Жених панны Дануси

— Артист, говоришь? — Александр кивнул головой в сторону Влада. — А разве не ты говорила, что он эсер?

— Неправда! — голос Зоси дрогнул и стал тонким, как стебелек льна. — Как ты можешь, Саша... Я тебе доверилась... Это же между нами двумя речь велась. Рассказывала шутя... я же не думала... И не эсер он давно... Так, чудак, бродяга...

— А революция шуток не любит, — пришелец начал, похоже, веселиться. — Не сцы, Зойка, врагов надо истреблять, тогда и заживем в лимонаде, — и повернулся к Владу. — Ну, ты, руки подними...

Двое наставили на Влада свои ружья, звякнули затворы, как могильные лопаты о крышку гроба. Влад медленно поднял руки. На его бледных щеках вспыхнули красные пятна. На Зосю он старался не смотреть. А та отчаянно кричала, дергая знакомого за рукав.

— Саша, Сашенька, ну пойми же... Это ошибка. Это все друзья. Белорусы. Талантливые, честные... Республике они нужны. Ну пусть они... твои... опустят ружья... Как же мне дальше жить — с таким...

На последних словах голос девушки сорвался на шепот. Александр властно обнял ее, встряхнул.

— Какая ты еще... несознательная. Врага разоблачить — не стыд. Врага разоблачить — почетно. А свидетели мешают, это я понимаю... Ну я же сказал, не сцы, девка, я все устрою. Свидетелей никаких не будет.

И повернулся к оцепеневшим людям.

— Всем — на выход!

— Так лодка только одна, командир! — прохрипел гость в крестьянской свитке. Его горло обматывал грязный шарф, сделанный, похоже, из церковной парчи. — В лодку только пятеро сядут.

Александр пожал плечами.

— Значит, остальные сами поплывут. Ну...

И мгновенно, как бросок летучей мыши, выхватил из кармана револьвер.

Зося попыталась отвести его руку.

— Сашенька, не надо!

— С ними хочешь? Дура! Они — буржуи. А ты — пролетарка. Выбирай, с революцией ты или нет?

Зося растерянно молчала, прерывисто всхлипывая.

— Была одна история на берегу Свислочи, — сквозь зубы проговорил Белорецкий. — Подрались из-за красотки два шляхтича... Истекают кровью, один другому и говорит: "Что же мы, оба умрем, а даме нашей одинокой жить... Пошли, пока на ногах, к ней — пусть выберет, кому умереть. А второй перевяжет свои раны и познает счастье". Пришли к дому паненки, алым путь поливая — а из ее окна третий, счастливый, вылезает... Короче, умерли все, — не совсем логично завершил рассказ пан Андрей.

— Жаль, я не нарисую тебя, Зося, — тихо проговорил Ной и улыбнулся. — Из-за меня можешь не мучиться совестью. Ты не виновата.

И шагнул к двери...

— Подожди, Ной! — Зося пыталась успокоиться. — Хорошо. Хорошо, Саша. Я все поняла. Да. Это честь. Я не стыжусь свидетелей. Пусть они остаются. Забери только того, кто вам нужен.

Александр широко улыбнулся.

— Похоже, нам нужны все. Что-то слишком подозрительные у тебя друзья, Зойка. Конечно, девкой полна улица, но женой полна только печь, в дом с улицей не заходят. Открывай дверь, кудрявый! Чего стал!

— Эту дверь открывают только огонь и кровь, — проговорил Влад, рванулся и, падая, сбросил на пол похоронные свечи. Выстрелы, визг... Огонь побежал по скатерти, по портьерам... Загорелись старые газеты, разбросанные как попало по полу... А потом пролилась кровь...

И двери открылись.

Для каждого — свои.

...Красный карбункул светился в черных холодных волнах, только что освобожденных из-подо льда. Художник смотрел с моста в Свислочь. Обрывки газеты белыми бабочками кружили над водой, опускались на волны. Самое место для несправедливых слов. А начиналось все так хорошо... Персональная выставка, заказ на росписи для Дома крестьянина... Абстракционизм — рука империализма. Выкормыш, выродок, враг... Слова лишались нормального смысла. Боже мой, ну почему он не может рисовать, как все — портреты вождей, счастливых колхозников, стахановцев... Пытался же — не так, слишком тревожно, слишком сложно... Картины, наверное, уже вывезли из мастерской. Интересно, разберут по дачам или сожгут? А куда вывезут его, их создателя? Самое страшное — это уже он знал — заступаться и даже сочувствовать никто не станет. Он сам еще недавно убеждал себя, когда узнавал об арестах знакомых: этот, недотепа, наделал ошибок... А тот, пожалуй, и правда замаскировавшийся враг. А этот, ясно, невиновен. Но — разберутся без нас, выкрутится, оправдается. Теперь пришли за ним. Карбункул светился сквозь волны. Самое время попробовать достать...

Блестящий зал дома профсоюзов взорвался аплодисментами. Директор образцовой детской воспитательной колонии, стройная, с коротко стриженными рыжими волосами уходила с трибуны, широко улыбаясь. Доклад был хороший. Правильный доклад. Но дела двух пятиклассников вчера исчезли. Бедные Полинка и Алесь. Дети врага народа. Она, искупая давнишнюю ошибку юности, спасала таких детей, как могла. Чем они виноваты? Меняла фамилии, переправляла года рождения. Учила, как отвечать: сирота, родителей не помню... Заместитель по комсомольской работе, недавно присланная с Урала, вчера на что-то намекала — пронюхала, паразитка. Что ж, рано или поздно...

Человек в телогрейке, с измученным черным лицом, сидел на деревянной вокзальной скамейке, сплошь изрезанной ножиками. Худой узелок лежал у ног, обутых в привидения прежних ботинок — перевязанные веревочками, дырки заткнуты газетами.

— А что это, гражданин, у вас за газетка торчит?

Человек привычно послушно поднялся, руки сами сложились за спиной. Один из патрульных наклонился. Дернул за край бумаги, что показывался из ботинка незнакомца.

— Ты... ты это что? Портрет товарища Берии поганить? А ну, документы!

Человек дрожащей рукой достал из-за пазухи бумажки.

— А-га, возвращаемся из мест дальних. Освобожден за активное участие в агитбригаде. Артист, значит... Командирован в Витебский театр... Кто это у вас такой добренький в начальниках? Разберемся, гнида! А ну, пошел...

— Эта реформа правописания не соответствует самой природе нашего языка, — голос заведующей кафедрой, сухопарой женщины с рано поседевшими, когда-то черными, косами, уложенными короной, был тихий, ровный, совсем лишен эмоций. Но присутствующих охватывал ужас, как будто она истошно кричала. — Приближение к русскому языку — не тот путь, на котором наша национальная культура может полностью раскрыться. Ведь каждый язык — живой организм, который развивается по своим законам, и культурный человек должен беречь все языки мира, не давать им исчезать и терять самобытность. Тем более мы, белорусы, должны гордиться своим языком, на котором писались Статут Великого княжества Литовского и предисловия Скорины, и хранить его.

Два молодых преподавателя, бросая друг на друга настороженные взгляды, торопливо записывали слова кураторши. Один из них должен был успеть доложить куда следует первым, и тем спастись.

Над вересковой пустошью горела острая звезда, тени Дикой Охоты скользили над землей... Андрей Белорецкий подавил крик и бросился бежать в валежник, что темнел рядом. Теперь он не мог бегать так быстро, как в молодости. Да и глаза, ослабевшие от работы над неразборчивым почерком средневековых переписчиков, даже луну видели в виде светлого расплывчатого пятна – словно накрахмаленный чепец заброшен в печку. Дом на Плебанских мельницах становился грустным преданием, превращаясь в пепел.

— Стой, гад! — выстрелы за спиной уже не беспокоили. Светлое белорусское будущее было здесь.

2006

СТАРОСВЕТСКИЕ МИФЫ ГОРОДА Б*

АРТЕМИДА И АКТЕОН

Прекрасный юноша Актеон случайно увидел, как купается девственная богиня Артемида. Разгневанная богиня превратила юношу в оленя, и его загрызли собственные собаки...