Страница 6 из 21
Большое хозяйство у Мельниковых. Добротный, двухэтажный, крытый железом кедровый дом может вместить в себя на постоянное проживание двадцать человек. Длинные амбары под муку и зерно, просторная конюшня на десять лошадей, стайка для коров и бычков, столярная мастерская, небольшая кузница, скорняжный цех – всё говорит о том, что здесь живут хорошие хозяева. Все помещения и пристройки сделаны прочно, на века, с заботой о будущем поколении, которое будет нести с поднятой головой уважаемую фамилию знаменитых предков-переселенцев.
Давно пришли Мельниковы в Сибирь. Чуть более ста лет прошло с тех пор, как бежали от кабалы да крепостного права два брата с женами. Как-то обосновавшись на новых землях, они с горем пополам перезимовали до весны в утлой землянке, а по лету, к осени, срубили первый тёплый дом. Недостатка в лесе, земле, воде и воле не было. Бери, сколько хочешь! Делай что хочешь! Никто тебе не указ.
За несколько лет обжились братья основательно. Тайгу под поля да покосы раскорчевали. Построили амбары и теплые пригоны. Скот развели, зажили сытно. А только думку свою ни на миг не оставляли. Каждый день мечтой жили – соорудить свою водяную мельницу, наподобие той, что была у помещика Скороходова в Самарской губернии. Для этой цели изначально избрали место на некотором удалении от деревни по Гремучему ключу, который должен был своим течением крутить мельничное колесо.
Не сразу всё легко далось. Много лет прошло, пока пруд засыпали земляным отвалом, подвели воду, соорудили колесо, вытесали из камней жернова. Лишь на девятый год после переселения братья получили первую муку, благодаря чему приобрели известность в качестве первых мельников на всю округу. На этом и фамилию за собой закрепили – Мельниковы.
Три поколения с тех пор сменилось. Те уважаемые переселенцы, братья Иван и Захар, деды Никифора Ивановича, похоронены на пригорке за прудом. За сто лет на фамильном кладбище набралось двадцать три креста.
Целый век с ближайшей округи к знаменитой семье крестьяне везли молоть зерно на муку. Никому мельники не отказывали, свою работу выполняли качественно. Ни один человек в обиде не остался. Крестьянин Гордеев, смеясь в бороду, спрашивал:
– Что ж то вы, Никифор Иваныч, за пуд отжабленной муки две копейки берёте?! Ныне купец Коробков из Минусинска пятак с мужика требует!
– А мне много не надо, – спокойно отвечает старший Мельников. – Что с простого мужика драть? У купца Коробкова оборот большой, пароход свой, дом в Петербурге каменный. Ему надо хозяйство содержать. А что до меня, так лишь бы керосин был и масло в передаче, чтобы жернова крутились.
И крутились жернова водяной мельницы у потомков крепостных переселенцев Мельниковых сто лет! Кто знает, сколько бы так продолжалось, если бы в государстве Российском смута не образовалась. Жили не тужили! Никому не мешали, ни у кого не просили. Воровать не ходили, убийцами не были. Однако в одночасье в глаза новой власти в немилость попали, потому что досыта ели и ни в чём не нуждались.
Сидят мужчины после завтрака на лавочке у пруда, любуются, как дикий селезень пёрышки чистит. Молчит Никифор Иванович. Молчат Степан и Владимир, стараясь не мешать отцу. Погожий день несёт угоду в работе, пшеница колосится. Тугая рожь к земле клонится. Два больших поля на угорье с хлебами стоят, пора убирать. Время позволяет, возможность есть. Да руки у мужиков не поднимаются. Зачем запрягать лошадь в косилку, жать колосья, молотить и веять зерно, молоть его в муку, если завтра всё отберут?!
Не понимают они политики наступившей жизни. Не желают понимать. Всё, к чему стремились, трудом да горбом наживали, новая власть отбирает. И кто её представители?! Ванька да Петька Бродниковы? Из года в год они в работники нанимались и слёзно просили:
– Дядя Никифор! Возьмите нас! Хорошо работать будем!
Никто из деревенских мужиков не хотел брать таких помощников, потому как слыли парни изрядными лодырями и ворами. Каждому хозяину чем-нибудь убыток принесли. У Мельниковых тоже проблемы из-за них был каждый год. Один раз скирду с сеном на двадцать возов сожгли от самокрутки. В другой год Ванька на мельнице на подаче стоял, зерно в жернова засыпал, уснул на тёплых мешках, проворонил время. От холостого оборота и перегрева нижний жернов лопнул на четыре части, пришлось новый из камня вырезать, на что ушло много времени, сил и средств.
А как муку воровали и по ручью плавили?! Додумались наглецы мешки с мукой с мельницы в воду бросать. Мука легкая, не тонет. Сверху мокрой коркой возьмется, а внутри остаётся сухая. Бросит Ванька в Гремучий ручей мешок с мукой, тот плывёт вниз по течению. А там, возле деревни, его караулит Петька. Выловит, пересыплет в кустах и вечером домой тащит. Сколько мешков уплыло, Мельниковым остаётся только догадываться.
Когда поймали на «мокром деле», Никифор Иванович поклялся больше никогда не брать их в работники, но другой весной нарушил своё обещание. Добрый и быстро отходчивый характер у хозяина мельницы. Жалко бедолаг, думал, пропадут без его помощи. Однако не пропали.
Перемена власти сделала бездельников героями. В избёнке с прогнившей крышей – две чурки для сидения, нары на двоих, на столе железная чашка. Если кто-нибудь увидит, в каких условиях жили лодыри, не поверят: разве можно так существовать?
Утвердилась советская власть в Сибири. Колчака расстреляли, Соловьева поймали. Объявились братья Бродниковы, сразу к уездному комиссару Глухарёву пришли:
– Сергей Григорьевич! Желаем у вас служить! Так сказать, по своему идейному соображению.
Обрадовался Глухарёв, причислил добровольцев к народной милиции, полномочными в подтаёжной Казырской зоне. Прошлых заслуг и характеристик у молодцев комиссар не спрашивал, и так видно бедноту да ущемлённых жизнью. Это и была его ошибка. Стоило Сергею Григорьевичу знать, где были братья Бродниковы, когда власть устанавливалась.
Изначально парни показались в своей деревне. На второй день явились на мельницу. Никифор Иванович не сразу узнал в представителях новой власти своих бывших работников. Сапоги новые, яловые, форменная одежда с иголочки, на шапках звёздочки красные, на поясах револьверы, по карабину через спину перекинуто. Кони под Бродниковыми играют сытые, холёные, сильные. Подъехали братья к воротам, не слезая с коней, сапогами в доски ударили:
– Открывай, кулацкое отродье! Власть переменилась!
Степан открыл ворота. Те въехали, привязали лошадей, без приглашения прошли в дом, сели за стол, достали какие-то бумаги. Бабка Глафира не ожидала такой наглости и хотела проучить незваных гостей кочергой, но Володька не дал. Ванька пригрозил бабке револьвером:
– Но, ты у меня тут ещё!.. Обрыдь, старая телега. Я при сполненьи, враз пулькой прошью…
Петька долго смотрел на листы, пытаясь понять, что в них написано. Выручила грамотная Настя, прочитала «приговор», в котором говорилось, что излишества крестьянского хозяйства необходимо изъять в пользу народа.
– А потому, как мы и есть народ, – ударил по столу кулаком Ванька, – то излишки эти изымать будем мы! И не дальше, как сейчас!
– Какие такие излишки?! Ты что, Ванька, кальсоны из крапивы надел? Как же так? – вскочил со стула Никифор Иванович с округлившимися глазами. Однако тот его не стал слушать.
– А вон какие! – Ванька махнул рукой за окно. – Мельница у вас!.. Поля!.. Анбары зерном забиты!.. Кони, коровы… А люди во всей России нужду имеют!..
Никто из добросовестной семьи не ожидал подобного. Ванька Бродников, которого они каждый год подкармливали из жалости, считает чужое добро! И кто только научил такому?! Сколько помнят его, он, кроме «Подайте ради Христа!» с протянутой рукой, ничего больше вышептать не мог!
– А ты мне помогал её строить, мельницу-то?! – оперился чёрным коршуном Никифор. – Да ты… да я тя… – с раскрытыми руками пошёл на него хозяин дома. – Задушу гадёныша!
– Но-но! Осади, простофиля!.. – подскочил с табурета Петька на защиту брата и, не раздумывая, бахнул из револьвера в сторону. Попал в образа, в центр иконы Божьей Матери.