Страница 109 из 147
Лэмберт внезапно повернулся и с решительным видом воткнул свою трость в землю.
— Бросьте, Оберон, — сказал он. — С меня хватит. Все это вздор!
Двое других недоуменно воззрились на него, ибо слова его прозвучали так, словно они долгое время были закупорены в недрах его души и наконец вырвались на волю.
— Послушайте, — начал Оберон, — у вас нет…
— Мне наплевать, — резко перебил его Лэмберт, — есть ли у меня «тончайшее чувство юмора», или нет! Я больше не желаю слушать вашу гнусную, лживую болтовню! Во всех этих проклятых баснях нет ничего смешного. И вы это знаете не хуже меня!
— Хорошо, — медленно ответил Квин, — совершенно верно, что я с моим посредственным мыслительным аппаратом не вижу в этих рассказах ничего смешного. Но вот вам более тонкий ум Баркера — вы видите, как он воспринимает их?
Баркер побагровел, но продолжал молча смотреть вдаль.
— Осел вы, — сказал Лэмберт. — Отчего вы не можете быть, как все люди? Отчего вы не можете сказать что-нибудь действительно смешное или уж лучше держать язык за зубами? Актер из балагана, садящийся на свою шляпу, и тот в сотню раз смешнее вас.
Квин пристально посмотрел на него. Они достигли вершины холма, и ветер обвевал их лица.
— Лэмберт, — сказал он, — вы великий человек, вы хороший человек, хотя пусть меня повесят, если вы выглядите им. Более того, вы великий революционер, вы освободитель мира, и, заглядывая в грядущие века, я вижу ваше мраморное изваяние между Лютером и Дантоном — в той самой позе, в какой вы стоите сейчас, — шляпу слегка набекрень. По дороге сюда я говорил о том, что юмор был последней верой человечества. Вы превратили юмор в последнее его суеверие. Пусть так, но я считаю своим долгом предостеречь вас. Хорошенько поразмыслите, прежде чем просить меня, чтобы я изобразил балаганного шута и сел на свою шляпу. Ибо в душе моей из всех земных наслаждений осталось одно безумие. За два пенни я исполню вашу просьбу.
— Ну и пожалуйста, — сказал Лэмберт, нетерпеливо помахивая тростью. — Это будет куда смешнее, чем ваша с Баркером болтовня.
Стоя на вершине холма, Квин простер руку по направлению к главной аллее Кенсингтонского сада.
— В двухстах ярдах отсюда, — сказал он, — разгуливают все ваши фешенебельные знакомые, у которых нет в жизни иного занятия, как глазеть друг на друга и на нас. Мы стоим на возвышении, под открытым небом, мы стоим на некоем фантастическом утесе, на Синае юмора. Мы стоим как бы на огромной эстраде или кафедре; мы залиты солнцем, мы видны доброй половине Лондона. Будьте осторожней, Лэмберт, ибо во мне живет безумие, граничащее с мученичеством, безумие абсолютно праздного человека.
— Я не знаю, о чем вы говорите, — презрительно бросил Лэмберт… — Одно могу я вам сказать: я предпочел бы, чтобы вы стали на вашу глупую голову, чем болтали бы такой вздор.
— Оберон! Ради бога… — крикнул Баркер, бросаясь к Квину. Но было уже поздно. Со всех скамеек сада, со всех сторон обратились к ним лица любопытных. Гуляющие останавливались и собирались в кучки. А яркое солнце обливало беспощадными своими лучами нелепую сцену в голубых, зеленых и черных тонах, казавшуюся картинкой из детской книжки. На вершине холма м-р Оберон Квин, проявляя незаурядную гимнастическую сноровку, стоял на голове и размахивал в воздухе лакированными ботинками.
— Ради бога, Оберон, встаньте! Не будьте идиотом! — молвил Баркер, ломая руки. — Весь город сбежится смотреть на вас.
— Конечно, встаньте. Да ну же, вставайте! — со смешанным чувством досады и удовольствия сказал Лэмберт. — Я ведь пошутил. Встаньте!
Оберон одним махом встал на ноги, подбросил свою шляпу выше деревьев и с серьезнейшим лицом начал скакать на одной ноге. Баркер бешено топнул.
— Пойдемте домой, Баркер, ну его, — сказал Лэмберт. — О нем позаботится полиция. Да вот она, кстати, и идет.
Два важного вида человека в темных мундирах поднимались вверх по холму. Один из них держал в руке какую-то бумагу.
— Берите его, г-н офицер, — приветливо сказал Лэмберт. — Мы за него не отвечаем.
Полицейский спокойно посмотрел на скачущего м-ра Квина.
— Цель нашего прихода несколько иная, джентльмены, — сказал он. — Мы явились сюда из главного штаба, чтобы сообщить вам об избрании его величества короля. Существует закон, унаследованный от старого режима. Весть об избрании нового монарха должна быть принесена ему немедленно, где бы он ни находился, — так глаёит этот закон. И мы последовали за вами в Кенсингтонский сад.
Глаза Баркера вспыхнули на бледном его лице. Всю жизнь снедало его тайное честолюбие. Руководствуясь каким-то смутным чувством, он твердо верил в возможность стать королем путем жеребьевки. Тем не менее мысль о том, что надежды его сбываются, положительно сводила его с ума.
— Который из нас… — начал он.
Полицейский почтительно перебил его:
— К величайшему сожалению, не вы, сэр. Поверьте, сэр, нам известно ваше ревностное служение государству, мы были бы чрезвычайно рады, если бы избранником оказались именно вы. Но на этот раз жребий пал…
— Господи, спаси и помилуй! — воскликнул Лэмберт, отскакивая назад. — Только не я. Не говорите мне, что я самодержец всероссийский!
— Нет, сэр, — сказал полицейский офицер, слегка кашлянув, и искоса взглянул на Оберона, который в это время умудрился просунуть голову между ногами и издавал какой-то звук, похожий на мычание коровы. — Джентльмен, которого мы пришли поздравить с избранием, в данный момент, кажется… э… несколько занят…
— Неужели Квин? — взвизгнул Баркер, бросаясь к нему. — Не может быть! Оберон, ради бога, возьмите себя в руки! Вы назначены королем!
Не меняя положения, м-р Квин ответил с отменной скромностью:
— Я не достоин этой чести. Разве могу я сравниться с великими мужами, которые до меня держали в своих руках скипетр Британии? Единственная особенность, на которую я смею претендовать, — это та, что я, по всей вероятности, первый из английских монархов, говорящий со своим народом, стоя на голове. Интеллект, просветленный подобной позой…
Лэмберт и Баркер ринулись на него.
— Неужели вы не понимаете? — крикнул Лэмберт. — Это не шутка. Вас на самом деле выбрали королем. Клянусь богом, у этих людей странный вкус!
— Великие епископы средневековья имели обыкновение трижды отказываться от предлагаемой им чести и потом только принимать се, — сказал Квин, дрыгая ногами. — Я отличаюсь от этих великих мужей только в мелких деталях. Я готов трижды принять корону, а затем отказаться от нее. О, я потружусь для тебя, мой доверчивый народ! Я устрою тебе пиршество юмора!
К этому времени его окончательно удалось поставить на ноги, и оба его друга принялись втолковывать ему всю серьезность положения.
— Не вы ли сами говорили мне, Вилфрид Лэмберт, — сказал он, — что моя общественная ценность сильно повысилась бы, если бы я облек мой юмор в более доступные формы. Когда же ему и быть доступным, как не теперь, когда я оказался избранником и любимцем народным? Вы не знаете, — обратился он вдруг к ошарашенному полицейскому, — будет ли мое вступление в город обставлено соответствующими церемониями?
— С некоторых пор церемонии у нас не в почете, — смущенно ответил тот. — А что до…
— Что такое церемония? — перебил Оберон Квин, медленно снимая сюртук. — Церемония есть обратное общее место. Когда люди хотят изобразить судей или жрецов, они надевают женское платье. Помогите мне, пожалуйста, одеться. — И он протянул ошеломленному офицеру свой сюртук.
— Но, ваше величество, — смущенно пролепетал тот, — вы надеваете его задом наперед!
— Обратное общее место, — спокойно ответил король. — При несовершенстве нашего аппарата, мы не смеем пока что мечтать о большем. Ну, идемте!
Вся остальная часть дня показалась Баркеру и Лэмберту кошмаром, которого они впоследствии никогда не могли как следует вспомнить. Оберон в своем нелепом костюме важно шествовал по направлению к королевской резиденции — Кенсингтонскому дворцу. По мере того как он шел по улицам, небольшие кучки следовавших за ним людей превращались в толпу, и толпа эта издавала крики, имеющие очень мало общего с приветствиями новоизбранному монарху. Баркер шел подле него, не зная, на каком он свете; чем гуще становилась толпа, тем необычней казались ему крики. Мало-помалу его оттеснили назад, и он потерял короля из виду. А потом раздался дикий рев — приветствие, не снившееся ни одному земному монарху, и Баркер понял, что шествие достигло дворца.