Страница 133 из 147
Ноттингхиллцы падали один за другим. И вдруг Адам Вэйн схватился длинными своими руками за карниз стены, у которой он стоял, и одним прыжком очутился наверху, загораживая своей гигантской фигурой луну. Он вырвал из рук стоявшего под ним солдата знамя и высоко взмахнул им.
— За Красного Льва! — заревел он. — Смыкайте мечи вкруг Красного Льва! Алебарды, щетиньтесь вкруг Красного Льва! У нашей розы есть шипы!
Его голос и треск развевающегося знамени внесли некоторое расстройство в наши ряды. Лэмберт, чье идиотское лицо, овеянное дыханием боя, было почти прекрасно, инстинктивно понял опасность и крикнул: — Давай сюда твою трактирную тряпку, подонок! Давай ее сюда!
— Стяг Красного Льва еще ни перед кем не склонялся! — гордо крикнул Вэйн, не переставая потрясать знаменем.
Дорого обошлась ему его страсть к театральности. Лэмберт одним прыжком вскочил на стену и ударил Вэйна мечом по голове прежде, чем тот успел освободить руки и обнажить оружие. Вэйн отпрянул, чтобы избежать вторичного удара, и выронил знамя; оно легло вдоль карниза, указуя наконечником на Лэмберта.
— Стяг склонился! — голосом, разнесшимся по всему Лондону, крикнул Вэйн, — Стяг Ноттинг-Хилла склонился перед героем! — С этими словами он схватил знамя и с размаху вогнал стальной наконечник и половину древка в грудь Лэмберта. Камнем на камни мостовой повалился Лэмберт.
— Ноттинг-Хилл! Ноттинг-Хилл! — в каком-то божественном исступлении крикнул Вэйн. — Еще священней наш стяг от крови доблестного врага! Сюда, патриоты! Сюда, ко мне! Ноттинг-Хилл!
Мощными руками он втащил на стену одного из своих воинов; вслед за ним и другие начали карабкаться наверх, подсаживая и втаскивая друг друга. Через минуту вся стена над нашими головами была усеяна защитниками Пэмп-стрит.
— Ноттинг-Хилл! Ноттинг-Хилл! — не переставал кричать Вэйн.
— А Бейзуотер? — рявкнул какой-то рабочий из армии Вилсона. — Да здравствует Бейзуотер!
— Мы победили! — крикнул Вэйн, ударяя древком знамени оземь. — Да здравствует Бейзуотер! Мы научили их патриотизму!
— Расшибите эту банду вдребезги, покончите с ними раз навсегда! — взревел заместитель Лэмберта, доведенный чуть ли не до сумасшествия павшей на него ответственностью.
— Попробуем! — грозно крикнул Вилсон. И обе армии сомкнулись вокруг роковой стены.
Я просто не в силах писать. К сожалению, существуют такие вещи, как физическая усталость, физическая тошнота и, если можно так выразиться, физический ужас. Достаточно сказать, что предыдущий отрывок написан около 11 часов вечера, а сейчас уже два часа ночи, а сражение все еще не кончилось и, судя по всему, не кончится еще долго. Достаточно сказать, что по крутым улицам, ведущим от водокачки к Ноттинг-Хилл-Хай-роуд, кровь струилась и продолжает струиться широкими красными змейками, вьющимися по мостовой и мерцающими в лунном свете.
Позднее. Последний штрих. Прошли часы. Наступило утро. У подножия башни и на углу Обри-роуд все еще корчатся и дерутся люди. Бой еще не кончен. Но теперь я уже знаю — все это фарс.
Я получил известия из города. Они говорят о том, что вся эта изумительная вылазка и вся эта изумительная многочасовая оборона были ни к чему. Какова была цель странного ночного исхода, мы едва ли когда-нибудь узнаем по той простой причине, что в течение двух-трех ближайших часов все, кто мог бы раскрыть эту тайну, будут изрублены в куски.
Три минуты тому назад я узнал, что Бэк со своим методом в конце концов одержал победу. Разумеется, он был глубоко прав, утверждая, что одна улица никак не может — физически не может — победить целый город. Пока мы думали и гадали, он проверил со своей лиловой армией все восточные подступы. Пока мы носились по улицам и махали алебардами и фонарями, пока бедняга Вилсон рассуждал, как, Мольтке, и дрался, как Ахилл, пытаясь сломить грозного ноттингхиллского правителя, м-р Бэк, бывший суконщик, попросту сел в кеб, поехал в город и сделал дело, ясное, как шоколад, и не менее полезное и прозаическое. Он объехал Южный Кенсингтон, Бромптон, Фулхэм и, раздав четыре тысячи фунтов из личных своих средств, организовал армию в четыре тысячи человек, иными словами, армию, способную раздавить не только одного Вэйна, но и Вэйна вместе со всеми его противниками. Насколько мне известно, армия эта расположена на Хай-стрит в Кенсингтоне, от церкви до Эддисон-роуд-Бридж. Она движется на север десятью различными улицами.
Я больше не в силах оставаться здесь. Очень уж все плохо — хуже чем надо. Над Кэмпден-Хиллом, например, уже занялась заря; в небе пробиты лучезарные серебряные бреши, окаймленные золотом. И, что еще хуже, Вэйн и его люди видят эту зарю. Их лица, бледные и окровавленные, дышат какой-то странной надеждой… Они невыносимо патетичны. А самое худшее — в настоящий момент они побеждают. Если бы не новая армия Бэка, они могли бы одержать решительную победу.
Повторяю, я больше не в силах выносить этого. Это все равно что смотреть пьесу старика Метерлинка (вы ведь знаете, что я неравнодушен к доброй, старой, здоровой литературе двадцатого века), когда сидишь, видишь, что какие-то люди спокойно беседуют в гостиной, и знаешь, что в это время за дверями стоит человек, любое слово которого внесет в их жизнь непоправимую трагедию. А тут еще хуже, потому что тут действующие лица не разговаривают, а бьются, корчатся, падают мертвыми — сражаются за то, что уже предрешено — предрешено не в их пользу. Огромный серый клубок человеческих тел все еще мечется, трепещет, дергается вкруг огромной серой башни. А башня молчалива и недвижна — молчаливой и недвижной будет она всегда. Эти люди будут уничтожены еще до того, как зайдет солнце. И новые люди встанут на их место и будут уничтожены, и новые ошибки будут совершаться, и тирания, подобно солнцу, будет возникать все вновь и вновь, и несправедливость будет вечно свежа и благоуханна, как весенний цветок. И каменная башня будет вечно взирать на мир. Вечно будет Материя, в жестокой красоте своей, взирать на великих безумцев, жаждущих смерти и еще больших безумцев, жаждущих жизни».
На этом месте первое и последнее донесение специального корреспондента «Судебной газеты» резко обрывалось.
Сам корреспондент, как упоминалось выше, был положительно раздавлен известием о триумфе Бэка. С грустным видом побрел он вниз по крутой Обри-роуд, на которую прошлой ночью карабкался в столь несвойственном ему возбуждении. Выйдя на залитую солнцем пустынную улицу, он осмотрелся — ему нужен был кеб. Вместо кеба он увидел вдали какое-то сине-золотое существо, мерцавшее на солнце и летевшее к нему во весь опор. На первый взгляд он принял его за очень большого жука, но при ближайшем рассмотрении оно оказалось Баркером.
— Слышали добрые вести? — спросил он, подбежав к королю.
— Да, — сдержанно ответил тот, — слышал. Не съездить ли нам в Кенсингтон? Вон там кеб.
Они сели в кеб и через четыре минуты уже ехали по фронту неисчислимой, непобедимой армии. Квин всю дорогу не проронил ни слова; чуткий Баркер, искоса взглянув на него, в свою очередь, воздержался от разговора.
Великая армия медленно ползла вверх по Кенсин-гтон-Хай-Стрит. Тысячи любопытных высовывались из окон и провожали ее взглядом, ибо она поистине была велика — больше всех армий, которые когда-либо проходили по Лондону. По сравнению с этой огромной, неповоротливой махиной, во главе которой шествовал Бэк, а в хвосте король-журналист, красная армия Ноттинг-Хилла и зеленая Бейзуотера казались ничтожными, бродячими шайками, жалким муравейником под копытом быка. Каждый, кто видел это неисчислимое полчище, понимал, что оно воплощает в себе жестокую арифметику Бэка. Достигши Кенсингтонской церкви в начале Черч-стрит, громада остановилась и замерла, уверенная в своем могуществе.
— Надо послать к нему парламентера, — сказал Бэк, поворачиваясь к Баркеру и королю, — и предложить сдаться во избежание дальнейшего кровопролития.
— А что мы ему скажем? Какие у нас основания требовать сдачи? — спросил Баркер.