Цена крови

За прошедшую неделю она очень соскучилась по Уаймарк.

– Марго повела Роберта к пруду возле мельницы, – сказала Уаймарк, – чтобы посмотреть на утят. – Она покачала головой. – Просто чудеса какие-то, что женщина ее лет может не отставать от моего юного сына, но тем не менее это так.

Эмма улыбнулась, представив себе, как эта небольшая и подвижная, словно воробушек, женщина шагает, ведя за руку мальчика, которому едва исполнилось два года. Впрочем, дети всегда занимали в жизни Марго центральное место. Знахарка и повитуха, она была с Эммой с самого ее рождения, а в Англии стала для нее самым близким человеком, почти как мать.

Она взглянула на Вульфу и Эльфу, которые как раз переодевались из забрызганных грязью сиртелей в чистое платье.

– Девочки будут рады видеть Марго, – сказала она. – Эльфа упала сегодня утром и хочет, чтобы ей смазали ссадину на колене целебной мазью. А Эдит… – Она кивнула в сторону кровати, на которой, плотно прижав колени к груди, свернулась калачиком старшая дочь Этельреда. – Вчера у нее были первые месячные, и она, конечно, чувствует себя ужасно и считает, что больна. Никакие слова утешения не помогают, но я надеюсь, что Марго удастся убедить ее, что смерть ей не грозит.

Внезапно выражение обычно таких веселых глаз Уаймарк стало настороженным, и она бросила в сторону девочек предостерегающий взгляд, говоривший Эмме, что там что-то не так, но объяснений придется подождать, пока они не смогут поговорить с глазу на глаз.

Она быстро переоделась в чистые носки, льняную сорочку и темно-серый шерстяной сиртель, после чего отвела Уаймарк в сторону.

– Что случилось? – спросила она, принимая из рук Уаймарк шелковый головной платок. – Это как-то связано с Эдмундом? Когда я приехала, то увидела во дворе людей с его штандартом.

– Я молюсь, чтобы это было неправдой, – прошептала в ответ Уаймарк, – но ходят слухи, что один из этелингов умер в Лондоне. – Она взволнованно схватила Эмму за руку. – Эмма, но я точно не знаю, кто это был.

Платок выскользнул из пальцев Эммы. Она растерянно смотрела на Уаймарк, пытаясь восстановить дыхание. Эдмунд был в Лондоне с Этельстаном и Экбертом. Возможно ли, чтобы один из них умер?

«Пресвятая Дева Мария, – мысленно обратилась она к Небесам, – только пусть это будет не Этельстан».

Она прожила на божьей земле уже девятнадцать лет, четыре из них она была женой и королевой, она родила ребенка, который стал наследником английской короны. И за все это время она любила лишь одного человека, мужчину, который – да простит ее Господь – был не ее царственным мужем, а его страшим сыном.

Сцепив руки, чтобы унять в них дрожь, она прижала их к губам и закрыла глаза.

– Бог милостив, – прошептала она, вновь посмотрев на Уаймарк. – Я должна идти к королю.

Мысли ее птицей улетели назад, в прошлое, к тому моменту на вершине холма над поместьем, когда ее охватило дурное предчувствие. Тогда она почувствовала в воздухе надвигающуюся беду – предвестие несчастья большего, чем она могла бы вынести.

«Святая Дева, – вновь принялась молиться она, – пусть это будет не Этельстан».

Делая долгие медленные вдохи, она шла вперед размеренным шагом, чтобы скрыть страх, сковавший ее сердце, и старалась не думать о том, каким ужасным станет этот мир, если в нем больше не будет Этельстана.

Кивнув страже на входе в большую залу, она беззвучно проскользнула внутрь. По всем стенам были развешены горящие факелы, в огромном очаге посреди залы с ревом пылал огонь, но вокруг было пусто. Этельред сидел на своем высоком троне, возвышавшемся на помосте, а перед ним, преклонив колени, стоял Эдмунд. Король весь подался вперед; его рыжевато-коричневые волосы с седыми прядями резко контрастировали с более темными взъерошенными кудрями его сына. По одну сторону от них стоял дворецкий короля, Хьюберт, диктовавший что-то писарю; поблизости толпились слуги, которые выглядели испуганными.

Преисполненная страха Эмма молча, быстрым шагом взошла на помост и опустилась в кресло рядом с троном короля. Этельред, казалось, даже не заметил ее прихода – настолько он был увлечен тем, что говорил Эдмунд. Она с отчаянием в душе отметила, что лицо Эдмунда была мокрым от слез, и усилием воли заставила себя внимательно слушать, проглотив главный вопрос, вертевшийся у нее на языке.

– Все случилось так неожиданно, и у него сразу началась агония, – сказал тот голосом, полным скорби. – Лекари дали ему слабительное, но от этого ему, похоже, стало только хуже. Они пустили ему кровь, чтобы вышли ядовитые жидкости, но даже я видел, что сами они считают это бесполезным. Внутри у него уже началось разложение, сказали они, и спасти его могло только чудо. Они пытались дать ему настой мака, чтобы облегчить боль, но даже то немногое, что он сумел проглотить, он тут же выплюнул обратно. Казалось, что некий демон не позволял оказать ему какую-либо помощь, даже не позволял ему впасть в забытье. Его страдания были ужасны, милорд. Он не заслуживал таких мучений.

Голос Эдмунда сорвался, но он восстановил дыхание и, совладав с горем, продолжал:

– На следующее утро приехал епископ с мощами святого Эркенвальда и привез с собой группу священников. Все вместе они молились о чуде, но к середине дня я уже и сам начал молить Бога, чтобы Он положил конец этой агонии. – Эдмунд тяжело перевел дыхание. – И молитвы наши наконец были услышаны. Милорд, я поехал к вам прямо от смертного ложа Экберта. Этельстан настоял на том, чтобы вы услышали об этом от одного из нас, а не от кого-либо другого.

Эмма закрыла лицо руками, не в силах сдержать слезы. Она скорбела по Экберту и переживала за Этельстана, который потерял своего брата и ближайшего товарища. Но, даже плача от горя, она шептала слова благодарственной молитвы. Этельстан был жив.

– Отчего вы плачете, миледи? – Резкий голос Эдмунда испугал ее. – Ваш собственный сын благоденствует, разве не так? А Экберт для вас ничего не значил.

Она взглянула на искаженное горем лицо пасынка: его слова не удивили ее. В свои семнадцать лет он уже был взрослым мужчиной, но даже юношей он относился к ней с подозрительностью и чувством обиды.

– Я же не какое-то бесчувственное чудовище, Эдмунд, – сказала она. – Я скорблю по Экберту так же, как скорбела бы по поводу смерти любого из отпрысков моего мужа.

– Экберт не хотел бы, чтобы вы…

– Эдмунд. – Голос Этельреда заставил его сына умолкнуть.

В кои-то веки Эмма была благодарна королю за то, что он так жестко контролировал своих детей. У нее не было ни малейшего желания препираться с Эдмундом. Только не сегодня.

Король смотрел куда-то вдаль рассеянным и пустым взглядом.

– В какой день и в котором часу умер Экберт? – спросил он.

– Это было два дня назад, – ответил Эдмунд. – Во вторник на Масленой неделе, как раз перед вечерней молитвой.

Этельред закрыл глаза; его рука, которую он поднял ко лбу, дрожала. Эмма могла только догадываться о том, что он сейчас чувствует. Боль из-за страданий сына? Злость на безжалостность Господа? Ей хотелось утешить супруга, и она уже собиралась протянуть руку, чтобы коснуться его, но его слова остановили ее:

– Прошу вас, миледи, оставить нас, чтобы мы могли предаться нашему горю. Пришлите ко мне моих дочерей. Я хочу сообщить им о смерти их брата.

Это было так, словно он физически ударил ее, – еще одно короткое напоминание, что она здесь чужая, королева-иностранка, которую можно привлечь или убрать по прихоти короля, словно резную деревянную фигурку на шахматной доске.

Не вымолвив больше ни слова, она покинула залу.

Со скорбью и обидой на сердце она вернулась в свои апартаменты и, как просил король, послала к нему дочерей. Затем она забрала с колен у кормилицы своего сына. Эдвард, довольный, тыкался носом ей в плечо, радостно теребя пальцами светлый локон ее волос. Она беспокойно расхаживала по комнате, ища успокоение в тепле своего ребенка, исходящем от него запахе молока, хотя в голове ее, словно в страшном сне, звучали горькие слова Эдмунда, а перед глазами стоял брошенный в ее сторону злобный взгляд.