Голубой дым

— Кто же катается на платформе?! — не выдержала Дина Демьяновна.

Этот цирк она уже с трудом терпела, не в силах отвлечься и забыть о мальчишке. Но тому, видимо, нравилась рискованная забава, он был горд собой и в ответ только лишь улыбнулся снисходительно.

— Шею сломаешь, тогда будешь знать... Нашел место! Прекрати сейчас же!

— Не сломаю, — ответил с завидной уверенностью мальчишка, елозя и переваливаясь в седле, как утка.

И действительно не сломал! Ничего с ним не случилось. Подъезжавшая электричка наконец-то спугнула его, он спрыгнул на асфальт, бросив велосипед, как надоевшую игрушку, и тот с железным всхлипом и дребезгом завалился на платформу. А мальчишка даже и не оглянулся! Видимо, привык уж так-то вот бросать на землю, на траву и на что попало старое свое средство передвижения: он тоже уставился в нетерпеливом ожидании на тормозящий поезд.

Все поезда, идущие из Москвы, задолго до станции начинали тормозить, потому что дорога в этом месте шла под уклон. Те же, что шли в Москву, обычно буксовали, прежде чем стронуться, и моторы их завывали по-звериному. Щебень в той стороне, откуда приходили московские электрички, стал давно уже бурым от ржавчины.

Вот и теперь под колодками, стиснувшими сверкающие колеса, искрились огненные кольца, брызгая раскаленными чешуйками стали, вонзавшимися в рельсы и падающими, погаснув, на камешки. Весь тормозной путь был запорошен перегоревшей окалиной, и даже бетонные шпалы побурели.

«Это они», — подумала в волнении Дина Демьяновна, когда увидела трех коренастых и широких в кости женщин. И не ошиблась, потому что тут же, следом, вышел из вагона и Петя Взоров с большой спортивной сумкой через плечо.

Дина Демьяновна хотела было пойти навстречу, но силы вдруг оставили ее, она поняла, что если сию минуту пойдет, то зашатается и завихляет, как велосипед, и у нее не хватит ловкости и самообладания удержать равновесие. Она стояла и, пытаясь унять волнение, очень хотела казаться приветливой, доброй, легкой и красивой. Доброй и очень красивой! Ей так хотелось показаться всем им красивой и очень доброй! И конечно, приветливой... А для этого надо во что бы то ни стало сбросить груз оцепенения, побороть смущение, шагнуть навстречу и улыбнуться... «Здравствуйте, — сказать. — Ну как вы доехали?»

Но она сказала, когда они, не торопясь, приблизились:

— Господи! Я так изнервничалась... Не обращайте внимания! Здравствуйте. У меня даже, простите пожалуйста... Петя, здравствуй... а тут, понимаете, мальчишка на велосипеде... по краешку... — «Что я мелю?! Что я мелю?!! Господи! Помоги мне... При чем тут?» — думала она между тем, делая отчаянные попытки унять волнение и обрести себя. — Здравствуйте, — сказала она опять, когда с ней стали здороваться тоже смущенные и улыбающиеся женщины. — Ну как вы доехали? А я, вы знаете, просто накричала на этого паршивца. Поезд идет, а он по самому краешку... Что вы говорите? Петя, ты бы нас познакомил. Давайте мне эту авоську. Давайте, давайте, даже не думайте, что я вам позволю... Петя, ну что же?

— Так вот они! — со смехом отозвался он. — Все мои трииванны! Вот эта, с авоськой, Полина Ивановна старшая... А это, значит... мать-одиночка...

— Очень приятно, — сказала Дина Демьяновна, пожимая широкую и сухую руку Марии Ивановны и чувствуя, что самая главная сейчас, самая важная, самая хорошая женщина на свете собралась уже поцеловать ее. Она тоже потянулась к ней, похолодев от радости, что эта добрая женщина сейчас расцелует ее по-родственному, но не дотянулась, не решилась первой, а Мария Ивановна тоже как будто бы не решилась... И обе, почувствовав неловкость, смутились еще больше.

— Да поцелуйтесь вы! — сказал Петя Взоров, посмеиваясь над их нерешительностью.

Дина Демьяновна, уже отпустив руку Марии Ивановны, снова порывисто приблизилась к ней, и они, обняв друг друга, чмокнулись, отчего Дина Демьяновна чуть было не упала, потому что Мария Ивановна в неловкости неосторожно толкнула ее в спину, когда обнимала. Обе они покраснели, у Дины Демьяновны даже слезы выступили на глазах, хотя она и смеялась вместе со всеми.

— Та-ак! — сказал Петя Взоров. — А эта вот младшенькая...

— Хватит тебе, Петруша, — прервала его третья сестра и вдруг обняла и поцеловала Дину Демьяновну. — Я Вера Ивановна, — сказала она. — Или просто тетя Вера. Вот и познакомились. Беленькая-то какая! Не загорела. Совсем бледненькая...

Между тем, разговаривая и собираясь с мыслями, успокаиваясь, все наконец-то разобрались с самими собою и со своими чувствами и пошли не торопясь к дому: впереди шли Дина Демьяновна с Петей, а за ними, изрядно поотстав, все три Ивановны. Петя нес тяжелую сумку, а Дина авоську с апельсинами и с двумя батонами, румяными и яркими, как и апельсины.

— Ты что так разволновалась? — спрашивал потихонечку Петя Взоров и улыбался.

— Не знаю. Вообще-то, по-моему, понятно...

— Не ожидала увидеть таких вот... земноводных? Они у меня добрые... ты их не бойся.

— Вообще ты знаешь, — сказала Дина Демьяновна, убыстряя шаг, — мне это слышать... Это, знаешь, говорить так о своих... Странно.

— А я ничего плохого не говорю. Я говорю, что именно ты, а не я, могла так подумать... Неказистые в общем-то. Что уж тут! Могла. Вон, посмотри. Видишь? Моя родня. Вон идут — тяжело, весомо... Чем не земноводные? Вот так и ходят по земле — шлеп, шлеп... Разве не похоже?

— Тебе не стыдно?

— А почему сразу стыдно? Я-то ведь не стыжусь своей родни. Видишь, коренастенькие все. Топ и топ... Полюбуйся. Это и твоя теперь родня... Тетя Вера, тетя Поля и мама. А? Как ты на это смотришь? Под каким углом? Посмотри, ни тени благородства! Смотри какие! А плечи? А руки? Такая стукнет разок, и, как говорится, копыта откинешь. А? Ну что же ты молчишь? Согласна или обиделась? Обиделась... Ну что ты! Я ведь шучу. И все-таки признайся, не ожидала увидеть таких красавиц? Верно? Не ожидала?

— Перестань... Уши вянут.

— Нет, а если всерьез. Не ожидала? Оттого и смутилась, да?

— Я ведь и в самом деле обижусь, — сказала Дина Демьяновна с раздражением.

Но Петя Взоров, словно и не слышал ее, улыбался и говорил с чуть приметным придыханием: — В нашем роду все женщины всегда были некрасивые и вот такие широкобедрые и широкоплечие. И заметь, одна только мать вышла замуж, даже дважды, а сестры ее... Обе гуляли когда-то, девками были, а привязать к себе никого не сумели. Видишь, какая история. Демьян Николаевич увидит их и грохнется об пол. Он у тебя породистый, и вдруг такая родня. — Тебе доставляет удовольствие?

— А что?

В голосе Дины Демьяновны прорвалась лютая злость, а Петя Взоров тоже вдруг с ненавистью взглянул на нее и повторил с вызовом:

— А что?

— Ты приехал поссориться?

— А что?

— Что все это значит?

— А то, что ты очень обидела меня.

— Господи, да чем же?

— Своей реакцией.

— Какой реакцией?

— Там, на платформе, когда моих увидела, У тебя ноги подкосились. «Вот так родня!» Я ведь видел, я заметил. Да и мудрено не заметить! Когда тебя мама хотела поцеловать, ты с такой брезгливостью откинулась от нее, что все это заметили, не только я. Разве не обидно?

— Ты идиот! Ты совсем не понимаешь людей... Ты... ты... перестань сейчас же, иначе я взбешусь!

— Конечно, конечно, — усмехаясь откликнулся Петя Взоров, вышагивая чуть впереди по тропинке. — Ссориться сейчас как раз самое время. А вообще хоть внешне постарайся, хоть делай вид, что они тебе по душе. Хорошие, славные тетки... окопы рыли во время войны. Им бы памятники ставить. Ладно... Чего там говорить! Как хочешь...

Это было уже слишком, и Дина Демьяновна молча крепилась, чтоб не расплакаться.

— Почему? — спросила она наконец с дрожью в голосе. — Какое ты право... так говорить мне, обвинять? Ну какое? Я была просто смущена. Я оробела.

Она хотела сказать еще, что это очень естественно — быть в смущении, когда после стольких лет жизни, стольких ночей и дней любви она наконец-то увидела мать близкого человека, которого давно считала своим мужем, увидела родных... Она хотела сказать все это, но обида вдруг таким страданием разлилась по сердцу, так тяжело ей вдруг стало, что она не сдержалась и всхлипнула с болезненной, горькой спазмой.