Страница 97 из 113
Накануне Серега купил десятка два яиц и поэтому был обеспечен завтраками и ужинами на пять дней. Сахар тоже вышел еще не весь, хотя сегодня уже шел последний день октября. Чая оставалось около трех заварок, но пополнять вроде бы не стоило.
На работе все прошло нормально. Рисовали плакаты. Серега подключил всех кружковцев, дело шло быстро и довольно бесхлопотно. Иван Федорович заблаговременно нашел все, что могло потребоваться художникам, и никаких остановок по причине отсутствия чего-либо не было. Из общего числа намеченных плакатов и лозунгов сделали уже больше половины. Немного утомляло однообразие, но оживляемое даже нынешним разноцветием, это как-то не замечалось. Часам к семи понемногу стали расходиться. Серега остался, как всегда, последним. В это время из ОПЦ стали уходить «мемориал ыцики». Два «берета» — дневальных с ведром и тряпкой, совком и веником вошли в комнату изокружка.
— Сергей Николаевич, — напомнил один из них, — пора уже.
— Я — все, сейчас ухожу. Можете приступать. — Панаев вышел в коридор, где неподалеку от двери столпилось человек пятнадцать «мемориальщиков» и с азартом продолжали что-то обсуждать..
— Ребята, — лениво сказал один из «беретов», — давайте поживее. Нам убираться надо.
— Пошел ты… — в запале крикнул какой-то парень, небритый, неопрятный, в мятой куртке и джинсах.
— С вами же культурно беседуют, — подключился второй «берет», — можно ведь и на улице говорить. С трех часов сидели.
— Коммуняки поганые! — бросил в ответ парень. — Милитаристы!
— Нарываешься? — поинтересовался «берет». — Демократии мало?
«Мемориальщиков» было намного больше, но «береты» чувствовали себя спокойно и уверенно. Во-первых, половина «мемориальщиков» состояла из говорливых, но маломощных очкариков, а во-вторых, здесь, на этой территории, по первому свисту сбежались бы еще десяток «беретов».
— Не связывайся, Виталик, — взяв за рукав агрессивного парня, попросил один из «очкариков», — пошли! Не видишь — это роботы! У них сила подавила интеллект.
— Правильно, — подтвердил «берет», — давайте на улицу с вашим интеллектом.
Ох, как нехорошо заблестели глаза у этого Виталика! Тут Серега разглядел у него на лице иссиня-желтоватые пятна — след недавних синяков.
— Ну ничего, — прошипел он с неистовой яростью, — встретимся еще!
«Мемориальщики», бормоча что-то, пошли к лестнице. Серега, который во время инцидента задержался, чтобы в случае чего попытаться осадить пацанов, услышал приглушенный голос «берета»:
— Вонючки американские. Этот падла, Софронов, жалко, что не полез…
— Мало ему Мишка харю начистил, — сказал второй «берет», — ишь, засверкал зенками.
— Это кто Софронов? — спросил Серега. — Который картину сжег?
— Точно. От избытка интеллекта… Сорокина нет, а эта гадина живет.
Серега спустился вниз и пошел домой. «Мемориальщики» стояли у входа, курили и ворчали. Даже, пожалуй, не ворчали, а митинговали. Мимо них с опаской проходили мирные граждане, намеревавшиеся посмотреть кино. Зорко глядели за ними «береты», проверявшие билеты у входа.
Судя по всему, Софронов и здесь не унялся.
— Надо пикетировать клуб! — кричал он. — Это рассадник сталинизма и милитаризма! Здесь оболванивают и превращают в штурмовиков! Они еще переворот сделают, когда будет День Икс!
— Что ты взбеленился? — урезонивали его. — Чего ты мелешь, какой переворот?
— Ладно, ладно! — огрызнулся Софронов. — Вот когда они пойдут вас брать по домам, тогда узнаете! Они еще на ваших трупах плясать будут!
«Да он псих, — подумал Серега, — конечно, псих!»
Серега уже отошел достаточно далеко, когда услышал за спиной быстрые шаги. Его догонял Софронов. Остальные «мемориальщики» куда-то свернули или разошлись.
— Простите, вы — Панаев? — спросил Софронов.
— Да, — ответил Серега.
Хотя этот парень и был повыше ростом, но все же ему еще только-только стукнуло восемнадцать, бояться его матерому Сереге не стоило.
— Скажите, вы художник или мазила?
— Не знаю, — усмехнулся Серега, — наверное, мазила? А что?
— Оно и видно, — презрительно, с ненавистью в каждом слове бросил Виталий, — беспринципный и продажный ремесленник!
— Вам подраться охота? — поинтересовался Серега. — Я ведь детей не бью. Но будете надоедать…
Сказал он это не менее спокойно, чем «береты».
— Интеллигенция, сотрудничающая с коммуняками. Проститутки! — выкрикнул парень и очень удивился, когда Серега, вместо того чтобы двинуть ему по роже, спросил:
— Какие ко мне претензии в этом плане?
— Как вам не стыдно малевать плакаты к 7 ноября? Это же день траура для России! А вы, я видел через дверь, мажете всякие пестренькие таблички! Веселенькие, красненькие, зелененькие… Черным их надо красить! Черным! Сколько вам платят за это?
— Ужас сколько! — произнес Серега. — Полтораста — двести в месяц.
— Врете! Они вам организовали этот аукцион, чтобы вас купить! Мы все знаем. Неужели у вас может подняться рука написать «Да здравствует Великий Октябрь!»? Это после Куропат, Катыни, Калитников, ГУЛАГА? Сорок миллионов убито, умерло, замучено. Тысячи деревень разорены, земля испорчена, жизнь едва теплится — и ради этого — «Да здравствует!..»
— А я этого не знаю, — назло сказал Серега с ледяным, его самого поразившим, спокойствием, — не было этого. Вообще! А был великий и славный вождь, гениальный генералиссимус Советского Союза Иосиф Виссарионович Сталин. Были великие победы и свершения, жить было лучше, жить было веселее… А ты, дерьмо собачье, щенок и вонючка американская. Пшел вон!
Но Софронов, конечно, рыпнулся, не сдержался. Место было пустое, по обеим сторонам тянулись заборы, ограждавшие недостроенные дома, наступавшие на Серегин поселок. В темноте лишь кое-где горели фонари.
От размашистого, слишком эмоционального удара Серега легко увернулся и, поймав Софронова за руку, махнул его спиной об забор, потом раз пять съездил по физиономии оглушенного парня и, утерев измазанную в чужой крови руку о мятую куртку Виталия, повернулся и пошел дальше. Он думал, что этого вполне хватит для успокоения. Однако, не пройдя и двадцати шагов, он услышал, как за спиной затопали ботинки. Пошатываясь, неверными шагами Софронов догонял его. Серега обернулся, встретил набежавшего парня прямым в голову — тот слетел с ног, грохнулся наземь, однако со стоном выпалил еще несколько матерных слов в Серегин адрес.
— Мало, что ли? — спросил Серега и с размаху пнул «мемориальщика» в лицо, еще и еще зверея и ощущая какой-то железный холод в сердце.
Лежащий скорчился, закрылся руками, а Серега, не жалея ботинок, добавил ему по спине, по рукам, по коленям, вкладывая в каждый удар такую ненависть, которой никогда в себе не замечал. Софронов не стонал, он только ругался, не переставая:
— Фашист! Фашист поганый! — и получал за это все новые и новые удары, пока не потерял сознание.
Серега, увидев, что парень обмяк, прекратил избиение. Жалости не было, как не было и страха. Он спокойно пошел прочь и уже двигался по своей улице, когда сзади опять послышались нетвердые знакомые шаги. Серега обернулся и увидел, что Виталий, подобрав какую-то железяку — арматурный прут или монтировку, — шатаясь, идет к нему. Живучий!
Но тут из темноты вышли, негромко беседуя, три «берета». Для них Серега был свой, а Софронов — враг без всяких кавычек.
— У вас проблемы, Сергей Николаевич? — спросил один из «беретов», указывая на приближающегося парня.
— В принципе нет, — ответил Серега, — товарищ не понимает…
— Сейчас поймет, — радостно пообещал «берет» и мигнул одному из приятелей. — Готовь заправку!
Железка вылетела у парня из рук от ловкого удара, вторым ударом «береты» сбили eгo с ног и с трех сторон начали угощать ударами своих крепких десантных ботинок.
— Стоп! — минуты через две сказал тот «берет», что считал себя старшим. — Заправку!
Серега знал: сейчас они разожмут жертве рот и вольют туда пару стаканов самогона. Потом подтянут к забору и бросят. А могут и Иван Палыча пригласить, если он еще трезвый. Тот по рации вызовет коляску, и поедет Софронов в вытрезвитель, как подобранный на улице в сильной степени опьянения.