в Троицкий собор... Царь слезу проливал, а похоронив, справлял спуск девяностопушечного корабля своей работы. Опять пили... О, если бы Алексей был царем! Всех бы немцев он выгнал из России!

Нестеров мутными глазами смотрел на трезвую и внимательно слушавшую его изумленную Степаниду и улыбался торжествующе, самодовольно.

- Что могут сделать митрополиты и епископы?! - хихикал он. - Пришли они как-то к царю, собрались с духом: "Давайте, мол, сообща попросим патриарха, чтобы церковь была свободной, как встарь..."

Нестеров осушил чарку и, выпучив глаза, спросил Степаниду:

- Ну а ты как думаешь? Что ответил государь?

Степанида растерянно развела руками.

- Он вынул кортик из ножен... такой, вроде меча, сжал его в кулачище и поднес святым отцам к носу: вот, мол, вам патриарх! Видели?

Нестеров покатывался от хохота, а Степанида нахмурилась. Ей ужасно захотелось плюнуть и изругать царя, но... она только сказала:

- Раньше вера была одна. Церковь была установлена народным собором, любо было тогда. И царь и холоп одному богу равно молились, а теперь царь богу не подчинен...

- Кто может царю препятствовать? Попам ли уж? - не слушая ее, продолжал Нестеров. - Вот какой закон пришел на днях из Питера: "По силе полицмейстерской инструкции попы должны дневать и ночевать на съезжих дворах, являться к офицерам в дома для работ и посылок, ходить на караулы к рогаткам и на пожары". В губерниях губернаторы, а в городах воеводы духовных персон бьют и увечат. Помещики тоже. Вот тебе и служители церкви! А царь их и за людей не считает... А ты о боге!