Страница 34 из 110
Не знаю почему, но я с самого начала его подозревал. «Думай о человеке плохо и не ошибешься», — любил говорить один из моих дядюшек, который в конце двадцатых годов участвовал в борьбе против Мачадо. Он всегда поучал, что умный революционер не должен доверять никому и ничему — даже собственной тени, — если хочет дожить до старости, а главное — победить. Отилио, так звали моего дядю, был человеком многоопытным. В те годы он входил в молодежную организацию Студенческий директорат и рассказывал мне, что если бы они с самого начала правильно понимали свои задачи, то позже, в 1934 и 1940 годах, когда организация начала распадаться, сумели бы покончить со всеми подонками. Только из духа противоречия — в общем-то, я был с ним согласен — я спрашивал его, не рискованно ли подозревать человека, когда нет против него конкретных фактов. И мой старый дядя, посасывая свою отвратительную трубку, отвечал, что лучше незаслуженно обвинить одного, чем провалить целую организацию. Ведь революционное движение — это такой механизм, в котором каждый винтик имеет значение.
Я думаю, что дядя был просто пессимистом… Послушай, по-моему, человек должен учиться на примерах из жизни, ведь даже в советах моего родственника есть зерно истины… Отодвинься от меня, пожалуйста. Мне очень неудобно так сидеть… Ты хочешь, чтобы я рассказал до конца о Маноло? Сию минуту. У нас ведь еще есть время, пока не принесут угощение…
Дело было так. Хоть меня и одолевали сомнения (необоснованные и главным образом интуитивные), я вынужден был держать язык за зубами и вместе с Маноло принимать участие в нескольких акциях. Еще до того памятного случая я признался в своих подозрениях Антонио, и он, улыбнувшись, спросил меня, доверяю ли я Хуану Карлосу и матери Хуана Карлоса (представляешь, моей матери!), а потом сказал, чтобы я прекратил поливать грязью товарищей. К сожалению, мне больше не удалось побеседовать с Антонио по этому вопросу… Что, что? Нельзя в таком тоне говорить о погибших? Слушай, не строй ты из себя… Если бы погиб я, а не Антонио, он сказал бы сейчас то же самое. Я думаю, что мы должны говорить о мертвых так, словно они продолжают жить среди нас…
В тот день — это была пятница — черт дернул нас сесть в переполненный автобус. У меня была расцарапана щека (чуть-чуть, но мне казалось, что все на меня смотрят), а все из-за дурацкой привычки разбивать витрины и не отбегать от них подальше. Нам нравился звон бьющегося стекла и дождь мелких осколков, брызжущих во все стороны. Разумеется, все зависело от размеров камня и толщины стекла. И как бывало досадно, когда спустя какое-то время, проходя мимо знакомого места, ты видел новенькое сверкающее стекло. Вот, например, когда в банке, что напротив Центрального парка, хозяева вставили в витрину новое стекло и забрали его решеткой, мы просто бесились от злости.
В тот вечер мы оставили память о себе в мебельном магазине: витрину «прошил» кирпич, завернутый в материю, на которой красной краской было написано: «Батиста — убийца», а внизу: «М-26» (Движение 26 июля). Сама операция была не особенно сложной, и нам даже не пришлось далеко убегать. И когда мы пришли в себя, то как ни в чем не бывало отправились к остановке и сели в автобус. Подойдя к кондуктору за билетом, я почувствовал, что у меня саднит щека, потрогал ее и все понял. Вот тогда-то я начал нервничать. К тому же я заметил, что Маноло, которому в тот момент я доверял больше, чем себе, одной рукой уцепившись за поручень, другую прижимал к боку, тщетно пытаясь удержать под рубашкой револьвер, который из-за необыкновенной худобы Маноло — одна кожа да кости — никак не хотел держаться за поясом и медленно, неудержимо сползал вниз. Я подумал о том, какая поднимется суматоха, если револьвер окажется на полу. И знаешь, в тот момент я проклинал и кости Маноло, и его родителей, виновников его появления на свет, и всех его предков до пятого колена… Но ведь тогда я еще ничего не знал… Ладно, слушай, что было дальше.
Автобус уже шел по улице Беласкоин, и пассажиров стало намного меньше. Маноло представился случай занять освободившееся место, но его опередила какая-то проворная старушка. Когда мы подъехали к Куатро Каминос, только он да я оставались стоять в проходе. Я понемногу успокоился и пытался высчитать, сколько остановок нам еще осталось ехать. И вдруг в автобус вошел полицейский.
Я никогда не верил в бога, но в тот момент я начал молиться… Странно? Да, но чего в жизни не бывает. В голове проносилось в беспорядке: «Отче наш» и «Плод в чреве твоем», «Сойди к нам» и «Грешники», «Славься» и многое другое. Я молился и смотрел на Маноло, стараясь не видеть лица полицейского. Я чувствовал себя обезоруженным (ведь револьвер был у Маноло), запертым в клетке узником, у которого не было пути для побега.
Мы не доехали до остановки на углу Техас, когда это случилось. «Смит-вессон», проскользнув между штанами Маноло и его телом, стукнул о пол достаточно сильно, чтобы привлечь внимание пассажиров. Он блестел в пыльном проходе, словно алмаз на грязной улочке в Лас-Ягуас.
Рикардо, что, по-твоему, сделал Маноло? Выпрыгнул из автобуса? Схватил револьвер и навел на полицейского?
Он сделал второе, но только наполовину… Он нагнулся, поднял «железяку» и… вновь засунул ее под рубашку.
Вот бы мне его нервы. Пот заливал мне глаза, так что я вынужден был на какой-то миг закрыть их. Когда я открыл глаза, то увидел такое, что окончательно сбило меня с толку: Маноло подмигивал… полицейскому!
Надо было немедленно выходить из автобуса, другого выхода не было. Маноло оказался предателем! Я же предупреждал… Сейчас все стало ясно: случай в доме Глэдис, гибель Антонио и провал других операций, все, все… Я должен был немедленно сойти с автобуса, но от неожиданности словно оцепенел, одно дело — подозрения, другое — видеть подтверждение, и мне пришлось быть свидетелем сцены до самого конца. Фараон ответил Маноло понимающим жестом, и мой товарищ улыбнулся. Пассажиры молчали, стараясь делать вид, что ничего не замечают не столько из-за страха, сколько из-за отвращения к этому легавому с пистолетом, который, кто его знает почему, очутился в автобусе, и вдобавок вместе со шпиком в полицейской форме. На следующей остановке, торопясь и толкая друг друга, почти все пассажиры сошли.
Голова у меня шла кругом. Меня охватило состояние такой подавленности, что собственная жизнь, клянусь тебе, не имела в тот момент для меня никакого значения. Как бы ты назвал это?.. Ага, этической проблемой… Молодой человек, таких же лет, как и мы все, оказался шпиком и проник в нашу подпольную организацию. Он прикидывался сторонником идеалов, которые ненавидел, стал другом Антонио и даже участвовал в наших операциях!
Больше всего возмутило меня то, что он смог хитростью завоевать наше доверие и терпеливо ждал случая, чтобы провалить всю организацию вместе с ее руководителями. Он ждал достаточно долго — до тех пор, пока не были сформированы студенческие бригады… Но теперь он раскрыл себя, и мне надо было немедленно избавиться от него.
«На следующей остановке», — сказал Маноло кондуктору, который сразу же дернул за шнурок звонка, подавая сигнал водителю. Тот затормозил, и, пока я раздумывал, что делать, этот подлец толкнул меня в спину, и я вынужден был сойти вместе с ним…
И вот, Рикардо, мы с тобой в доме Маноло. Ты сидишь рядом со мной и все время задеваешь меня ногой, несмотря на все мои просьбы отодвинуться подальше, тем более мать нашего друга еще не принесла торт, который испекла специально для нас… А ты, Маноло, можешь смеяться надо мной, ведь я знаю, что ты давно мечтаешь стать драматическим актером, а артист никогда не упустит случая продемонстрировать свои способности. В тот раз ты выкрутился блестяще и остроумно, и я заслуживаю, чтобы вы оба всыпали мне как следует. Но главное — это то, что мы остались друзьями и единственно, кого нам недостает сейчас, — это Антонио. Я отдал бы все, чтобы он был сейчас здесь. Я бы сказал ему: «Ты был прав, надо больше доверять товарищам».