Страница 93 из 111
Мать. Помиритесь, поцелуйтесь. Нет, погодите. Проси прощения! От матери скрывал… На коленях проси прощения, не то я тебя высеку, подлец!
Громов. Дорохов!
Капитан. Я.
Громов. Я тебе на митинге дам слово. Обдумай речь. Обстоятельно, приятельски, задушевно расскажи людям, как ты ломал себя, какой сделаешь жизнь для себя без нас. Чекистов не хвали, говори о жизни, которая ломает людей. Выходи на трибуну спокойно. Говори так, чтобы дорожили каждым твоим словом. Успокойся, собери мысли, побудь один.
Капитан. Я полгода обдумывал эту речь. Моя речь готова, как песня на клавишах. Товарищ Громов, неужели мне нечего сказать? Я скажу так, что заплачут даже нетронутые старые девы.
Громов. Но не исповедуйся.
Капитан. Не умею.
Громов. Понял мои пожелания?
Капитан. Оценил.
Громов. Последний митинг объявляю открытым. Слово предоставляется Дорохову Константину Константиновичу.
Капитан (тихо). Нет… я еще не подготовился.
Громов. Оратор не подготовился. Подготовьтесь, пожалуйста. Софья Потапова?
Соня на трибуне.
Соня. Когда мне… мне Громов сказал, как сестре… что мне государство посылает орден… Когда сказал, как сестре…
Громов. Смелее, по-военному.
Соня. Поймите… (Плачет.)
Капитан. Соня, вы плачете? Что значит слабая женщина!
Соня. Что же вы смотрите на меня? Поймите. Я все сказала.
Громов. Слово предоставляется Дорохову Константину Константиновичу.
Капитан. Разрешите мне через одного.
Алеша. Можно?
Громов кивнул.
Громов. Ну, Дорохов?
Капитан. Когда-то в мои юные годы в варшавском зале я слушал скрипача. Он был бедный еврей с белыми манжетами, и я на него смотрел, как на ошибку родителей. Но когда этот мальчик положил свои, глаза на скрипку, то я и сейчас вижу его, как в Третьяковской галерее. Я помню эти чужие рыдания, и я не хочу хвалить чекистов — мне дали смычок для моего сердца, и я расскажу вам… извините… Здесь солнце, вода… бьет в глаза… и у оратора что-то такое не в порядке. Я прошу вас срочно отвернуться. У оратора что-то такое не в порядке. (Отвернулся, протер глаза). Прекрасно. Давайте меньше волноваться, друзья, и говорить откровенно. Рапсодия еще не сыграна, мы не взяли всех нот. Кое-кто еще сорвется. Большевики это отлично знают. Жизнь — очень трудная консерватория, в особенности для таких элементов, как мы. Соня, вы недовольны моей речью? Соня, я теперь не могу петь советские серенады по дешевке. Моя серенада мне очень дорого обошлась. Но сейчас я смотрю на Соню, и мне хочется подарить ей цветы. Соня, вы привлекательная женщина. У вас милые глаза… Вы краснеете? За пятнадцать лет Соня впервые краснеет. Друг мой, Юрий Николаевич, куда вы смотрите, чего вы ждете? Вы тоже краснеете? Когда-то вы были очень бледный вредитель…
Мать. Молодой человек, это уж слишком.
Капитан. Мамаша, я тоже краснею. Вы прислали своему сыну посылку, но копченую колбасу съел я. Вы этого не ожидали? Вы не ожидали, что судьба вашего замечательного сына переплетется с судьбой знаменитого жулика? А я не ожидал, что моя судьба переплетется с жизнью замечательного чекиста, товарища Громова.
Все встают и аплодируют Громову.
Громов. Да, товарищи, наши судьбы переплелись, и в этом сплетении тысяч жизней много трогательного, высокого, истинно человеческого. Почему будет славен Беломорский канал? Здесь с невиданной смелостью, широтой, с большевистской суровостью действуют силы приобщения к социалистическому труду таких людей, как Дорохов или Садовский. Отщепенцы, отверженные, потерявшие себя и даже прямые враги — сегодня они признанные люди на своей Родине. Никто, может быть, не поймет этого с таким волнением, как мы, прошедшие славный путь Беломорстроя. Всем, с кем я дрался, кого я брал в работу как мог, с кем побеждал и соединен глубокой дружбой, — привет и крепкое рукопожатие. Все!
Занавес
1934
Падь Серебряная
Действующие лица
Черкасов — старший лейтенант, начальник заставы Падь Серебряная[113]
Бахметьев — его помощник
Софья Андреевна — жена Бахметьева
Таня — сестра Бахметьева
БОЙЦЫ-ПОГРАНИЧНИКИ
Кульков
Солонкин
Шатров
Мансуров
Костенко
Цыгорин
Кудеяров
Старшина
Двое молодых
Копылов — полковник, начальник отряда
Младший лейтенант — приезжающий за разведчиком
Долгий — повар
Девяткин — белогвардеец-разведчик
Поручик Ивасаки
Японский солдат
Майор Такэда
Санитары
Переводчик
Китаец
Белогвардеец
Младший офицер
Время действия — 1936–1937 годы
Действие первое
Картина первая
Советско-Маньчжурская граница. Пейзаж Приморья. Склон горы. Дикие, сочные заросли, множество цветов, огромные, мшистые, зеленые кочки. Тайга цвета осени. Венецианское небо. Внизу — падь, низина и вид на маньчжурскую сторону. Солнечный день.
Бойцы-пограничники Кульков и Солонкин замаскировались в зарослях, просматривают границу.
Кульков. Скоро будет три года, как служу я на границе, а вот не могу успокоиться от тайги. Жутко сердце тревожит эта тайга! Хороша очень, будь ты проклята! Видишь, какая тень пошла. Теперь, наверно, шестнадцать часов ноль-ноль. Значит, дома у нас восемь утра, печи вытоплены, и народ разошелся по своим делам. Фалеевская бригада, например, рожь молотит на новом току… Урожаи там — пишут!.. (Насторожился.) Роман, видишь?..
Солонкин. Вижу, бабы.
Кульков. Одна, две… шесть… восемь… (Считает про себя.) Пятнадцать баб, а японец один. Ишь, как он за ними форсовито выступает! Думаю, китайки?
Солонкин. Не «китайки», а «китаянки» надо говорить.
Кульков. Толкуют, что у них бабы красивые, а где там?! Ну какая у нищих красота? Зачем же это японец китайских баб погнал на заставу? Они ведь что-то несут на себе.
Солонкин. Песок несут. Японцы чистоту уважают.
Кульков. Рассказывают, будто они имеют привычку делать безобразное баловство над женщиной. Правда?
Солонкин. А то?.. Развратные черти, хотя маленькие. (Подумал.) У них свой режим. (Добавил.) Солдат в нахальстве воспитывается.
Кульков. Увел. По походке — унтер. Да. Почему-то я часто на границе думаю, какая все-таки земля большая! В Приморье вечер, а у нас дома — утро. Там фалеевская бригада рожь молотит на новом току, тут японский унтер баб гоняет. Большой мир!
113
Падь — глубокий овраг, ущелье