Спартак

По лицу Эвтибиды пробежала тень тревоги, которая была непонятна Метробию. Как только гречанка услышала, что он ни за что на свете не хочет открыть ей свой секрет, она загорелась желанием все узнать. Кроме таинственных причин, побуждавших Эвтибиду допытываться, в чем тут дело, ее, возможно, подстрекало женское любопытство, а может быть, и желание посмотреть, насколько велика власть ее очарования даже над этим старым комедиантом.

– Может быть, Спартак покушается на жизнь Суллы?

– Да что ты! Что тебе вздумалось!

– Так в чем же дело?

– Не могу тебе сказать… потом, когда-нибудь…

– Неужели ты не расскажешь мне, мой дорогой, милый Метробий? – упрашивала Эвтибида, взяв актера за руку и тихонько поглаживая своей нежной ладонью его увядшее лицо. – Разве ты сомневаешься во мне? Разве ты еще не убедился, как я серьезна и как отличаюсь от всех других женщин?.. Ты ведь не раз говорил, что я могла бы считаться восьмым мудрецом Греции. Клянусь тебе Аполлоном Дельфийским, моим покровителем, что никто никогда не узнает того, что ты мне расскажешь! Ну, говори же, скажи своей Эвтибиде, добрый мой Метробий. Моя благодарность будет беспредельной.

Она кокетничала, дарила старика нежными улыбками и чарующими взглядами и вскоре, подчинив его себе, добилась своего.

– От тебя, видно, не отделаешься, пока ты не поставишь на своем, – сказал Метробий. – Так вот знай: я подозреваю – и у меня на это есть основания, – что Спартак влюблен в Валерию, а она в него.

– О, клянусь факелами эриний! – вскричала молодая женщина, страшно побледнев и яростно сжимая кулаки. – Возможно ли?

– Меня все убеждает в этом, хотя доказательств у меня нет… Но помни, никому ни слова!..

– Ах, – воскликнула Эвтибида, вдруг став задумчивой и будто говоря сама с собой. – Ах… вот почему… Да, иначе и быть не могло!.. Только другая женщина… Другая!.. Другая!.. – воскликнула она в ярости. – Значит… она превзошла меня красотой… Ах, я несчастная, безумная женщина!.. Значит, есть другая… она меня победила!..

И, закрыв лицо руками, гречанка зарыдала.

Легко себе представить, как был поражен Метробий этими слезами и нечаянно вырвавшимся у Эвтибиды признанием.

Эвтибида, красавица Эвтибида, по которой вздыхали самые знатные и богатые патриции, Эвтибида, никого никогда не любившая, теперь сама до безумия увлеклась храбрым гладиатором; женщина, привыкшая презирать всех своих многочисленных поклонников из римской знати, была отвергнута простым рудиарием!

К чести Метробия надо сказать, что он от души пожалел бедную гречанку; он подошел к ней, попытался утешить и, лаская ее, говорил:

– Но… может быть, это и неправда… я мог ошибиться… может, это мне только показалось…

– Нет, нет, ты не ошибся! Тебе не показалось… Это правда, правда! Я знаю, я это чувствую, – ответила Эвтибида, утирая горькие слезы краем своего пурпурового паллия.

А через минуту она добавила мрачным и твердым тоном:

– Хорошо, что я об этом знаю… хорошо, что ты мне это открыл.

– Да, но умоляю… не выдай меня…

– Не бойся, Метробий, не бойся. Напротив, я тебя отблагодарю как смогу; и если ты поможешь мне довести до конца то, что я задумала, ты на деле увидишь, как Эвтибида умеет быть благодарной.

И после минутного раздумья она сказала прерывающимся голосом:

– Слушай, поезжай в Кумы… Только отправляйся немедленно, сегодня же, сейчас же… Следи за каждым их шагом, каждым словом, вздохом… раздобудь улики, и мы отомстим и за честь Суллы и за мою женскую гордость!

Дрожа от волнения, девушка вышла из комнаты, бросив на ходу ошеломленному Метробию:

– Подожди минутку, я сейчас вернусь.

Она действительно тотчас же вернулась, принесла с собой тяжелую кожаную сумку и, протянув ее Метробию, сказала:

– На, возьми. Здесь тысяча аурей. Подкупай рабов, рабынь, но привези мне улики, слышишь? Если тебе понадобятся еще деньги…

– У меня есть…

– Хорошо, трать их не жалея, я возмещу тебе… Но поезжай… сегодня же… не задерживайся в дороге… И возвращайся… как только можешь скорее… с уликами!

И, говоря это, она выталкивала беднягу из комнаты, торопя с отъездом; она проводила его по коридору мимо гостиной, мимо алтаря, посвященного домашним ларам, потом мимо бассейна для дождевой воды, устроенного во дворе, провела его через атрий в переднюю до самой входной двери и сказала рабу-привратнику:

– Видишь, Гермоген, этого человека?.. Когда бы он ни пришел… в любой час веди его немедленно ко мне.

Еще раз простившись с Метробием, она вернулась к себе, закрылась в своей комнате и долго ходила взад и вперед, то замедляя, то ускоряя шаги. Тысячи желаний теснились в душе, тысячи надежд и планов рождались в воспаленном мозгу, сознание ее то затуманивалось, то вдруг озарялось мрачным светом, и в чувствах, отражавшихся в ее глазах, не было ничего человеческого, только лютая, звериная ярость.

Наконец она бросилась на ложе и, зарыдав, произнесла вполголоса, кусая белыми зубами свои руки:

– О эвмениды! Дайте мне отомстить… я воздвигну вам великолепный алтарь!.. Мести, мести я жажду!.. Мести!..

Чтобы понять безумный гнев красавицы Эвтибиды, нам придется вернуться назад. Мы кратко расскажем читателям, какие события произошли в течение двух месяцев с того дня, как Валерия, побежденная страстью к Спартаку, открылась ему в любви.

У гладиатора был мужественный облик, удивительной красоты сложение и, как помнят читатели, необыкновенно привлекательное лицо, освещенное милой улыбкой; когда гнев не искажал это лицо, оно носило отпечаток доброты, кротости, силы чувств, отражавшихся в больших синих глазах. Неудивительно, что он зажег в сердце Валерии любовь такую же глубокую и сильную, как та, что завладела его душой. Вскоре знатная римлянка, открывавшая в возлюбленном всё новые и новые качества, новые достоинства, всецело была покорена им и не только безмерно любила его, но и уважала и почитала. Так несколько месяцев назад ей казалось, что она будет если не любить, то хотя бы уважать и почитать Луция Корнелия Суллу.

Мнил ли себя Спартак счастливым или действительно был счастлив, это легче понять, чем описать. Впервые познав упоительные восторги любви, он был переполнен своим счастьем, поглощен им и, как все счастливые влюбленные, стал эгоистом; он забыл о цепях, которые еще так недавно сковывали его, забыл святое дело свободы, о котором так долго мечтал и которое поклялся довести до конца. Да, он забыл обо всем, потому что был только человеком, и любовь усыпила в нем все другие чувства, так же, как она одурманила бы Помпея, и Красса, и Цицерона.

И в эти дни, когда Спартак был весь поглощен своей любовью, когда он считал себя любимым и действительно был любим, Эвтибида много раз настойчиво приглашала его к себе – якобы по очень важному делу, связанному с заговором гладиаторов. Спартак наконец внял ее призывам и отправился в дом к гречанке.

Эвтибиде, как мы уже говорили, еще не было двадцати четырех лет. За восемь лет до описываемых нами событий, то есть в 668 году римской эры, когда Сулла после продолжительной осады взял Афины, в окрестностях которых родилась Эвтибида, она попала в рабство. Юная рабыня досталась патрицию Публию Стацию Апрониану, и он приблизил к себе эту завистливую, злую, тщеславную девушку с прирожденными дурными наклонностями. Получив вскоре свободу, Эвтибида осталась в Риме и постепенно приобрела влияние, силу и богатство. Кроме редкой красоты, природа наделила ее недюжинным умом, и она стала вдохновительницей всевозможных интриг и коварных козней. Узнав все тайны зла, изведав все страсти, Эвтибида возненавидела жизнь, которую она вела. И как раз в это время она встретила Спартака, поразившего ее сочетанием геркулесовской силы и необыкновенной красоты. Сердце Эвтибиды запылало страстью, и она не сомневалась, что гладиатор откликнется на ее чувство.

Когда ей удалось обманом заманить Спартака к себе в дом, она пустила в ход все средства обольщения, какие подсказала ей порочная натура, но, к удивлению своему, увидела, что рудиарий равнодушен ко всем ее чарам; ей пришлось убедиться, что существует человек, способный отвергнуть ее любовь, тогда как все другие так жадно искали и добивались ее внимания. Как раз этот презревший ее гладиатор был единственным человеком, к которому она питала какое-то чувство, и тут прихоть гречанки постепенно и безотчетно разрослась в настоящую страсть, страшную и опасную, потому что она горела в порочной душе.