Страница 11 из 27
— На меду да на морошке сготовлена, — пояснил он. — К приезду Витальки запас, а тот, стервец, и не пьет. Попробовал только…
— Научится! — отозвалась Павла. — Чему бы доброму…
Зафыркал паром самовар. Валентина сняла трубу, хотела заварить чай, но мать строго шепнула ей:
— Перепреет — вениками пахнуть будет! — и повернула к председателю румяное улыбающееся лицо: — Да ты сядь, сядь к столу-то, Михайло Семенович! Чего стоишь? Не надейся, не вырастешь.
— Где уж вырасти! Последние волосы с головы лезут, — усмехнулся председатель и провел ладонью по лысине.
— И то правда. А ведь председателем-то пришел, дак волосье-то, помню, как у парня было!
— Поди, из-за волосьев за его и голосовала, — пошутил Александр Иванович, довольный тем, что жена смекнула: спешить с серьезным разговором не след.
— А чего? Худо ли, когда председатель-то умной, красивой да видной!
«Хитра бабенка, издалека подъезжает!» — подумал Михаил Семенович и сел за стол.
Гоглев налил по полстакана настойки себе и председателю.
— Ты чего же хозяек обижаешь? Всем уж налей.
— И так много шумят. А выпьют — буянить начнут.
— Ну уж не скажи! Жена, если и поворчит, так по-любовному, а спокойней да тише твоей Валентины во всем колхозе девки нет.
— В тихом омуте, говорят, черти живут!.. Ну, за твое здоровье, Михайло Семенович! Не частый ты у нас гость.
«Неужели дочка их взбаламутила?» — удивился председатель. Он отставил пустой стакан и мельком глянул на Валентину. Та была невозмутимо спокойна, казалось, не слышала разговора.
— Заведутся черти! — заступилась за дочь Павла. — И ей не век в девках сидеть. Двадцать четвертый год пошел.
— Невеста есть — жених найдется, — сказал Михаил Семенович и пожалел, что ляпнул, не подумав.
— Где найдется? — уцепилась за слово Павла. — Здесь? Да она, кроме Миши-Маши, и людей-то не видит!
— Помолчи ты! Дай человеку поесть.
— Дак ведь ты завелся со своими чертями! — буркнула Павла.
«Значит, дело в Валентине, — решил председатель. — Да и Виталий, наверно, масла подливает. Вот и загорелось переехать. Виталия надо изолировать, тогда и Валентина утихнет».
— А настоечка у тебя добрая! — похвалил Михаил Семенович. — Тепло так по всему нутру и расплылось.
Гоглев по-своему понял похвалу и потянулся к бутылке.
— Нет, нет! — запротестовал председатель. — Пробу снял и хватит… А рябчиков-то Виталий спроворил?
— Он!.. Как домой пришел, сразу за ружье. Соскучился по охоте-то, в Туркмении служил… Тут как-то пару мошников принес. Здоровущих!
— Здесь место глухое, лес богаче… И тетеревишки водятся?
— И тетеревье есть. Вот лист-то с берез опадет — добро на чучалки лететь будут.
— Я, когда в школе работал, тоже любил с ружьецом побродить. И на рыбалку ходил. На речку. А у вас ведь тут недалеко и озеро есть?
— Как же! Лещ-то оттуда. Сам ловил, сам коптил…
— Ну-у!
— И сущику запас, — глаза Александра Ивановича влажно запоблескивали, он откинулся на стуле. — Здесь, Михайло Семенович, жить-то ой как можно! Вполовину лес прокормит. Груздей, рыжиков ноне было, ягод. Да вот и рыба — тоже. Считай, кроме одежки да обутки, ничего и не покупаем. Чай еще. А сахару три года не покупывали: меду хватает… Ты медку-то больше, больше клади! Ноне мед хороший…
«Теперь в самый раз разговор повернуть», — подумал председатель и сказал:
— Мед — он лучше сахару. Полезнее. Да… Вот лошадку бы вам надо. Павла-то на себе, гляжу, солому на потолок носит, а по взъезду и на лошади можно бы подниматься.
— Как не можно! Только ведь лошадей-то всех, не возьми в обиду, на колбасу извели.
— Для вас лошадь найду. Из второй бригады мерина переведу. Он и там без дела не стоит, да здесь-то нужнее. Сено, воду подвезти…
Павла с беспокойством скосила на мужа темные глаза, хотела что-то сказать, но Михаил Семенович продолжал:
— Тракторок-то как у тебя, бегает?
— Да бегает. Старое дело, конечно…
— Два «беларуся» скоро получим. Может, обменить? Новый-то надежнее.
— Да ведь как… Новый — оно не худо. Здоровье вот только у меня…
— Обменим. А то случись что, тут ни мастерских, ни запчастей… И то правда, что не с твоим здоровьем в старой машине ковыряться. А в остальном, значит, все в порядке?
— Да все… Бабы только у меня шумят. На других фермах доярки давно отпуска отгуляли…
— Чего — отпуска? Без выходных робим! — вставила, наконец, Павла.
— Знаю, — председатель быстро соображал, как удержать разговор в удачно нащупанном русле. — Знаю, — повторил он. — Имел в виду. С завтрашнего дня одной дадим отпуск. Которая первая пойдет?
Павла смешалась, потупилась: отпуск — это хорошо, но беседа с председателем пошла совсем не так и вовсе не о том, о чем надо бы говорить.
— Пускай буде Валюшка идет, — неуверенно сказала она. — Я-то привыкшая… Как, Валька?
— Мне все равно…
— А я думаю, — продолжал председатель, не давая Гоглевым собраться с мыслями, — сначала сама отдохни. Валентину мы пошлем на совещание передовиков. После совещания она и пойдет в отпуск. Так, наверно, лучше.
— Гли-ко ты! — обрадовалась за дочку Павла. — В передовики попала!.. Ну, ежели так, можно и мне передышку сделать. Недельку. Больше-то и не надо.
— Зачем же недельку? Отдыхай полный отпуск. Подменную доярку пришлю завтра же, — Михаил Семенович окинул взглядом просторную избу. — Я думаю, она вас не стеснит. Квартирные и за питание колхоз уплатит.
— Чего там питанье! — махнула рукой Павла. — Не с голода отъедаться…
— А Виталий что думает? Не говорил, где собирается устраиваться?
— Да ведь как?.. Говорил. Пока с нами хочет… Ты уж не серчай, Михайло Семенович, что он в этакую пору, в уборочную, в лес ходит.
— Об этом и разговору не может быть! — сказал председатель. — Служба — вещь нелегкая, у самого сын в армии. Пусть Виталий отдыхает, сколько хочет. А потом-то куда?
— На машину ему охота, — быстро сказала Павла. — Только ведь в колхозе-то свободной машины нету!
— Нету — найдем. Кому другому, а ему машину дадим. Парень работящий, помню, как на комбайне ломил… Пусть-ка он завтра придет ко мне. К часу дня. Сможет?
— Да ведь как? Сможет. Придет. По-правде, неохота его от дому отпускать. Хватит того, что старшие по городам живут. Виталька ведь не пьет, не курит, а на стороне враз свихнуться может…
— Старшие-то не свихнулись! — возразила Павла. — И живут не хуже людей, в хороших фатерах.
Александр Иванович крякнул, опять потянулся к бутылке, но председатель неожиданно встал.
— Все! Премного благодарен за угощение, за беседу. Но мне пора.
— Уже и уходишь? — растерялась Павла и резко обернулась к мужу. — А ты чего бутылку держишь? Наливай! — она со звоном сдвинула стаканы.
— Нет, нет, спасибо! — Михаил Семенович взял на руку плащ. — Ты, Александр Иванович, проводи меня, пасеку хоть свою покажи. Очень уж хорош у тебя мед!
Гоглев засуетился, стал надевать фуфайку, а Павла, все еще надеясь задержать председателя, метнулась в сени.
— Погодь-ко, Михайло Семенович, я тебе баночку медку наложу!
— Ни-ни! И не трудись — не возьму!
— Вот ведь какой несговорный! — Павла в огорчении хлопнула руками по широким бедрам. — Эстолько времени не бывал и ничего не посидел!..
Пасека — десять ульев — располагалась за деревней на южном склоне клеверного поля. Александр Иванович опять, стал сетовать на то, что трудно стало заниматься пчеловодством, но председатель слушал его рассеянно.
— В этом, к сожалению, помочь пока не могу. Пока, — подчеркнул он. — А там — видно будет.
— Понимаю, понимаю! — закивал головой Гоглев. — Где же все вот так, сразу… И то большое спасибо!
Уже после того, как Гоглев пожал председателю руку, Михаил Семенович достал из кармана пиджака сложенную вчетверо бумажку.
— Возьми. Я думаю, мы обо всем договорились..
— Это чего? — смутился Гоглев.
— Твое заявление.