Страница 5 из 49
Лезть в нору Гусь больше не рискнул, надежней было выкапывать волчат. Он обошел сосну, прикинул, в каком именно месте копать, потом вырубил из сосны широкую щепку и сделал из нее короткую лопатку.
Сначала работа пошла быстро: Гусь рассекал топором дерн и рыхлил землю, а Толька выгребал ее лопаткой. Но чем глубже становилась яма, тем медленней подвигалось дело и тем больше беспокоился Гусь, куда же посадить волчат. Раз они могут кусаться, значит, и бегать могут. Чего доброго, разбегутся по лесу, а вечер на носу… И когда копать осталось совсем немного, Гусь отложил топор.
— Хватит! — сказал он и вытер потное лицо рукавом рубахи. — Я за мешками пойду, а ты карауль, чтобы волчонки из норы не выскочили. Если страшно, костер у входа разожги. Волки огня во как боятся!..
— Давай сходим вместе! — предложил Толька. — Запалим костер и уйдем.
— Я те уйду! — взбесился Гусь и замахнулся кулаком. — Мешки оставил, а теперь хочешь, чтобы и волчонки удрали? Если удерут, башку сверну!
Оставшись один, Толька вооружился топором и встал у норы.
«Вот черт! — думал он о Гусе. — Ни лешего не боится. Ушел, и все. Ему и на жизнь наплевать. А я-то зачем погибать буду?»
Тут Толька вспомнил, что спички тоже остались там, у костра. Он лихорадочно порылся в карманах и убедился: спичек нет.
— Гу-усь!.. — завопил Толька. — У меня спичек нету!..
— Лай собакой! — издали откликнулся Гусь. — Это еще лучше, чем огонь!..
Толька беспомощно огляделся. На глаза попались обглоданные кости, и ему стало настолько страшно, что он почувствовал, как на голове зашевелились волосы. Волки мерещились за каждым кустом, за каждым деревом. И Толька залаял. Сначала неуверенно, негромко, как-то жалобно и плаксиво. Но постепенно голос его крепчал, в нем зазвучали грозные нотки.
Скоро Толька вполне освоился с новой ролью. Он размахивал топором, сверкал глазами, устрашающе рычал и даже несколько раз щелкнул зубами, как настоящий волкодав.
Воображая, как волки, заслышав этот грозный лай, в страхе поджимают хвосты и убегают подальше, а волчата в норе дрожат смертной дрожью, Толька так осмелел, что стал яростно пинать валявшиеся возле норы кости и крушить их топором.
Когда от неимоверного напряжения голос начал хрипнуть, Толька попробовал реветь медведем. Но рев получился не таким страшным, он скорей походил на мычание теленка. Это Толька сразу понял и, убоявшись, что теленок может оказаться для волков приманкой, опять перешел на рычание.
— Молодец! Как настоящий бульдог, — услышал он за спиной насмешливый голос Гуся.
Толька обернулся, удивленный, что Гусь так быстро успел сбегать за мешками.
— А что, вправду похоже?
— Было бы похоже, волки бы давно тебя на части разорвали! Собачек-то они с лапками и хвостиками жрут!
— Как? — оторопел Толька. — Ты же сам велел…
— Велел, чтобы ты со страху не околел!.. Таскай дрова, рыбу жарить будем, а то у меня кишки в брюхе болтаются…
После запоздалого обеда работа пошла веселей, и скоро топор пробил податливый грунт и провалился лезвием в отнорок. Наступил самый ответственный момент.
— Толька, сторожи выход! Головешек туда напихай! — командовал Гусь. — А я волчонков имать буду.
Он спустился в яму и стал осторожно расширять отверстие. Землю теперь не нужно было выгребать наверх: она сыпалась в нору, постепенно отгораживая тупик с волчатами. Когда нора оказалась заваленной землей на всю высоту, Гусь отбросил топор, взял свой мешок в левую руку, а правую сунул в тупик. И сразу почувствовал, как острые зубы впились в забинтованные пальцы.
— Теперь цапай, цапай! — пробормотал Гусь и сжал кисть в кулак.
Волчонок, крепко схваченный за нижнюю челюсть, завозился, заскулил.
— Есть! Один есть! — закричал Гусь и поднял над землей извивающегося волчонка, серого и лопоухого, очень похожего на длинноногого щенка овчарки.
Подскочил Толька. Не без труда ребята затолкали волчонка в мешок.
Второй волчонок защищался особенно яростно. Он несколько раз вывернулся из цепких пальцев Гуся и так искусал перевязанную руку, что тряпка насквозь пропиталась кровью. Однако и этот забияка угодил в мешок. А Гусь опять шарил в отнорке. Но больше волчат не было.
— Надо в норе проверить, — решил Гусь, — может, остальные туда удрали, пока мы тут копались.
Но ни в норе, ни в просторной камере волчат не оказалось.
— А говорят, что меньше шести волчат в логове не бывает, — вздохнул Гусь.
Он, конечно, не мог знать, что за время, пока они обходили болото, волчица, заподозрившая опасность, успела перетащить и спрятать большую часть выводка.
Волчат нес Гусь. Зверьки возились в мешке, царапались, тихо поскуливали.
— Ты хорошенько гляди, чтобы они мешок не разорвали, — предупредил Гусь Тольку.
И Аксенов не спускал глаз с драгоценного мешка. Не прошли ребята и двух километров от логова, как позади послышался жуткий и тоскливый волчий вой.
— Это волчица, — пояснил Гусь, отметив про себя, что утренняя волчья песня была грубее и ниже.
— А она не пойдет за нами? Ведь она знает, что мы унесли волчат. Вдруг нападет?
— Не гузай! Мы ее топором зарубим.
— Да, зарубишь! — И Толька опасливо оглянулся назад. — У нее такие зубы… Лучше залезем на дерево!
— Лезь, если охота, а я домой пойду.
Гусь был убежден, что волки не рискнут напасть, и к разговору не был расположен: он мечтал. Мечтал, как вырастит волчонка, как будет ходить с ним в лес, как научит его охранять ферму, и тогда матери не понадобится торчать все ночи в сырой и холодной избушке коровника. Да мало ли может быть в жизни интересного, когда у тебя настоящий прирученный волк!
А Тольке было до того страшно слышать волчью песню, что идти молча он просто не мог.
— Послушай, Гусь! А что ты хочешь купить на премию, которую за волчат получишь? Ведь тебе шестьдесят рублей дадут! Велосипед можно купить…
— Я своего волчонка выращивать буду, — не сразу ответил Гусь.
— Выращивать? — Толька удивился, как ему самому не пришла в голову такая блестящая идея — вырастить волка. — Ты обоих будешь выращивать?
— Сказано: своего! Один же волчонок твой, вместе из логова брали…
— Правда? А я думал, ты обоих себе возьмешь. Логово-то ты нашел. А если отдашь одного мне, так я тоже его дрессировать буду.
— Дрессировщик! Смотри, как бы отец не выдрессировал волчонка на водку.
— Ничего! Я его в надежное место спрячу.
— Кого спрячешь? Отца?
— Волчонка! Или скажу, что это щенок овчарки. Он же никогда не видал волчат.
— Говори. А мне врать ни к чему. Волчонка я не украл, сам из логова выкопал.
— Тебе что, ты сам хозяин, — вздохнул Толька.
Ребята спешили домой, а вслед им все неслась и неслась унылая волчья песнь…
…Предсказание Гуся сбылось. Второго мая бригадир, пьяный настолько, что едва стоял на ногах, ни с того ни с сего схватил волчонка за заднюю ногу и со всего размаха ударил об угол дома.
— Тридцать рублей — деньги! — глубокомысленно изрек он и бросил волчонка на сарай. — И ты его не трожь, башку сверну! — пригрозил он Тольке, который все это видел и стоял бледный, готовый броситься на отца.
В тот же вечер Толька ушел в поселок. Третьего мая занятий в школе не было, но он предпочел одиноко прожить последние свободные сутки в интернате, чем видеть, как отец пропивает еще не полученную за волчонка премию.
В сеннике сумеречно и прохладно. Пахнет вениками и мышами, сенной трухой. В многочисленные щели в крыше пробивается свет, и в его голубоватых полосках, наискосок рассекающих сумрак, точно крохотные комарики-толкунчики, мельтешит, посверкивая, пыль.
— Ну вот, Кайзер, опять утро пришло! — говорит Гусь, почесывая палево-серую грудь волчонка. — Опять пропитание искать надо. Медвежата, говорят, все жрут, а ты ломаешься. Тебе мясо подавай!
Кайзер, большеголовый и широколапый, величиною с добрую лайку, угрюмо смотрит в угол сарая, и трудно понять, слушает он хозяина или думает свою тайную волчью думу.