Страница 11 из 12
Машину нашу тут же забрали на пару дней, для поддержки своего наступления в провинции Ботаммбанг. Оказывается, что не наступления, а отступления. Вскоре мы узнали, что там все не так. Правительственные войска заняли город Пайлин и принялись, как это было принято у них, грабить. Вечером напились и беспечно с награбленным имуществом в обнимку спать улеглись. А Пол Пот, тихонько и со всех сторон, да их тихо, без выстрелов всех на ножи. Они так бежали, что всю технику побросали! Пришлось останавливать сначала свои войска, а потом Красных Кхмеров. Мне показывали фотографии, что с нашего вертолета были сделаны, как в ослепительно–ярких разрывах и взрывах все вокруг потонуло от огневого налета нашего вертолета. Но всех и чужих и своих все–таки удержали.
О наших
Пока вертолет работал, меня с собой Вячеслав Александрович, тот бизнесмен, что со мной на заводе общался, и сейчас забрал меня с собой во Вьетнам. Я с ним неделю на вьетнамском заводе авиаремонтном там поработал, но об этом как–нибудь потом расскажу, в следующий раз. Тем более что вскоре я уже там, во Вьетнаме оказался, но теперь уже можно сказать, как бы наоборот. Мне предстояло из военных вертолетов, переделать их в гражданские, пассажирские салоны. Все это по заказу нефтедобывающей компании Вьетсовпетро.
Потом вернулся, а тут на тебе! Парни мои загуляли!
Я должен сказать, что это просто невероятно, как наши могут вести себя так. Для наглядности вспомнил один случай. Нужен был специалист, что бы умел хорошо клепать, и я его хотел с собой забрать, для работы на вертолетах во Вьетнам. Пришел к такому домой, а он и тут пьяный сидит. Я ему рассказал, зачем пришел, он сидит и молчит. Стыдно видно ему, что он себя так в семье ведет, ведь все пьет и пьет. Сидит, можно сказать, без работы. В семье покати шаром. Я уже собрался уходить, как тут неожиданно его жена мне буквально в ноги бросается и хватает меня за колени.
— Возьмите с собой Генку! Прошу вас! Он же хороший, отличный специалист, прошу, умоляю вас!
Уговорила, пожалел ее я, не его, а с него слово взял, что все, что бы он не пил. Он поклялся, уверял, что все, мол, только возьми, я в рот ни капли. И что же вы думаете? Приехали, а он вместо работы так же, все пьет и пьет! Я ему выволочку устроил, припугнул, пообещал премии лишить и говорю.
— Ну, как же ты так, ведь мне говорил и жене обещал?
А он на низком табурете сидел голову на меня поднял и говорит.
— Ну, погоди инженер, дай только домой доехать, я тебе все припомню!
И тут же с этого табурета свалился. Вот, как мы умели благодарить! Беда!
И эти туда же. Козырек напился, сел на мотобай и решил прокатиться, во дворе виллы. А везде бетон, он свалился, руки не отпустил и его по бетону мотобай протащил. А он был только в турусах. Так себе ноги и бок разодрал. А тут я приехал, говорю, что надо работать! И срочно!
На другой день я один, так целый день и работал. Клепал, сверлил и все вспоминал, как этого Козырька с собой брал. И такое случалось не раз и не два.
Мне один капитан, что на судах за границу ходил, говорил в сердцах. Что все, Жорка, я завязал. Больше с нашими не хочу дел никаких иметь! Лучше малазийцы, или индусы, чем наши. Мало того, что пьют, так еще и права качают и угрожают.
В тот раз, я проработал почти до ночи, все второй пулемет устанавливал. Обратно меня Моусей подвозил. Уже было темно. А на дороге шалили. Ведь у них как тогда было, днем камбоджиец он никто, а по ночам бандит. Потому, даже в столице тогда, полиция улицы перегораживала. Не то, что мы, на каком–то шоссе. Перед поездкой назад Моусей на меня итальянский бронежилет нацепил и Макаров совал.
— На, Жора, возьми пистолет. Только когда остановят, не беги. Смотри, что я буду делать, так и ты себя веди. Понял? Только не беги.
— Почему это не бежать?
— Да, так! Кто–то из ваших ездил на машине, свернул не туда, их остановили. Им бы стоять и молчать, а они стали права качать, когда у них стали часы снимать, деньги забирать. Они думали, что это игрушки, а это ведь автомат. Вдруг один, оттолкнул, и бежать, остальные дурные, за ним. Так их всех, чик и положили. У нас в руках автомат с детства, как хороший знакомый, потому все умеют так хорошо стрелять. Вот как. Ты понял, почему не надо бежать?
Вечером со мной говорили о том, что они решили меня наказать! Не я, а они так решили. Ты говорят, ездил, прохлаждался, а мы пахали! Поэтому мы за неделю с тебя твою долю решили удержать. Я им говорю, что, мол, вы сами–то, что тут чудили, пока я там все вопросы решал? Вы же тут без меня пьянствовали! И потом, говорю, вы, что же забыли, кто вас сюда забрал? Вы, что же говорю, суки дети, вы совсем оборзели! Ну, куда там!
И потом, я всегда поступал так и они это знали. Никогда сам ничего не делил, никаких денег не брал. Всегда так решал, что все те, кто со мной едут, то они, а не я, сами будут решать, кому и сколько! А раз уж такой порядок сам завел, то пусть уж будет все на их совести. Только сказал, что все равно, завтра работать и целый день! Через несколько дней можно уже уезжать домой, если хорошо постараться.
А потом, опять, махнул рукой! Да, горят они огнем! Главное, что сам жив, людей не погубил и дело сделал, никого не подвел. Ну, а всех денег никогда не заработаешь!
Дома
Лежу на диване, уже дома, под пледом, в теплом спортивном костюме и трясусь, хотя в комнате двадцать четыре плюс. Мне холодно, отвык. Организм адаптируется медленно. Еще бы! Еще три дня назад, жил месяцами, работал, соображал и все словно в той же парной. А это именно так и было, те же ощущения от окружающей температуры, и они были именно такими. Вы себе представляете, как вам бы жилось месяцами в парной, такой, что в бане? Когда не только работать не хочется, а вообще шевелиться. Я даже заметил, что и думалось там по–другому. И, чтобы решить, понять что–то надо все время серьезно напрягаться, через не могу, заставить голову не только потеть, а и решать предстоящие задачи. И только ночью могли спать и только при работающем кондиционере. А вот даже покушать, надо было так. Ставишь вентилятор и кушаешь, потом все равно обливаешься потом, но все же, не так. Кровь–то у нас другая, горячая! И кость тяжелая, мы рослые, объемные, приспособлены тут жить и что бы с запасом, на всякий крайний случай.
Кроме того, с привычками нашими пришлось расставаться через унитаз. Как что–то прозевал и не то скушал, то на белом коне сидишь и вспоминаешь, что кушал и как. Пока не выработалась привычка сто раз руки с мылом мыть, ничего сырого не кушать, а только то, что прокипячено, и сварено. Конечно, страдаешь, и как говориться, все познаешь не через голову, а оттого места. И все контролируешь, что ешь, что пьешь. Но все равно, на коня белого вскочишь и терзаешься. Вот же еще? Ах, да, верно все!
Зачем–то в душе воду с губ слизнул, или яблочко красивое взял и куснул, а потом петрушку и укроп положил с удовольствием в рот и вот! Или еще того хуже выпил пива, захмелел и сам не заметил, как того же пива, что рядом с тобой камбоджийцы со льдом пьют. И еще и еще и уже не раз и не два. Пока не доходит до тебя, где ты и что, как тут, таким как ты жить надо! Да, что там жить, работать! Работать за троих и таким образом заработать на жизнь.
Перебираю фотографии и вспомнил, как расставались. Все вижу их лица, веселье не поддельное, а настоящее и грустные глаза Моусея, который мне дарит какую–то статуэтку. Мы выпили и в меру пьяны, к тому же они привезли водки Смирновской. Он говорит, но я почти не слушаю, все не могу до конца понять, только чувствую, что все, нам пора уже уезжать.
А он мне тогда, что–то такое говорит.
— Это тебе, Жорка на память. Пусть она, Апсара, так старательно вырезанная в храме рукам монаха напоминает тебе меня и всех нас. Кто с тобой был и работал, кто дружил.
— И пусть она, Апсара, так и танцует все время для тебя!