Глаша

Он повторил попытку: огромный член с трудом буравил нежную плоть. По щекам Глафиры потекли слезы, кричать она не могла: мешало полотенце.

Она замычала от острой боли и крепче сжала зубы. Несколько сильных толчков, и преграда была преодолена. Глаша почувствовала: по ногам потекли теплые струи, уши заволокло, в животе стучал железный молот. Мутный взор уставился на простынь: большое красное пятно набухало и ширилось под ее коленями. «Я умираю…» – подумала она и погрузилась в глубокий обморок.

Владимир с успехом довершил начатое, и упал возле кузины. Отдышавшись, он обнаружил: та лежит бледная и без чувств. «Господи, неужто мой Приап ее прикончил? Вот, был бы ужасный казус… Такой казус вошел бы в историю», – подумал он с самодовольством.

– Глафира Сергеевна, очнитесь! Очнитесь, дорогая моя!

Глаша почувствовала, что откуда-то с высоты глубокого колодца, на дне которого лежало ее бездыханное тело, к ней тянуться знакомые сильные руки – они стучат по деревянным щекам. Знакомый голос, идущий, словно из трубы, взывает к жизни. В лицо летят капли воды – становиться мокро: вода льется за шею, волосы липнут к плечам. Вместе с этими чувствами снова приходит… боль. Эта ужасная боль захватывает все естество.

Лицо Глаши скривилось от плача: слезы, как горошины, капают по щекам.

– Ну вот, Mon Cher, ты и очнулась, перепугала меня своим обмороком.

– Владимир, я умру? – спросила она всхлипывая.

– Нет, конечно! С чего ты взяла?

– У меня вся простынь в крови, я от потери крови скончаюсь…

– Не говори глупости! От этого никто не умирал. Уже светает… Как быстро время летит, – в голосе прозвучали деловые нотки.

Он посмотрел на нее. В утреннем свете она выглядела жалкой: волосы мокры и растрепаны, лицо припухло от слез, губы почернели, словно ели чернику. На кровати и полу были капли крови. А под самой Глашей, на смятой простыне расплылось огромное красное пятно, просочившееся в саму перину.

«Однако, каков шельмец! Нанести нежной даме такой урон!» – с гордостью подумал он о своем фаллосе.

Владимир Махнев быстро и деловито оделся.

– Я оставлю вас, сударыня. Сейчас к вам придет моя горничная Маланья. Она девушка опытная и расторопная, к тому же знает, что в таких случаях делать надобно.

– Зачем Маланья? Не надо Маланью… Стыдно как! Она догадается обо всем.

– Не говори глупостей! А для чего я слуг в доме держу? Лежи, Mon Cher, и успокойся.

Проговорив все это, он моментально скрылся за дубовой дверью.

«Он даже не поцеловал меня перед уходом…» – подумала Глаша – «Может, он сейчас вернется?» Но Вольдемар не вернулся: ни тот час, ни через день, ни через неделю.

Вместо него пришла рыжая Маланья, полные руки держали корзину с бельем и холщевый мешочек с травами и мазями. Маланья была добрая и бесхитростная девушка. Увидев сжатую в комочек, плачущую Глашу, она покачала крупной головой, обвязанной полинялым платком.

– Вот, барышня, и вас не пощадил наш мучитель. Хорош он больно собой, да суров не в меру. Вы того… не убивайтесь так. Это – то заживет. Рожать еще больнее, – уговаривала Маланья.

Толстый ситцевый зад притулился на краю кровати, большая шершавая ладонь гладила Глашу по голове. Она искренне жалела барыню, словно перед ней была маленькая девочка.

– Все пройдет… Все заживет… Будете, как новенькая.

От этих слов Глафиру бросило в жар. То, что для нее было тайным и постыдным, в устах этой бесхитростной крестьянки приобретало черты будничности. Было понятно: служанка знала обо всем, что произошло в этой комнате пару часов назад, и не только знала, но и считала это обыденным событием. Ей было не в «диковинку» ухаживать за девушкой, лишенной невинности. Раз она пришла с бельем и с лекарством – значит, Владимир Иванович дал ей все необходимые распоряжения. «Боже, какой стыд!» – подумала Глафира.

Тем временем Маланья, сокрушаясь и покачивая головой, убрала испачканные кровью простыни и половички, заботливые руки застелили постель свежим, чуть прохладным бельем. Спустя четверть часа в комнате появилась дубовая кадка с теплой водой. Маланья велела залезть в кадку: от стыда Глаша зажмурила глаза. Горничная, не обращая внимания на стыдливость девушки, принялась поливать голое тело водой и мыть душистым мылом.

– А, ну-ко, девонька, присядь. Дай, я тебе ранку-то омою, – заботливые руки стали лить воду на промежность Глафиры. Вода побурела от крови.

По щекам текли слезы, она вытирала их руками, брызгала в лицо водой – было бесполезно: глухие рыдания рвались из груди.

– Ну… снова сырость развели. A-то вы, не знали: зачем, он ночью к вам приходил?

«Раз она об этом говорит, значит многие из прислуги могли слышать и видеть, как Владимир Иванович приходил ко мне. У дома есть свои глаза и уши.

Надо, наверное, пойти утопиться – другого выхода нет…» – думала она, кусая губы.

После мытья тело охватил озноб, смертельно клонило ко сну, веки отяжелели, словно налились свинцом. Глаша, с трудом переставляя ноги, дошла до кровати и упала на холодную подушку. Сквозь плотную пелену она едва различала прикосновения рук Маланьи. Сопротивляться не было сил: шершавые руки горничной развели в стороны ватные ноги, послышалось озабоченное бормотание и несколько вздохов, спустя мгновение, ловкие пальцы коснулись болезненной раны. Зачерпнув пригоршню целебной темнобурой мази, пахнувшей травой и коровьим жиром, Маланья принялась втирать снадобье в рваные лоскуты нежной плоти.

Острое жжение заставило вскрикнуть, через несколько минут приятная прохлада пришла на смену неприятным ощущениям. Немного погодя, боль совсем утихла.

Сквозь полузакрытые веки она видела, как в комнате помыли пол, дворовый работник Тимоха вынес кадку с водой. Глаша забылась глубоким сном. Проспала целый день, а к ночи у нее началась горячка.

Глава 4

Глафира Сергеевна, будучи девушкой ранимой и нежной, воспитанной в институтской строгости, где даже поэзия Байрона и Ричардсона считалась крамолой, и прочитывалась лишь ночами, под угасающий свет восковой свечи, шепотом на весь дортуар, тяжело переживала практическую сторону любовных отношений со взрослым мужчиной. Она совсем не ожидала той боли и стыда, кои принесло ей тайное свидание с Владимиром.

Как осознание великой трагедии ее посещала мысль о том, что она согрешила вне брака. «Зачем я отдалась ему? Ведь я знала, что так делать нельзя, что это грешно и погибельно… Отчего я послушала его? Что тогда было со мной? Почему я ослушалась голоса разума? Где был Господь и мои ангелы? Отчего они не уберегли мою девичью честь? Ведь, даже женившись, кузен может попрекнуть меня за уступчивость», – слезы заливали ей лицо. – «А может, все это сон, и я до сих пор девственница? Ведь я девственница, а как же иначе?

Я институтка и я дева… Мама, где же ты, мамочка? Отчего тебя нет рядом?» – она забывалась в тяжелой горячке.

Целую неделю Глафира Сергеевна провела в постели: жар спал лишь на третьи сутки, но тело все еще оставалось слабо. Во время болезни ей снились кошмары: огромные рыжие собаки бежали по следу, с разверзнутых клыкастых пастей капала слюна, лай слышался у самого затылка, ощущалось зловонное дыхание. Безумно болела голова. Она силилась встать: чьи-то мягкие руки заботливо возвращали ее на подушку. Порой, она слышала молитву: кто-то заунывно бубнил над ухом Псалтырь. Шепот молитвы переходил в бабское оханье и причитание. Глаша забывалась крепким сном, и снова грезилось нечто страшное. Виделась красивая голова Владимира, волнистые волосы, мягкие губы страстно целовали лицо, грудь, живот… Ласки прерывались глухим рычанием, голова Владимира превращалась в волчью морду: белые клыки стремились вонзиться в обнаженное горло.

Какое счастье, что тетка была еще в отъезде, и не видела того, что творилось с племянницей. Дабы избежать лишних вопросов, слугам было объявлено, что Глафира Сергеевна подхватила инфлюэнцею. Не многие поверили в эту «сказку», однако помалкивали – от греха подальше. За больной ухаживала Маланья: она поила ее малиновым чаем, кормила кашей, жалела и нянчилась, как с ребенком. За время болезни Глаши, ее возлюбленный ни разу не пришел к ней в комнату. Это огорчало настолько, что она с трудом поправлялась. Зайди он к ней – успокой, пожалей – все было бы по-другому. «Отчего он забыл меня? Говорил, что любит, а забыл», – от обиды комок подкатывал к горлу.