Страница 4 из 11
Я сказала осторожно:
— Твоя мама скорее на Нину похожа, — и это была правда, — вожатую третьего отряда. Знаешь?
Васька крутанул пальцем у виска.
— У нее же глаза черные, а у мамы — синие. Как у тебя.
«И как у тебя», — мысленно добавила я.
— Я же не виноват, что на фотографии не видно, — внезапно обиженно сказал Васька, забирая снимок, — а рисовать, как Савушкин, я не умею.
Сказал и ушел. И весь день на меня не смотрел. Я чувствовала себя виноватой. Отношения у нас с ним совсем разладились. Он со мной даже не разговаривал. А что я сделала-то?!
Впрочем, Ваське было не легче. Он притих, вечно думал о чем-то или, наоборот, старался не думать, будто боролся с какими-то своими мыслями. А однажды подошел ко мне и, покусывая нижнюю губу, выдал:
— Маша, а ты уверена, что у тебя никогда ребенка не было?
Не знаю, как Васька, но я-то в своем уме и точно знаю, что детей у меня не было.
— Ты что надумал, Вась? — тоскливо спросила я.
— Ну, а вдруг ты моя мама, а сама об этом не знаешь? Ведь ее не нашли тогда под завалом, может, она… ты спаслась, только память потеряла?
Я ему попыталась объяснить, что так не могло быть, но он не стал слушать, крикнул:
— Ты не понимаешь! — И убежал. И опять замолчал.
Но я понимала, как же я его понимала! Но не могла же я в самом деле стать его мамой! Если бы у Васьки отца не было, я бы без разговоров взяла его себе, но…
Он мучился, я мучилась…
И тут к Ваське приехали. Я стояла на крыльце нашего корпуса и видела, как Васька бежит раскинув руки навстречу высокому мужчине в смешной, какой-то детской, панамке. Васька повис на нем, в шею вцепился и не слезает. А отец смеется, что-то говорит ему… И мне захотелось плакать. Конечно, кто я ему? Вожатая, которых у него было выше крыши! Зачем я Ваське, когда у него такой отец?
Васька пришел сияющий.
— Маша, а папа на два дня останется! Ему директор разрешил и ключ от гостиной уже дал. Маша, можно я с ним ночевать буду?
— Ну конечно, — отрешенно ответила я.
Я радовалась за Ваську, но не могла отделаться от чувства, будто у меня что-то отняли. Васька сел передо мной и Савушкиным на корточки (мы на полу отрядную газету рисовали) и затарахтел:
— Представляете, я думал, он в экспедиции, а он взял и приехал. А я в лагере! А он сразу ко мне! Ой, Маша, он мне такой красивый камень привез, говорит, что раскопки ведутся недалеко от моря и там этих камней завались! Они теперь в Грузию поедут.
Что-то я к Дадхо в гости захотела…
— Савушкин, а ты моего папу нарисуешь? Он согласился позировать. — Васька стрельнул на меня синими искрами глаз. — Я его портрет Маше подарю, чтобы она своего народного артиста забыла.
Я огрела Ваську мокрой тряпкой: вот нахал!
Он по-девчоночьи взвизгнул, дернулся. И конечно же пролил стакан с водой на газету! Нам пришлось рисовать все заново, но мне было все равно, потому что Васька сказал:
— Савушкин, ты и меня нарисуй. А то я уезжаю, меня папа с собой берет. Только я позировать не буду, ты — по памяти.
…Ох, Васька-Васенька! Он познакомил меня со своим папой, его звали Сергей Алексеевич. Когда он улыбался, в его карих глазах зажигались золотые искры. У Васьки, наверное, отцовский характер. И тут еще он подходит ко мне и говорит:
— Маша, а вот у меня папа спрашивает, где таких красивых, как ты, вожатых берут? Что ему ответить?
— В огороде выращивают, — мрачно отвечаю я.
Тогда Васька становится грустным.
— Маш, а ты моего папу полюбить совсем не можешь, да?
Я столбенею.
— Что ты выдумал, а?
Васька опустил голову ниже плеч и выдавливает из себя тяжелые, как камни, слова:
— Ну ты бы тогда мне как мама была. На самом деле…
Я чувствую, что зареву сейчас. Особенно если вспомнить, что вещи Васькины уже собраны и после обеда он с отцом уезжает. Как перед маленьким, я сажусь перед ним на корточки, чтобы заглянуть в глаза, и говорю:
— Васька, я в гости к тебе приеду… Хочешь?
Но он отчаянно замотал головой: нет!
— Ты приедешь и уедешь. И опять навсегда. Как мама.
Он вздохнул и ушел. Ох как я ревела!..
Прощаться Васька не пришел. А. М. сделала с бумагами все, что нужно, Олег организовал трогательное прощание с отрядом. Я видела, что Савушкин подарил Ваське один из альбомов, где есть и мой портрет. И отец его торопит…
А потом, в сончас, Васька ворвался ко мне и сказал весело и виновато:
— Маша, я вот тут подумал: папа ведь всего на месяц уезжает, а тебя я до следующего лета не увижу. И чего я в этой Грузии не видел, одни народные артисты с кинжалами… А здесь Сёмка меня на болота обещал сводить, он все здесь знает… Маша, а можно я спать не пойду?
Эпилог
Я перебирала бумаги с первой смены. В окно лился свет осколка луны и фонарей. Стала читать список моего «первосменного» отряда. Мои малышатки… Вот и Васькина Ленка. Савушкина? Вот те раз! Я всегда быстро запоминаю имена, а фамилии в голове толком и не укладываются. Может, просто однофамилица? Надо у Савушкина спросить.
Пришлепал Васька, закутанный в одеяло, хвост которого волочился по полу.
— Не спится?
— Бессонница… — вздохнул он.
— А знаешь, Вась, у твоей Ленки из прошлой смены фамилия Савушкина. Может, она нашему Савушкину сестра?
— Сестра… — опять почему-то вздохнул Васька.
— Откуда ты знаешь? — удивилась я.
— А я сегодня его альбом смотрел. Открываю, а на первом листе — она. В красном сарафане и косыночке. И глаза на пол-лица.
У него самого сейчас глаза были в пол-лица. Два синих неба. Васька повозился, посмотрел в окно и вздохнул:
— Если бы я умел рисовать, я бы нарисовал ее так же.
Сёмка принес Марине охапку камышей. Она взяла, сдержанно поблагодарила и пошла в свою палату. Оттуда донеслись восхищенные ахи-охи.
Про любовь
История вторая
Я представила, как Маринка сейчас с сияющими глазами (ведь Сёма не видит, можно и посиять) стоит посреди палаты, подносит к лицу бархатные камыши, которые Семён нарвал конечно же на Гнилом болоте — такие нигде больше не растут, а ходить туда строго-настрого запрещено. От камышей Маринкины глаза становятся еще темнее и таинственнее.
Маринка красивая. Глаза у нее такие, что ничего, кроме этих глаз, не видишь: темные, с поволокой. Цыганские глаза. И грусть в глазах — цыганская. Будто едет она в кибитке и отрешенно смотрит на горизонт. Сёмка был в нее влюблен. И при Маринке Сёма, заводила и душа любой компании, становился тихим, послушным, только хмурил темные брови. Маринка и Семён учились в одном классе.
— Они любят друг друга тысячу лет! — сказала мне по секрету Катеринка, которая тоже с ними училась.
По-моему, Катеринке нравится Сёмка, хоть она и не подает виду и всегда вроде бы переживает, если влюбленные ссорятся. Но часто я замечала ее внимательно-ласковый взгляд, направленный на этого сероглазого красавца. Он-то, конечно, не замечал ничьих взглядов, кроме Маринкиных.
И я улыбалась, вспоминая свою первую любовь, гитариста Митьку.
Однажды Семён подрался с Ванькой. Они сцепились в холле на первом этаже. Дрались молча, зло. Я бросилась в корпус с улицы, когда девочка из одиннадцатого отряда радостно сообщила:
— А у вас в отряде драка!
Но меня опередила Марина. Она не стала смотреть на происходящее, как половина отряда.
— Прекрати немедленно! — Сказать таким железным голосом даже у меня бы не получилось.
Она схватила тощего Ваньку за шиворот и стала оттаскивать к стене. Ух, каким гневом сверкали ее прекрасные «нездешние» глаза.
— Марина, не лезь! — крикнул разгневанный Семён.
Но тут подоспела я и окончательно разняла дерущихся.