Озеро юности

Корепанов Алексей

Озеро юности

Корепанов Алексей

Озеро юности

Виноват был свет. Точнее, его отсутствие. При свете можно читать, смотреть теяевиэор и не пришлось бы оставаться наедине со своими мыслями. Но света не было, а спать не хотелось. И еще назойливо шуршал по стеклу дождь.

Никитин сидел на кровати в гостиничном номере и разглядывал вешалку, притаившуюся в темном углу. Он сидел и думал, как все-таки это несправедливо: эа день он переделал кучу дел и командировку можно считать успешно эавершенной, но вот беда - в номере нет света! Автобус иэ этого захудалого городка пойдет только завтра утром и заняться решительно нечем. Бродить дождливым вечером по осенней грязи ему совсем не хотелось.

Дома было проще. Дома хозяйничала славная чета - Его Величество Телевизор и Ее Величество Книга. Хотя помогали эти коронованные особы далеко не всегда. И для тоски совсем не обязательно, чтобы шел осенний дождь.

И выходило, что главной хозяйкой была тоска. Да, она отступала перед экраном телевизора, пасовала перед интересной книгой, не смела показываться и на работе, но всегда подстерегала свое мгновение и немедленно заявляла о себе, стоило только погаснуть экрану и закрыться книге.

А здесь, в темном гостиничном номере, ей было и вовсе раздольно.

"Хоть бы заснуть поскорей", - подумал Никитин. Но спать не

хотелось. К тому же за стеной веселилась какая-то компания,

распевая протяжные песни, а в коридоре постоянно громко топали и то

и дело стучала входная дверь.

Тоска была его старой знакомой. И причину этой тоски он прекрасно знал.

Одиночество. Давнее-давнее одиночество.

Был когда-то у Никитина друг. Вместе сидели на лекциях в институте, вместе ходили на футбол и в студенческое кафе. Но студенческие годы прошли, Никитин уехал на запад, а друг уехал на восток и женился, и писем почти не писал, да и разве пишут друзьям женатые люди?

И остался Никитин один, а так как был он по натуре замкнут и тяжело сходился с людьми, то друзей на новом месте не приобрел. Сослуживцы оставались просто сослуживцами, а не друзьями. Никого у Никитина в этом городе не было, потому что попал он сюда по распределению и раньше вообще смутно представлял, где этот город находится.

Одиноким Никитин чувствовал себя и потому, что был не женат. По-настоящему влюбился он только однажды, в школе, и так истерзала его за четыре года эта школьная любовь, что до сих пор он боялся о ней вспоминать. Кто может сосчитать, сколько часов простоял он под окнами дома на тихом бульваре, кто может сосчитать количество взглядов и вздохов, и писем, которые сочинялись неделями, но так никогда и не были отправлены?

И самым тяжелым было то, что о любви его безмерной никто не знал. Черноглазая одноклассница так, кажется, и не догадалась, чем была для Никитина, и после окончания школы быстренько вышла замуж, родила и потолстела.

В институт он поступил, неся на плечах тяжелую ношу этой безмерной неразгаданной любви. В годы учебы он сторонился веселых компаний, что собирались в студенческом общежитии. Опять подвела его замкнутость. Любил он в те годы бродить вечерами под дождем, стоять на набережной, слушая тихий рокот речных трамваев.

Так и прошли студенческие годы. Почти забылась черноглазая одноклассница, но и замены ей не нашлось. А на работе все женщины были степенными, замужними - и оказалось, что в тридцать лет он все еще оставался одиноким. В таком возрасте несолидно уже ходить на танцы, чтобы завязать знакомство, а ресторанные знакомства он презирал. Не привлекал его этот флирт после трех рюмок водки, когда начинается глубокомысленная болтовня, от которой тошнит наутро.

Кроме одиночества у Никитина была еще работа. Размеренная работа, без крутых подъемов и неожиданных спадов, с периодическими выездами в командировки и составлением квартальных отчетов. Работа как работа, не хуже и не лучше многих других работ. Правда, вспоминал он порой слова римлянина Сенеки, которые где-то вычитал и записал, потому что они ему понравились но вспоминал, только уж если совсем прихватывало его одиночество. Слова эти он выучил наизусть и в такие вот моменты, когда накатывало, тихо говорил себе: "Подумай, как долго делал ты одно и то же: не одни лишь храбрецы или несчастливцы захотят умереть, но и те, кто поразборчивей".

Но при всем при том Никитин все-таки хорошо понимал, что мудрый римлянин занимал совсем уж максималистские позиции, которые вряд ли можно считать абсолютно правильными.

Нельзя сказать, что время свое он делил только между работой и домом. Нет, приходилось ему бывать и в компаниях, когда собирались на праздник сослуживцы. Но если бы он в разгар застолья встал и тихонько ушел, вряд ли кто-нибудь заметил бы его исчезновение, потому что сидел он молча, анекдотов не рассказывал, не развлекал соседок по столу, не пел и неохотно танцевал. Присуще было ему и то самое злополучное "остроумие на лестнице", когда удачный ответ на шутку или реплику приходит в голову очень поздно. Чаще всего дома, когда веселье уже давно окончено.

И на зимнюю рыбалку Никитин как-то ездил с сослуживцами, но особого удовольствия не получил. Он искренне не понимал, в чем же все-таки заключается прелесть многочасового сидения на льду. Правда, ему понравился ясный январский день, голубое небо в легкой дымке перистых облаков, треск льда и белые поля, амфитеатром спускавшиеся к озеру. Но этим можно было любоваться полчаса, час, но никак не больше, потому что мерзли ноги. А сослуживцы сидели на своих деревянных рыбацких ящиках, согнувшись над лунками, сосредоточенно курили и не замечали ничего, кроме поплавка, застывшего в темной воде.

Как, наверное, все одинокие люди Никитин вел какое-то подобие дневника. Иногда вечерами он садился зa стол, доставал толстую тетрадь и записывал свои мысли, происшедшие в его жизни события, впечатления от командировок, цитаты иэ книг - но записи его были очень отрывочны и редки. Никитин словно стыдился этого своего занятия, так как считал, что дневники ведут или знаменитые писатели или влюбленные школьницы.

На дневнике Никитин не остановился. Месяца три или четыре подряд он не смотрел телевизор и не читал книг, а писал,

сгорбившись над тетрадью, по нескольку раз зачеркивая и исправляя написанное, забыв о времени и о том, что утром на работу.

Никитин пробовал силы в беллетристике.

Рассказы его (это он и сам понимал) получались неуклюжими, серыми и тоскливыми, как осеннее утро, герои грустили, неудачно влюблялись и бродили ночью под холодным дождем, подняв воротники плащей, иногда пили водку, разглядывая фотографии любимых, иногда бросали все к чертовой матери и уезжали в дальние края, где ждала ик очередная неудачная любовь.

Однажды вечером Никитин перечитал свои литературные опыты и

хотел их выбросить, но потом передумал и положил на полку в кладовке, где хранились старые журналы.

А известным он решил стать после того, как ехал однажды на электричке на Москвы в аэропорт Быково, воэвращаясь из командировки. Уже стемнело, зa мутным стеклом вагона проплывали гигантские коробки новых домов и светились сотни окон. И вдруг его ошеломила отчетливая, горькая и пронзительная мысль: он затерян в огромном мире. Никто из людей, живущих за этими сотнями окон, не знает и никогда не узнает, что есть на свете некто Никитин, который едет сейчас в полупустом вагоне пригородного поезда и скоро улетит туда, где никто, кроме горстки сослуживцев и соседей по лестничной площадке, тоже его не знает.

"Что значит фамилия "Никитин" для миллионов людей? - думал

он, как завороженный глядя на вереницу окон. - Мое имя для этих миллионов - ничего не значащий звук".

И ему стало на мгновение неуютно и страшно. Потом он начал читать захваченный в дорогу журнал и эта горькая и острая мысль растворилась, затихла в глубине. Но не надолго.

Конец ознакомительного фрагмента.