Страница 58 из 113
— Право перерезать ленточку предоставляется нашим почетным гостям: первому секретарю городского комитета КПСС Нелли Матвеевне Степанковской и представителю компании «Интернейшнл Инжиниринг» в Москве мистеру Кэролу Розенфельду!
Кирилл-Кэрол и Степанковская взяли у «беретов» ножнички и разрезали пересекавшую проход алую ленточку, естественно, в двух местах. Отрезок ленты Кирилл перерезал пополам и половину вручил Нелли Матвеевне. Затем весь народ — человек двести, как прикинул Серега, — поднялся по ковру в зал. Однако, когда рассеялись по этажу, оказалось, что это не так уж и много.
Оля, ловко подхватив под руку мистера Розенфельда, поднималась по лестнице с уже явно нероссийским достоинством. Сергей шел рядом с ними.
— Вы нам расскажете о вашей «Истине»? — спросила Ольга.
— Если о картине надо рассказывать, заметил Кирилл, — это не картина.
— Нет, — спохватилась его супруга, — я не это имела в виду. Интересно знать, как он работал, как творил… Расскажете, Сергей Николаевич?
— Скучно получится, — сказал Сергей Николаевич, — ничего особенного. Вот сама картинка, глядите. Освещена хорошо, как мне кажется…
Да, освещение было поставлено мастерски, профессионально. Эффект исходящего из-за черной полосы таинственного света был усилен, женские фигуры стали выглядеть еще рельефнее, и ощущение кривизны пространства, о котором говорил Владик, тоже стало заметнее. Кирилл посмотрел справа, слева, фронтально — точь в точь как в свое время Владик, затем отошел подальше и, вздохнув, сказал:
— Не потяну. Если Клингельман или Мацуяма вцепятся — не потяну…
— У нас же есть свободных десять тысяч… — заглядывая мужу в глаза, напомнила Ольга.
— Смешно! Дай Бог, чтоб они на первой сотне закончили…
«Бизнес, — подумал Серега, — чистый бизнес! Акулы мирового капитала… Как по учебнику — мелкие уступают добычу крупным».
Мацуяма-сан со свитой из трех «спектровцев» и дамы-переводчицы, в которой он не нуждался, находились в другом конце зала. Клингельман, которого сопровождал сам Владик, рассматривал коллекцию, представленную «митьками».
— А почему Иван Федорович предложил вам открыть выставку? — спросил Серега.
— Сам по себе я мало что стою, — усмехнулся Кирилл, — просто я представляю фирму, которая будет поставлять вашему заводу оборудование. Директор у вас — просто душка!
— Простодушка или просто душка? — не понял Серега.
— И то, и то, — усмехнулся Кирилл, но тут же исправился. Конечно, в хорошем смысле слова…
«И тут бизнес, — подумал Серега, — наверняка мистер Розенфельд получил цеу загнать здесь оборудование, которое во всех нормальных странах уже списывают. Неликвиды, так сказать. Директор о мировом уровне имеет представления такие же, как о ядре Земли или о какой-нибудь туманности Андромеды. Что-то слышал, что-то видел, но надуть его — пара пустяков. А поскольку мистер Розенфельд, наверное, напустил важности, туману и всего прочего, то директор и увивается вокруг него, боясь, что контракт заключат другие и уйдет у него из-под носа чудо-технология…»
Владик оставил Клингельмана и подошел к «Истине».
— Ну как, Кирилл Евсеевич, я вас обманул?
— Нет, — лаконично отвечал Розенфельд, — не обманули. Это серьезная вещь.
— Вы уже знакомы с автором?
— Разумеется. Оказывается, моя жена его хорошо знала в молодости. У нас прекрасное взаимопонимание.
— Сергей Николаевич, — спросила Ольга, приглядываясь к полотну, — эти женщины в правой и левой части картины, они написаны с натуры?
— Вообще-то, да.
— Это одна и та же натура, не правда ли?
— Совершенно верно.
— А можно с ней познакомиться?
— Можно, — сказал Серега, — она находится в областном следственном изоляторе… Короче, если вас туда пропустят…
Владик кинул на своего однокашника оторопелый взгляд. Гласность гласностью, а все-таки…
— Что, все-таки и сейчас? — в лице Розенфельда появилось странное отражение беспокойства, не то сочувственного, не то злорадного.
— Дело уголовное, — успокоил Владик, намереваясь закрыть эту тему.
— Наркотики? — предположил Кирилл.
— Родственника вилкой ткнула спьяну, — сказал Серега попросту, — насмерть.
— Ужас! — ахнула Ольга. — Ее лицо на алой части холста… Это и похоть, и ненависть, и жестокость. Теперь я отчетливо вижу это.
— Но это не истина, — грустно улыбнулся Розенфельд, — истина там, за черной полосой. Эта мерзкая, похабная баба олицетворяет лишь некий циничный, негативный взгляд на мир. Точно так же как святоша на голубом фоне — это взгляд идеализирующий, приукрашивающий. Свет истины только озаряет их, как бы высвечивает то, что при первом взгляде не видишь. Смотри, Олечка, левая дама играет святость, именно играет! При определенном ракурсе кажется, что она подмигивает одним глазом. Пошло, по-проституточьи. Но самое интересное, что и другая не такая уж стерва, как кажется! У нее, если присмотреться, можно увидеть и тоску, и грусть — возможно, по настоящей любви, по какому-то высокому предназначению.
— Совершенно верно, — послышался голос с легким дальневосточным акцентом, — мистер Розенфельда совершенно права. Это очино точно. Мы видим то, чего нета, а то, чито есть, мы не видим! Это — истина! Мы будем это покупать.
Мацуяма-сан заявил так уверенно, что Серега даже задумался, не сделает ли он харакири, если вдруг проиграет на торгах Клингельману.
Как раз в этот момент объявился и Клингельман. Он по-прежнему беседовал через переводчицу со Степанковской. Он подошел к картине уверенно, с той обстоятельной и спокойной деловитостью, которая говорила: «Ну, что вы тут можете предложить?» Постепенно к картине стали сходиться и прочие, появились даже «береты».
— Вери интрестинг! — воскликнул Клингельман. — Итс вандефул. Бит арт.
— Мистер Клингельман сказал, что это очень интересно, это чудесно, это большое искусство, — сообщила переводчица.
— Вы хотели бы познакомиться с автором? — спросил Владик.
— Йес, — кивнул Клингельман.
— Позвольте представить — Сергей Николаевич Панаев.
Владик все-таки выглядел при этом неважно, немного. по-холуйски. Мацуяма-сан тоже обернулся.,
— Очино приятно. Кендзо Мацуяма, — и вежливо поклонился, а затем дал Сереге визитную карточку.
— Ай м вери глэд ту си ю, мистер Панаев! — Клингельман сделал демократическую улыбку и тоже подал Сереге визитную карточку. Серега как-то чутьем понял, что и ему бы следовало дать свою, но откуда же ее возьмешь?
Пока он соображал, как выкручиваться, Клингельман произнес фразу, которую переводчица изобразила в следующем виде:
— Мистер Клингельман надеется, что ему удастся приобрести вашу картину, и полагает, что она будет украшением его коллекции современного искусства. Он также надеется, что вы найдете время посетить его в США. Он всегда будет рад видеть вас в своем доме. Он был бы рад, если бы вы разрешили взглянуть на ваши работы в вашей мастерской.
— Час от часу не легче! — громко вздохнул Иван Федорович на ухо Степанковской.
— А у него, у Панаева вашего, жилищные условия приличные? — прошептала Нелли Матвеевна.
— У кого они тут приличные?! — сокрушенно вздохнул Иван Федорович.
Серега это слыхал, ему стало жалко начальство.
— Передайте мистеру Клингельману, что я не привык показывать незаконченные работы, — сказал он переводчице.
Степанковская подарила Сереге весьма благосклонный взгляд. Иван Федорович нежно улыбнулся. Клингельман нахмурился, насколько позволял этикет, но тут же понимающе улыбнулся: дескать, иного я от тебя, голодранца, и не ждал!
Серега, воспользовавшись тем, что чета Розенфельдов и Мацуяма принялись в очередной раз обсуждать достоинства «Истины», решил пройтись по выставке и поглядеть, что же тут есть еще. Ребята выставлялись все больше молодые, кое-кто даже в дети ему годился: 20–25 лет согласно табличкам под картинами. Меньше — тридцати-тридцатипятилетних. Ровесников он не нашел вовсе, но были два-три старичка-любителя из бывших зэков. Творения у них, само собой, отражали лагерную тему. Похожие на картинки из жизни гитлеровских лагерей, которых Серега достаточно нагляделся, откровения эти за душу не брали. Мрачные, скрюченные фигурки, зеленовато-землистые лица узников, подчеркнуто безжалостные морды охраны, бараки, вышки, проволока — и никакой мысли. Если бы заменить ватники и ушанки на полосатые робы и береты, а гимнастерки с ромбами на эсэсовские мундиры, то мало бы что изменилось. Это была еще одна… новая ложь, убедительно замаскированная под правду.