Тайна и кровь

Я удивленно спрашиваю:

— Это еще куда?

Трофимов таинственно улыбается:

— Увидишь!

XXVIII. Таинственная квартира

Большая круглая луна струила голубоватый свет, мерцающим золотом горели звезды, и ночь была безмолвна, тиха и пустынна. Тяжким сном был объят испуганный город.

Мы лихо катили по его мостовым, и звонко цокали по камням копыта рысака. Кирилл свернул на Ждановку и остановился у высоких железных ворот. Трофимов вынул ключ и открыл калитку.

— Вот это и есть наша обитель, — сказал он.

— Собственный особняк? — спросил я.

— А то чей же?

Мы прошли через двор, поднялись во второй этаж. Трофимов вынул электрический фонарь и отпер дверь.

— Милости просим! Здесь можете располагаться, как у себя дома.

Он прибавил:

— В этих стенах вас никто не побеспокоит… За это могу ручаться.

Он осветил квартиру. Она представляла странный вид.

В углу беспорядочно, будто сваленные впопыхах, валялись ручные гранаты. В углу, между стеной и шкапом, приткнувшись штыками, стояли винтовки. На большой широкой оттоманке лежали две смятые подушки и скомканное одеяло, и это тоже производило такое впечатление, словно спавший человек был неожиданно, среди ночи, кем-то поднят и должен был уходить, бежать, не теряя ни минуты времени, на какое-то неотложное, важное и опасное дело.

Я обратил внимание на кусочек металла в банке:

— А это что ж такое?

Трофимов рассмеялся. Очевидно, с этим кусочком у него были связаны какие-то веселые воспоминания.

— А это… Это — радий!

Радий! Да, конечно, и я знал, что радий — драгоценность, но почему этот кусочек тут, зачем он нужен, как он сюда попал — все было непонятно и загадочно.

— Что же, вы занялись здесь опытами?

— Нет, нам этими делами заниматься некогда!.. А было так… Впрочем, пусть об этом расскажет он…

Трофимов кивнул на Рейнгардта. Тот пожал плечами:

— Тут нечего и рассказывать. Месяц тому назад мы прослышали, что на Дворцовой набережной образовался клуб врачей. Говорили, будто его члены так сумели забронировать свой союз, что никто не смеет к ним приехать с обыском. Ну, и вот по сему случаю все, кто в Бога верил, потащили свои драгоценности в сей несгораемый шкап. Сами понимаете, что мы порешили полюбопытствовать, что именно находится в шкапу. Приехали, шкап отперли и… И — вообразите себе, — дверца открывается, а там стоит вот эта самая банка, а в ней — сей кусочек… Черт его знает, что за штука! Оказывается… радий!! Кто-то из наших говорит:

— Радий в высшей степени необходим для народа, и потому мы, представители рабоче-крестьянской власти, обязательно должны взять и радий и банку.

— Что же вы будете с ним делать?

— А это уж после увидим… Даром не залежится.

— Ну, я не держал бы его тут.

— Почему? — удивленно спросил Трофимов.

— А очень просто: ужасная улика. Вы подумайте: много ли радия во всем Петербурге? И как раз самое большое количество, пропавшее именно из клуба врачей, оказывается у вас.

Трофимов вскинул голову:

— Ну, и оказывается… Дальше что?

— А обыск?

— У кого же это обыск?

— Как у кого? У вас!..

— У на-а-ас? Да вы — шутите?

Я смотрел на него и ничего не понимал. Рейнгардт ухмылялся. Наконец он сказал:

— Нас голыми руками не возьмешь… Наколешься. Ну, да вы сами скоро в этом убедитесь… А вот что есть нечего, это плохо…

Трофимов прибавил:

— А ведь ты прав… Есть нечего. Гм…

Он сел верхом на повернутый венский стул и, обращаясь к нам, спросил с комической серьезностью:

— Ну, где же это, господа, видно, чтоб люди, обладающие такими огромными капиталами, как мы, — и вдруг ложились спать с пустым желудком?!

Рейнгардт пробурчал:

— Да еще после такой работы.

— Да, работа была недурна…

— А все-таки придется заснуть голодными.

Поразительно! После этих волнений, после этих часов безумного риска, этого налета на вагон, этих острых, напряженных переживаний я не испытывал ни тревог, ни трепета.

В этой таинственной квартире, среди двух других отчаянных и решительных людей я сразу ощутил сладкое и завидное успокоение. Никогда еще я не был так глубоко уверен в своей полной безопасности, как в эту ночь. И я заснул, как убитый.

…Все изменяет утренний свет. Когда я открыл глаза, осмотрел комнату, обвел взглядом ее странную, нежилую, беспорядочную обстановку, мне показалось, что все мы здесь собрались случайно, ненадолго, чтоб потом искать нового убежища и нового, тоже временного жилья.

Все было обыкновенно и знакомо так, будто я уже бывал здесь много раз и провел под этой крышей, в этом доме не один день. Но был здесь предмет, поразивший меня, несмотря на всю свою незамысловатость.

В дальнем углу валялся полевой телефон с фоническим вызовом. Боже мой, сколько лет я держал его в руках на войне, сколько раз я слышал чрез него роковые и грозные приказы, ведшие меня на неизбежную, неминуемую смерть! Такой близкий, такой знакомый, такой привычный для меня аппарат!

Но здесь, в комнате, в городской обстановке, среди общей тишины этот телефон казался мне одновременно бессмыслицей, ненужностью и тайной.

Я подошел к нему, поднял, повертел в руках и в ту же минуту услышал за своей спиной голос Трофимова:

— Ни-ни-ни! Оставьте…

— В чем дело?

Трофимов загадочно и торжественно взглянул на меня:

— Ага, любопытно?

— Что ж тут любопытного… полевой телефон!..

Я улыбнулся.

— Полевой-то он полевой… Да только через него большевикам придется с нами жестоко повозиться.

— Ничего не понимаю.

— А видите ли… Это нас только сегодня здесь трое. Обычно мы тут живем всемером. Так вот, если бы вдруг на нас решили произвести чекистский налет, мы сумели бы некоторое время защищаться и отбиваться. Но дело-то в том, что стоит вам позвонить по этому телефону, и — готово: чрез десять минут наш резерв тут как тут. Чекисты на нас — наши на них.

— Резерв? Откуда?

— А это, дорогой мой, недалеко… Всего-навсего на Большом проспекте.

— Но ведь это же — сумасшествие! В Петербурге — полевой телефон! Да вы попадетесь завтра же.

— В том-то и дело, что не попадемся… Разве вы не видели, что такими телефонами связана чуть ли не половина города?..

— Не только не видел, но даже не смел предполагать.

— Не смел!.. Теперь, батенька, только и надо сметь. Вы увидите: у нас на днях будет собственный автомобиль. Да, да! Гараж есть! Деньги есть! А купить все можно.

— Да ведь все машины реквизированы…

Трофимов весело засвистел.

— Рейнгардт, ты слышишь?

Из другой комнаты раздался голос Рейнгардта.

— Да я вам через час куплю отличную машину и не где-нибудь в потайном сарае, а просто открыто из гаража в Смольном.

— Если даже вам это и удастся, — предостерег я, — она у вас будет завтра же реквизирована…

— У нас?.. Вот тут-то и начинается… В этом-то вся и штука.

— Да говорите ж толком.

Гимнастируя двумя винтовками, подбрасывая, ловя и перевертывая, составив ноги в каблуках, как всегда в строю, глядя мне в глаза, вышедший из комнаты, умытый, весь какой-то свежий, с выпяченной грудью, спокойный и уверенный Рейнгардт мне объяснял:

— Да, мы купим машину… Да, ее реквизируют… Но эту машину у нас реквизирует Рейнгардт… Реквизирую я сам.

Я слушал и не понимал ничего.

— Удивительно? — спросил он, поднимая на вытянутых руках обе винтовки за штыки вверх.

— Очень.

— Ну, так дело вот в чем… Это должен знать, наконец, и капитан Михаил Зверев.

И я напрягся, обратившись весь в слух, внимая не исповеди человека, а новому приказу организации.

XXIX. Новый план

Я слушал Рейнгардта, я следил за его резкими движениями, за его крупными жестами. Казалось, он ими кого-то невидимо рубил. Его слова были отрывисты. В них дышало убеждение человека, простившегося со всем и готового на все.