Голубой дым

— Вечно он шутит с этими гвоздями.

А брат, конечно, принялся с серьезным видом ощупывать стул.

Пришел, как и всегда, Сергей Александрович, но на этот раз пришел с новой своей женой, вызвав этим некоторое замешательство у Простяковых, с которым, впрочем, они быстро справились, занятые чрезвычайными своими хлопотами.

О праздничном столе Простяковых можно было бы написать серьезнейшие исследования на экономическую, историческую, гастрономическую тему, если проследить постоянную и как будто неуловимую смену яств на этом столе. Он всегда был изобильным, но с каждым годом все изобретательнее приходилось быть самим хозяевам, чтобы гости остались довольны закусками. С годами на столе появилась тресочка под маринадом, а вместо заливного судака розовый морской окунь. Давно изчезла семга, осетрина и, конечно, икра, хотя Простяковы ухитрялись заменить ее грибной икрой, а семгу и осетрину — тонко разделанной копченой ставридой, нежной селедочкой, а то и кетой или горбушей. Но, как и в прежние годы, на столе всегда были маринованные опята, соленые чернушки, волнушки, квашеная капуста с клюквой, моченая брусника, хрен домашнего приготовления, колбаса, сыр и прочие холодные закуски, перечислить которые просто невозможно. И конечно же, как всегда, была пышная кулебяка с капустой и пирожки с мясом, без которых не обходился праздничный стол Простяковых. Ну и, разумеется, время бессильно было поколебать русское хлебосольство и радушие, царившие в этот день в доме. Никто из гостей не был обойден лаской, каждого Татьяна Родионовна расспрашивала о жизни, разглядывала каждого и старалась сказать что-нибудь приятное, сочувствовала или радовалась, делая это очень искренне и простодушно, как немногие умеют в наш век. Говорят, что самый скучный человек тот, который на вопрос: «Как жизнь?» — начинает рассказывать, как он живет. В доме Простяковых, видимо, не знали об этом и никому никогда не бывало скучно выслушивать друг друга: тут умели душевно слушать и понимать человека.

Когда все уселись за стол, Татьяна Родионовна приступила к главной своей обязанности, к потчеванию гостей, делая это с завидной настойчивостью и с той же забываемой в некоторых домах нарочитой, наигранной обиженностью на гостей, которые якобы ничего не едят за столом.

— Кушайте! — просила Татьяна Родионовна. — Что ж ты плохо угощаешь, Дема?! У тебя никто ничего не ест.

— Что ты, Танюша! — отвечал ей Демьян Николаевич.— Я все время угощаю. Ты посмотри, что творится в тарелках у моих соседок. Посмотри! У моих соседок полны тарелки... Я ж не виноват, что молодежь забывает о своих соседках. Это у них пусто, у молодых, а я только и делаю, что угощаю.

— А мы уже все съели,— отвечали молодые.— Вот у нас и пусто в тарелках... Спасибо, мы все попробуем, все — обязательно.

— Не-ет1 Так нельзя... Попробуйте тресочки, запеченной под майонезом. Это новое блюдо, и вам понравится.

Была Татьяна Родионовна жеманна и женственна за столом, находясь как бы у руля семейной своей бригантины, властвуя и наслаждаясь властью и радушием. И бывала очень рада, когда тщеславие ее удовлетворялось, когда гости ели и пили с аппетитом, а за столом шел добродушный, порхающий в воздухе, благопристойный разговор, кто-то вдруг смеялся под звон ножей и вилок, кто-то рассказывал, не мешая никому есть, приятные истории, легкие анекдоты,— словом, когда под сверкающей люстрой сидели в ее доме счастливые люди, а в комнате стоял тот гомонливый и радостный общий разговор, безошибочно указывающий хозяйке, что вечер удался и все довольны.

— Кушайте, кушайте, пожалуйста,— приговаривала она неустанно.— Сережа, а у твоей соседки пусто,— говорила она и Сергею Александровичу, рядом с которым сидела сильно растолстевшая его жена.— Вот попробуйте салаки копченой. Дема целый час с нее шкурки сдирал, она без косточек, нежная, вам понравится. Вам ведь можно копчености?

— А я все ем, пока естся,— отвечала Мадам с улыбкой.— А то захочется, а уже нельзя будет.

— Кушайте на здоровье... А что же никто не попробовал грибной икорки? Ну так же нельзя... И к тресочке не притронулись... Кушайте, пожалуйста.

Нет, далеко не в каждом доме встретишь теперь такое хлебосольство! Пропадает этот талант в наш суматошный век, забывают порой люди за звоном стаканов — для чего собрались, напиваются до бесчувствия, выводя жен из терпения, хозяин не отстает от гостей, мужчина тянется к мужчине, женщины остаются одни, а хозяин, когда все уже выпито, тайком угощает своих опьяневших друзей на кухне, женщины хмурятся, вяло лопочут о жизни, пьют чай с конфетами и тортом, а потом везут домой через всю Москву осоловевших, больных, бранчливых своих мужей, ругая их на чем свет стоит. Какой уж там праздник!

Демьян же Николаевич загодя готовил настойку на горьком миндале, на лимонной корочке, загодя покупал две или три бутылки марочного вина. А потом, наливая гостям душистую настойку, радовался, видя, как смакуют гости, как туманятся их глаза от удовольствия.

Все было хорошо в этот вечер, и Татьяна Родионовна уже умерила свой хозяйский пыл, слушая радостных гостей, когда в прихожей раздался вдруг звонок.

— Кто ж это может быть?! — сказала она в изумлении и пошла открывать.

Вскоре вернулась и, пунцовая от волнения, стараясь не подать виду, тихонечко сказала дочери:

— Тебе придется выйти. Извините, пожалуйста,— обратилась она к гостям.— Неожиданный гость... Диночка, поторопись... Это так неожиданно,— говорила она в полной уже растерянности.

— Кто это? — спросил Демьян Николаевич, когда дочь вышла из комнаты.

А она на него посмотрела через весь стол и так выразительно опустила глаза, что Демьян Николаевич все сразу понял и, разведя руками, сказал: — Ну что: ж... Зови к столу.

Как это ни странно, Дина Демьяновна сразу же поняла, услышав звонок, что пришел Петя Взоров. У нее почти не было никакого сомнения на этот счет, когда она выходила из-за стола. Кровь прилила к лицу, она почувствовала на себе взгляды всех сидевших за столом, услышала мгновенную тишину гостей, провалилась в эту тишину и ощутила страшную неуклюжесть, неповоротливость, неловкость во всех движениях своего тела. А когда и в самом деле увидела его, стоявшего без шапки, в пальто возле дверей, безмерно удивилась и до такой степени разволновалась вдруг, что самым глупейшим образом воскликнула:

— Привет! Как это ты узнал мой адрес?!

— Здравствуй, Дина,— сказал он с улыбкой.

— Разве мы с вами на «ты»? — спросила она и безумно смутилась, понимая дикость этого вопроса.

— Я пришел поздравить Татьяну Родионовну. А насчет... Как вам будет угодно... Мне уйти?

Она увидела три живые розы в прозрачной обертке, услышала их аромат, показавшийся ей вдруг неприятным, сладковатым запахом гниения.

— Нет,— сказала она.

— Это для твоей мамы,— кивнул он на розы, лежащие на высокой тумбочке возле двери.

— Раздевайтесь,— сказала Дина Демьяновна, разглядывая розы свекольного цвета, которые вряд ли уж оживут в воде.— Их надо в теплую воду, я сейчас...

В это время как раз появилась Татьяна Родионовна в прихожей.

— Ты куда? А цветы? — спросила она у дочери.

— Я сейчас... я в ванну их...

Она закрыла за собой дверь ванной комнаты, пустила горячую воду, и увидела свое отражение в зеркале, постаралась как можно скорее успокоиться и прийти в себя. Высокие скулы ее горели и были чуть ли не такого же цвета, что и розы; глаза казались испуганными и словно бы неуправляемыми. Она взбила прическу, помяла зубами неяркие свои губы, облизала их, зажмурилась, сморщилась, смяла лицо в напряженной гримасе, а потом раскрыла глаза и взглянула опять на себя. Все осталось по-прежнему на ее лице, ничего, увы, не изменилось: так же путались мелкие морщинки под глазами, так же блеклы были губы и худосочная шея, кожа на которой уже потеряла свою упругость.

Розы плавали в теплой воде, а Дина Демьяновна никак не могла выйти из ванной: у нее не хватало духу открыть дверь. Ей очень хотелось в эти минуты выкурить сигарету.