Беспокойник

— Да понимаешь, — мямлил я в трубку, догадываясь, что к моему разговору внимательно прислушиваются в комнате, — одна лапа у него поранена, силы неравные, поэтому я считал, что имел моральное право вмешаться...

Отдел дружно грохнул, а из трубки донеслось:

— Сегодня, как и вчера. Придешь?

— Приду, — сказал я как можно официальнее и осторожно положил трубку на рычаг.

— Любопытно знать, — сказал вслух, как бы обращаясь к самому себе, Гречкин, — с кем это воюет наш Вадим Емельяныч?

А Евсеев гнусно захихикал и предложил:

— Вадик, махнем не глядя: бери у меня любое дело на выбор в обмен на твою любимую гражданку Бурдову, но только обязательно с девицей в придачу.

Всю неделю я провел в ОБХСС за скучнейшим занятием: ворошил старые папки, копался в отчетностях, изучал финансовые сметы и акты ревизоров. Не скрою, тамошние «профессора» мне помогли, и кое-что мы сообща придумали. Но в пятницу меня срочно затребовало родное начальство, и, когда я, запыхавшись, влетел в кабинет Хирги, «вождь» молча протянул мне сводку из райотдела.

Да, граждане, пока я строил воздушные замки, в моем подшефном доме вовсю резвились домовые. Во вторник ночью Веру Федоровну Кочеткову из тридцать четвертой квартиры разбудил какой-то скрежет и скрип около входной двери. Учительница сразу позвонила в милицию. Прибывшие сотрудники обнаружили следы взлома. На следующую ночь пытались проникнуть в пятидесятую квартиру. Конухов выскочил в переднюю и увидел, что дверь приоткрыта, а цепочка натянута. Конухов закричал, и кто-то сбежал по лестнице, громко топая.

Но это было, так сказать, прелюдией. Основные события развернулись вчера. В девять вечера соседи обнаружили Нину Петровну Бурдову лежащей на площадке первого этажа в беспамятстве. Лампочка на площадке была вывернута. Вызвали милицию и «скорую помощь». Придя в себя, Бурдова заявила, что ее в темноте ударили чем-то по голове, и она убеждена, что это сделал Пшуков. «Он не хочет покупать сумку и пальто и решил меня угробить», — эта фраза занесена в протокол.

— А что у вас нового? — грозно осведомился Хирга.

Ситуация! На одной чаше весов мои весьма призрачные предположения и наполовину обоснованные подозрения. На другой — вполне реальные, весомые факты. И ему очевидно, какая чаша перевесит. Поэтому я промолчал.

— Теперь видите, к чему привела ваша тактика, — сказал Хирга, и, надо отдать ему справедливость, в его голосе не было торжествующих нот. Он понимал, что сейчас не время сводить личные счеты, надо нам вместе как-то выпутываться.

— Но почему Пшуков? — взмолился я. — Ведь в подъезде не было света! Как же Бурдова могла разглядеть, кто ее ударил?

Хирга посмотрел на меня с сожалением.

— Человека чуть не убили, а ты опять за старое. Да если мы будем верить каждому пьянице, в городе такое начнется! Вот — заключение экспертизы. Да, да, старый хрыч-начальник снова тебя опередил. А что прикажешь делать, когда ты ворон считаешь? Вадик, сколько раз я твердил: лучше синица в руках, чем журавль... в твоем воспаленном воображении. Короче, экспертиза показала: Бурдову ударили тяжелым мешком по голове. На платье Нины Петровны обнаружена цементная пыль. Мешок с несколькими килограммами сухого цемента найден в квартире у Пшукова. Достаточно?

— А Пшукова допросили?

— Твой честный Пшуков сперва прикидывался наивной девочкой, а потом, когда его приперли, сказал, что пусть сажают, но Нинку, стерву, он все равно изуродует... Ясно?

— Он хоть был трезвый?

— Вроде да. И тем хуже для него. В общем, Вадик, сдай материалы райотделу, и пускай они оформляют. Не скрою, я на тебя надеялся. А ты меня втянул в авантюру...

Вид у Хирги был и впрямь неважнецкий, но в данный момент я сочувствовал другому человеку. Однако напоследок Хирга и для меня припас сюрприз.

— Вадик, утром звонили от комиссара. На тебя поступила жалоба от группы жильцов. Пишут, что сотрудник МУРа Капустин, используя служебное положение, вместо розыска опасного преступника занимался амурными делами с некоей Таней Сердан, проживающей в этом же доме. Мое отношение ко всему этому ты знаешь. И я в твою личную жизнь никогда не лез. Но на будущее запомни: не давай повода для сплетен. Для свидания с дамами выбирай другое время и место.

Дверь открыла жена Пшукова. Глаза у нее были заплаканы, и на меня она старалась не смотреть.

— Витька, марш в комнату.

— Здравствуйте, Зинаида Ивановна.

— Ходили, ходили и посадили. Не люди, а милиционеры. Ну, что еще?

— Мне нужен Кулик.

— У себя в комнате. Забился, как крыса. Этот вам доложит.

— Я сегодня разговаривал с Анатолием Петровичем. Он вам привет передавал.

— Здоров?

— Здоров.

— И на том спасибо. Эй, Кулик, подколодыш, к тебе пришли.

На пороге комнаты появился Кулик, маленький, невзрачный, в засаленном пиджаке.

— Здравствуйте, Василий Иванович. Я Капустин, из милиции.

Он посторонился, давая мне пройти, и плотно прикрыл за собой дверь.

— Вы подписывали заявление?

— Какое заявление? Ничего не подписывал.

— Зря отрицаете. Я видел вашу подпись.

— А, бумажку... Это мне Бурдова приносила. Она сказала, что Пшуков ей угрожает, а вы ее защищать отказываетесь и все с Танькой гуляете.

— Вы слышали, как Пшуков ей угрожал?

— Слышал, не слышал... Не имеет значения. Я давно знаю Тольку, он антиобщественный элемент.

— Что же вы раньше молчали?

— Молчал, молчал... Мы не молчали, сигнализировали. А что толку? Пока женщину по голове не стукнули, милиция пальцем не шевельнула.

— «Мы не молчали, мы сигнализировали». Кто это мы?

— Мы, общественность дома...

— Василий Иванович! Я вижу, вы человек культурный, импрессионистов собираете...

— Каких таких импрессионистов? Ко мне никто не ходит.

Я показал на массивный буфет довоенного производства.

Там за стеклом, вперемежку с чайным сервизом, стояли Тулуз-Лотрек, Моне, Ренуар.

— Ах, альбомчик, — облегченно вздохнул Кулик. — Это не мои, родственников. У них ремонт, вот мне и подбросили. И посуду тоже. С ней одно беспокойство, разобьешь еще ненароком.

— Понятно, Василий Иваныч. Кстати, новый анекдот про вашего знаменитого тезку: пил ли Чапаев? Точно не помню, говорит Петька, но перед атакой Василий Иваныч всегда кричал: «Порублю!»

— По рублю? — Кулик закудахтал, закашлялся от смеха. — Ишь, остряки, самоучки, чего только не придумывают.

— Правильно, Василий Иваныч, чего только не придумывают. Вот и на меня напраслину возвели. А эта бумага для меня — сплошное беспокойство. Вы бы взяли назад заявление. Ведь мы с вами люди интеллигентные, зачем же нам друг другу неприятности чинить?

— Меня просили, я и подписал.

— Василий Иванович, я же к вам по-доброму. Вдруг мы еще когда-нибудь встретимся?

— Я что, я ничего. Ежели другие откажутся, так и я — мигом...

— Договорились, Василий Иваныч. Заранее благодарен.

10 

Итак, я сделал все что мог. Результаты не замедлили сказаться. Через два дня меня отвел в сторону Гречкин и, предварительно как следует обматерив, сообщил: звонили из моего подшефного дома, жаловались, что, дескать, Капустин уговаривает жильцов взять жалобу обратно и угрожает.

— Хорошо Александра Ильича не было в кабинете и я подошел к телефону, — добавил Гречкин. — Но ты совсем рехнулся! Или из-за девки потерял остатки соображения?

— Это прекрасно, Петя, — сказал я. — Теперь они решат, что я у них в руках.

— Кто они?

— Домовые.

— Емельяныч, ты от рождения чокнутый или прикидываешься?

У Гречкина было туговато по части юмора, поэтому пришлось ему объяснить.

— Прикидываюсь. Ты смотрел фильм «Вызываем огонь на себя»? Похожая ситуация.

— Да я давно догадываюсь, что у тебя там «химия». Но есть ли живая конкретинка? Или просто с огнем играешь?

— Поживем — увидим.