Страница 16 из 23
XIV
Графиня Гандур правильно рассказала о панике, охватившей все население столицы. Часть людей осаждала поезда, хватая друг друга за шиворот и отбрасывая в сторону; другие удирали на велосипедах; некоторые надевали мешок за спину и отправлялись пешком с женой и детьми в далекий путь к родным и знакомым, где их ждали тихое пристанище, друзья, вода, еда и т. п. Запыленными, трагикомическими толпами шли горожане по дороге, одновременно забавляя и беспокоя обитателей деревень, через которые они проходили.
Как много беглецов ни было, город все же не казался пустым. В нем оставались коренные горожане, люди старые или слишком слабые, чтобы пускаться в путь-дорогу, люди, не сознающие опасности, бравирующие ею, бедняки. Но все они хотели есть, у всех были натянуты нервы и они с нетерпением ждали результатов правительственного сообщения. В парламенте волновалась оппозиция:
— До сих пор никто не арестован? С такими силами. Это позор!
Пробило 19 часов; поезда остановились. Тогда из кулуаров волнение передалось в залу. Собравшись в полном составе, избранники народа требовали отчета у министра юстиции и председателя Совета министров, которые в ответ лишь вздымали руки к небу, уверяя в усердии Департамента полиции и призывая присутствующих к порядку. Но это только подливало масла в огонь. Г. Министрабль, известный своим красноречием, поставил вопрос о доверии, и правительство было свергнуто. Междувластие продолжалось два дня, а машины все-таки не работали. Вновь избранные министры оказались не более могущественными, чем их предшественники. Толпа заключила, что гениального и преступного изобретателя никогда не существовало и ударилась в мистицизм; побежденные «антимашинисты» стушевались и каждый старался доказать, что машины обладают сознанием и волей и что люди не имеют права считать себя высшими существами.
— У них есть свои метрики, как и у нас, мой милый; у каждой свой номер, они подлежат мобилизации, как и мы!
Власти распределяли продукты по карточкам. Кое-кто ворчал, но больших беспорядков не было; люди подчинились этому так же пассивно, как несколько лет тому назад, во время войны. Наступила эра покорного ожидания. Священники призывали к молитве; церкви и синагоги были переполнены. Но потому ли, что бог их не слышал, или он был занят, машины продолжали стоять. А деньги у рабочих приходили к концу. Это сказалось на митингах на Бирже труда, в Доме союзов, в заседаниях различных корпораций. Гневно звучали голоса ораторов:
«Неужели, товарищи, — восклицали они, — мы забудем о причинах конфликта, затягивание которого грозит нам голодом? Забудем заветы пролетариата? Не должны ли мы сплотиться и стать бок о бок с машинами против наших исконных врагов — хозяев? Чего требовали моторы? Только извинения! И это извинение не было принесено, нами пожертвовали из-за пустого самолюбия, и мы должны теперь с каждым днем все туже стягивать свой пояс. Нам ясно, кто ответственен за это; сегодня, как всегда, наши хозяева толкают нас к нищете. К ответу их! Пусть они извинятся перед машинами и забастовка кончится!»
Слушатели захлопали в ладоши и выбрали немедленно делегацию, дав ей наказ добиться от хозяев уговорами либо угрозами извинения перед машинами. Но фабриканты, не сговорившись даже друг с другом, разбрелись кто куда. Одни прятались, боясь народного гнева, другие отправились путешествовать. Рабочие собрали другой митинг.
— Товарищи, — сказал появившийся в первый раз на трибуне оратор-механик, — нам надо хорошенько вникнуть в дело. Я думаю, что машины не неприступны; можно сговориться с ними. Есть же у них сердца. Недаром они не захотели лишить молока наших ребятишек. Если бы с ними переговорить ласково, не унижая себя, по-товарищески?!.
Это было новое предложение, такое простое, разумное, что все рабочие восторженно к нему присоединились. Как они не подумали об этом раньше?
Не унижая себя! Хорошо сказано.
Попытка была сделана на другой же день. Повсеместно, к началу работ, на фабриках и заводах появились группы рабочих. Едва они почувствовали запах масла и металла, как сердца их сжались от волнения. Вот они, те упрямые чудовища, которых надо смягчить лаской и красноречием. Людские голоса казались такими слабыми и смиренными среди этой грозной тишины. Куда делась вчерашняя решительность!
— Ну, старые друзья, вы не заставите нас подохнуть с голоду? Это было бы нечестно. Ведь мы вам ничего не сделали? Мы давали вам уголь, воду, чистили вас, обмывали. Вы прекрасно знаете, что мы находились в таких же тяжелых условиях, как и вы. Ведь хозяева нашими руками жар загребали. Мы поможем вам одержать победу, поддержим все ваши требования, а теперь попробуйте стать на наше место. Вы можете оставаться неделями без пищи, для вас это ровно ничего не значит, а ведь нам надо есть по крайней мере хоть раз в день. Ну, сестрицы, сделайте доброе дело; с вами говорят простые люди, не капиталисты, а бедные пролетарии, которые вас понимают, уважают, которые не заслуживают такого отношения с вашей стороны. Ну, понатужьтесь, мы вам поможем, это не будет капитуляцией с вашей стороны; мы первые скажем, что вы хорошо поступили. Начнем?
Возбуждение несчастных рабочих было так сильно, что им показалось, будто затрепетали маховики, задрожали ремни.
— Они согласны! Браво! Зацепляй!
Зацепили, затаили дыхание… Ничего. За разочарованием последовал взрыв ярости.
— Ах, подлые!
И толпа высыпала на улицу с проклятиями, чувствуя желание все сломать, чтобы отомстить за свое унижение.
— Машины думают? Машины чувствуют? Хорошо, они почувствуют! Мы дадим им почувствовать!
Первое место среди исступленных рабочих занимали пильщики завода у Северной заставы, где началась первая забастовка.
— Идите, товарищи, — кричали они, — ломайте, режьте, бейте; пусть это послужит им наказанием!
Буль, Дюран, Фюзере, Пьемо, Тон, Майяди не нуждались в поощрении. Во главе 200 выброшенных на улицу пильщиков они отправились на завод.
Они не обратили внимания на то, что какой-то человек вышел из зала и побежал в противоположную сторону. То был Жюльен. Помощник Homo, внимательно следивший за событиями. Он поспешил к телефону.
От города до Северной заставы был добрый час ходьбы, но это только подзадоривало наступавших. Добравшись до завода, люди отправились в кладовую, вооружились молотами, клещами, щипцами, рычагами.
— Смерть машинам! Бей их! Убивай! — кричали они, врываясь в залу, где пилы стояли двумя рядами. Руки поднялись, чтобы нанести удар, перерезать приводные ремни…
Вдруг боевой клич сменился криком ужаса… Пилы защищались, они начали вертеться. Ремни, маховики заработали, и свист и грохот их заглушил человеческие голоса. Только каким-то чудом не оказалось раненых.
Какое безумие бороться со стальными врагами, обладающими такой силой и яростью! Тонк, Дюран, Фюзере и остальные вернулись на двор. Все были бледны, дрожали, чувствуя себя вдвойне побежденными. К черту машины! Битва проиграна, надо удирать!
Известие об этой странной битве, в тот же вечер распространившееся по городу, окончательно перепугало людей и вызвало новое повальное бегство.
XV
Графиня Гандур не могла долго оставаться на одном месте. Отыскав экипаж, она выразила в теплых выражениях свою благодарность за гостеприимство, простилась и уехала.
Тотчас же после ее отъезда Гамина отправилась к своему другу-полубогу, которого она не видела со вчерашнего дня. Она уже не хитрила больше и призналась сама себе, что этот человек ее покорил. Похвалы графини, нескромные намеки ее на Трепидекса только подлили масла в огонь, и любовь ее вспыхнула ярким пламенем.
Дойдя до места, где они обменялись первым поцелуем, молодая девушка остановилась, чтобы прийти в себя. Тут ее застал «Homo». Он был бледен.