Страница 75 из 113
— Ты правильно понял!
— Тогда вот что, — чуть поджав губы, произнесла Аля, — я оставляю без внимания вашу невежливость — нынешние мужчины уже забыли, что перебивать женщину бестактно. Я сейчас выйду — выясняйте отношения, но прежде хочу вам сказать, что в милиции нам вернули «Москвич», а также картину, которую вы продали «Спектру», она называется, кажется, «Откровение». Поэтому мы напечатали на машинке ваше подтверждение, что картина приобретена у вас. Вам надо подписаться, и все. Вот тут. Все, я полетела, мне тут недалеко.
Она вышла из машины и быстро растаяла в сгустившихся сумерках. Оставшись наедине, некоторое время молчали: Серега потому, что не знал, о чем решила говорить Лена, а та — оттого, что не знала, с чего начать. Закурили.
— Я устала, — Лена сказала это так, что ей было трудно не поверить. — От всего. Понимаешь, эта девчонка словно бы нарочно надо мной издевается. Даже наверняка нарочно. Мало того, что она все время ставит меня в какие-то двусмысленные обстоятельства, произносит на людях какие-то полушутки, вроде вчерашней.
— Какой? — Сереге память изменила.
— Да это, «может, нам еще и в постель к вам лечь, обеим?» Что-то в этом духе… Ну, тут не те обстоятельства. А так, как она, бравировать тем, что ездит по городу с женой своего бывшего любовника, это прилично? В прокуратуре меня спрашивают: «Не было ли у вас с мужем каких-то конфликтов, ссор и так далее?» Я, конечно, отвечаю: «Нет». И тут же вмешивается Алька: «Ну что вы, она же святая женщина. Она даже ко мне его не ревновала…» Это же пощечина, элементарная и безжалостная. Я не понимала, почему это. Я видела, что она весь день старается меня унизить, показать, что я старая, неуклюжая, а она — молоденькая и ловкая. Это было и раньше, но не в такой степени. Сперва мне показалось, что все это от тоски по Владику. Может быть, думаю, ей обидно, что она получила только его председательское место, а я — сто пятьдесят тысяч наследства. Свободных средств, правда, немного — большинство вложено в кооперативный пай, но поскольку уже поговаривают об акционерном обществе «Спектр», то могут быть и дивиденды. Но вот буквально за несколько минут до того, как мы встретились в фойе, я наконец не выдержала и спросила: «Аля, зачем ты надо мной издеваешься? Что я тебе сделала?! Разве ты не видишь, как мне тошно?!» Тут она затормозила, остановила машину, вот тут, где мы стоим, и сказала: «Вообще, я дура, я веду себя не так, я все понимаю, но с собой ничего поделать не могу. Я влюбилась в вашего первого мужа… Должно быть, у нас общие вкусы…» Конечно, было сказано мне назло, с ехидцей, со злостью.
— Ну, это, конечно, хамство, — заметил Серега. — Хотя, насколько я знаю современных ребят, у них нет почтения к возрасту. Вообще! Даже если ты им в дедушки или бабушки годишься. Они могут языки чесать об утрате культуры, милосердии, духовности и еще черт те о чем, но стоит им попасть в компанию со старшими, даже пусть не годящимися в отцы, как они начинает самоутверждаться. По-разному, конечно. Одни примитивно лезут в драку, в буквальном смысле слова. Другие пытаются показать, что их старшие товарищи или родные непроходимые тупицы и невежды, а они вот знают все до точки. Третьи начинают льнуть к зрелым дамам или к мужчинам, которые старше на пятнадцать — двадцать лет. Особенно девчонки, потому что как раз в этом возрасте у мужиков самый расцвет сил… И увести мужа у «старухи» для них — самоутверждение. При этом, конечно, лучше с машиной, квартирой и деньгами.
— Ой, как я не люблю всех этих обобщений, философии и прочего пустословия! Ты прямо лекцию читаешь. Ты лучше скажи, что ты вообще намерен делать?
— В каком смысле?
— В самом прямом. Я бы хотела, чтобы ты ко мне вернулся.
— Я от тебя не убегал, — сказал Серега, — я даже не женился.
— Не убегал? — Лена посмотрела на него с негодованием, и Серега понял: она все испортила. Жалость к ней улетучилась, и теперь тот, новый, вчера родившийся человек уже полностью охладел к жене того, что был застрелен там, на шоссе.
— Оставим эту тему, — предложил Серега, — не надо повторять прошлые ошибки. Ты еще не состарилась. Нельзя сказать, что у тебя все впереди, но кое-какие шансы устроить жизнь еще есть. А мне вполне хорошо одному.
Лена всхлипнула, уткнулась лицом в кулаки и, кажется, начала плакать. Серега отвернулся. Это он уже видел тогда, четыре года назад, когда он решил остаться здесь. Игра это была или откровенность, его уже не волновало.
Явилась очень довольная собой Аля. Распахнула дверцу и сказала:
— Ну все, картину завтра повезем в Москву. А у вас что, семейная сцена?
— Нет, — бесшабашно ответил Серега, — вечер воспоминаний.
— Вас доставить домой? — спросила Аля деливши.
— Спасибо, — встрепенувшись, буркнула Лена, — я дойду пешком.
— Зачем же? Я подброшу вас до гостиницы, — милостиво произнесла Аля, — а потом отвезу Сергея Николаевича.
По логике рыцарства Сереге следовало вылезти из машины и отправиться домой пешком. Но… Он уже был другим человеком. Машина сорвалась с места и покатила к единственной в городке гостинице, с древних времен именовавшейся «Дом колхозника». Аля вела машину лихо, даже с эдакой небрежностью аса: свободно сидела за рулем, жестикулировала, держалась за баранку всего двумя пальцами. Притормозила она элегантно, немного нахально, едва не тюкнув бампером замызганный «уазик» сельского труженика, припаркованный у подъезда. Лена, сморкаясь и вздыхая, вылезла из машины и тяжеловато, как-то по-старушечьи переваливаясь, вошла в дверь и скрылась за ней. Секунду или пять Серега жалел ее, даже мелькнула мысль: «А что, если вылезти, догнать?..» Но делать этого не стал.
Аля развернула машину и выехала на главную улицу городка — конечно же, Ленинскую. Эта улица постепенно переходила в шоссе, то самое, позавчерашнее…
— Я могу показать, как доехать короче, — предложил Серега.
— А вы думаете, я везу вас домой?
Аля чуть скосила голову набок и подарила Сереге улыбку. Хорошую такую, много-многообещающую. И у Сереги появилось то, что и следовало ожидать: легкая, вполне корректная, но очень целенаправленная развязность. Точнее, раскованность.
— Стало быть, вы меня хотите похитить?
— Угу! — ухмыльнулась Аля. — Я главарь большой шайки. Вы похищены и будете моим заложником.
— Заложник — это еще ничего, — с напускным облегчением вздохнул Серега, — вот наложником быть гораздо хуже.
— За заложника можно потребовать выкуп. А наложите — вещь! После использования — выбросить.
«Когда-то я это слышал… — припомнил Серега. — Точнее, читал. Почти это сказала в своем письме Оля Розенфельд».
Машина уже мчалась по шоссе между двух стен леса. Миновали тот самый, ужасный поворот на Коровино. На сей раз ничего не случилось, хотя Сереге было чуть-чуть жутковато. Аля подмигнула и вновь улыбнулась. О, как заманчиво блестел верхний ряд зубов в отсвете фар! Черт побери! Что-то опять захотелось сказать пошлость. И сказал:
— А вы помните анекдот, где было это самое: «После использования — выбросить?»
— Нет. Расскажите! Можно даже с матом.
— Упаси Господь. Значит, так: одна девушка случайно увидела какую-то обертку с японским иероглифом. Понравилось его начертание! Ну, девушка была рукодельница и вышила этот иероглиф на своем свитере. Красиво получилось… Ну а потом пришла в гости, где был один товарищ, читавший по-японски. Он как увидел — засмеялся. Потому что там было написано: «После использования — не выбрасывать в унитаз!»
Конечно, не очень смешно. Но как она смеется! Колокольчик, а не девочка!
Аля довольно резко, почти не сбавляя скорости, съехала с шоссе на боковую дорогу. Грязь подмерзла, заухабилась, и нежные «Волгины» рессоры заныли. Это была какая-то просека, малоезжая и в это время года никем не посещаемая. Отъехав от дороги почти на километр в глубь леса, Аля остановила машину.
— Все. Приехали.
— Так, а где же банда, повязка на глаза, наручники? Где перо под горло, обрез в спину?