Перебежчик

– В общем, об этом лучше прочитать в материалах дела, – заключил я.

Пора было заканчивать разговор, мы все трое порядком выдохлись.

– Еще один вопрос, и мы закончим, – сказал Вадим. – Вопрос извечный и не потерявший свою актуальность. Кому выгодно, чтобы Игорь, сын известного политика и бизнесмена Александра Бахметьева, сидел в тюрьме? Есть такие люди?

– Он совершил изнасилование, – напомнил я. – Не хочешь же ты сказать, что сделал он это по заданию конкурентов своего отца.

– Я об этом ничего не знаю и не хочу даже слышать! – воскликнул Вадим. – Над этим вопросом должен был ломать голову следователь. А я спрашиваю как адвокат: существуют ли на свете такие люди, которые могли бы извлечь из этого события какую-либо пользу для себя?

Лекарский молчал. И мне пришлось отвечать Вадиму.

– Изнасилование производится не для практической выгоды, а похоти ради. Кто из насильников и когда совершал это ради политического или коммерческого интереса? Это наемный убийца работает на кого-то ради денег. Убирает конкурента своего нанимателя, а на саму жертву ему наплевать. Насильник же взыскует удовлетворения своих низменных инстинктов, поскольку к жертве он, напротив, весьма неравнодушен.

– И это говорит один из лучших выпускников нашего юрфака, – вздохнул Вадим. – Вот что значит слишком долго работать следователем прокуратуры... Я вовсе с тобой не спорю. Именно такова обычная, всеми принятая, мотивация изнасилования. Но разве нельзя это обстоятельство как-то использовать, чтобы скрыть истинный мотив?

– Не слишком ли изощренная версия? – спросил я. – Ни о чем подобном я никогда не слышал.

– Я не берусь высказать что-то определенное, – пожал плечами Лекарский, – просто не готов на это ответить... Но что-то в словах Вадима Андреевича есть. Могу только сказать, что Бах очень любит сына. Души в нем не чает. А истерия, поднятая в нашей прессе по этому поводу как раз накануне предстоящего инвестиционного аукциона, вызвала у него сердечный приступ. Понимаете? Теперь в газетах, принадлежащих нашим конкурентам, пишут, что отец хочет любой ценой погасить скандал, подкупить судей, чтобы спасти сына от тюрьмы, спасти свою репутацию. Нынче в России репутация растет в цене. Иностранные инвесторы и партнеры всегда начинают с репутации, когда собирают информацию о партнере... Гибель адвоката Колерова нам очень повредила. И это вдобавок к тому, что Бах недавно пережил инфаркт.

– Возможно, его враги владеют медицинской информацией о его болезни и хотят это использовать, – согласился Вадим. – Действительно, зачем постоянно убивать физически из-за угла или в подъезде? Старо и опасно... Можно убивать морально. К тому же Бах не один и его физическое убийство только повысит реноме тех, кого он представляет. А вот ударить его в самое больное место, морально вывести из строя – что-то новенькое для нашей общественности... Тем более что в инфаркте отца как бы повинен сын и газеты, которые раздули это дело.

Лекарский с возрастающим уважением смотрел на Вадима.

– Да кто сегодня на это обращает внимание... – отмахнулся я. – На мораль господина Бахметьева, которая давно запятнана. Савельев – опытный следователь, с хорошей интуицией. Грубая фальсификация у него не прошла бы. Словом, сначала надо познакомиться с материалами дела. А пока что нам необходимо условиться о дальнейшей связи. Как нам вас найти? – спросил я Лекарского.

– Я сам вас найду, когда это будет необходимо, – сухо ответил он. Похоже, Аркадий Валерьянович был недоволен моими сомнениями. – И еще, Юрий Петрович... Я понимаю, что, как адвокат подзащитного, вы не имеете права разговаривать с потерпевшей, ибо вас могут обвинить в давлении на нее...

– Именно так, – подтвердил Вадим. – Никаких контактов до суда.

– Но если случится так, что она сама вам об этом расскажет, – сказал Лекарский, – выслушайте ее. Возможно, вы узнаете то, чего нет в материалах следствия... Сделаем так. Я поговорю с ней. И если она выразит желание пообщаться с вами, я вам дам знать об этом. Все произойдет чисто случайно. Поверьте, я эту девочку и ее родителей хорошо знаю. О вашем разговоре с ней никто знать не будет. Моего слова вам достаточно?

Я не знал, что ответить. Посмотрел на Вадима, но у того был такой вид, будто он ничего не слышал.

Лекарский привстал с кресла и коротко поклонился. Таким образом, эту тему мы исчерпали. Предстояло переписать наш чертов разговор на этой дискете, а уж потом составить договор...

7

Вечером я приехал к Кате на Башиловскую. Она не сразу заметила, как я вошел, – собирала вещи, поглядывая на экран телевизора, где выламывался ведущий очередного ток-шоу. В руках у меня были цветы и бутылка ее любимого муската.

– Ужин на плите, – сказала она, не отрываясь от телевизора. – Сам разогреешь?

Потом увидела цветы и вино.

– Боже, Гордеев! Не иначе как в чем-то провинился? Спешишь загладить вину?

Сегодня она явно была не в духе, раз называла меня по фамилии. Уже привыкла жить здесь, теперь придется опять привыкать к новому месту...

Я виновато смотрел на нее. Она щурилась, глядя на меня.

– Гордеев! Лучше сразу выкладывай, что случилось или какой запрет еще придумал. К тебе ни звонить, ни ближе пяти метров приближаться нельзя, но хоть письма до востребования писать можно?

– Лучше давай поженимся, – сказал я. – Чего нам еще тянуть и выяснять.

– Вот именно, – согласилась она. – А то я уже чувствую себя женой декабриста, только наоборот. Это мне мама сказала, когда я с ней поделилась. Те ездили за мужьями, а тебе, говорит, как в песне о гражданской войне – в другую сторону. Только потом не будешь мне говорить, что свои чувства не успел проверить? Особенно если найдешь еще какую-нибудь разведенную, только помоложе, в своем суде.

– Знаешь, – сказал я после ужина, когда собрался с духом. – Твой телефон на новой квартире они уже знают. И тоже будут прослушивать. Это точно, и я пока просто не знаю, что с этим делать...

Она почему-то обрадовалась.

– Вот здорово! Тогда зачем нам переезжать? Пусть здесь нас слушают, какая разница?

– Здесь опасно, – сказал я. – Раз у них существуют такие возможности для прослушивания, представь, на что еще они способны. Словом, они уже знают, что мы меняем квартиру. И кто из нас куда переезжает.

– Уж не хочешь ли ты сказать, что даже сейчас они нас слышат? – тихо спросила она.

– Ну это вряд ли, – пожал я плечами. – Только говори потише, хорошо?

– Да пошли они, знаешь куда! Чтобы я, в своем доме, боялась слово сказать? Лучше объясни, что ты собираешься в связи с этим предпринять?

– Пока ничего. Надо все знать наверняка, прежде чем что-то делать... Скажи, до моего переезда сюда твой телефон случайно не ломался?

– Было дело, – кивнула Катя. – А откуда ты знаешь, разве я тебе говорила?

– И что было потом?

– Ну, я позвонила на станцию. Приехал мастер, такой улыбчивый, молодой, симпатичный, все время напевал, когда исправлял. Я предложила ему кофе, а он отказался, сказал, что много заказов, разве что в другой раз, когда телефон снова сломается. А что? Что ты так на меня смотришь? Он мне не звонил, никуда не звал...

Не говоря ни слова, я подскочил, взял телефонный аппарат, взвесил на руке, как если бы хотел узнать, насколько после ремонта он стал тяжелее.

– Отвертки у тебя, конечно, нет, – сказал я. – Дай хоть какой-нибудь ножик.

На этот раз она ничего не спросила. Только кивнула и протянула мне небольшой ножик, которым чистила картошку.

Так и есть. ««Жучок» новейшей конструкции, американский, без батарейки, питается от телефонной сети. Таких, подумал я, и в ФСБ немного. Их только начали осваивать.

Она прикрыла рот ладонью.

– Может, его отключить? – спросила она.

– Только на время, – ответил я, – скажем, до утра. Чтобы это выглядело вполне естественно. Ничего нет особенного в том, что телефон отключают на ночь...

Я сначала хотел отключить и «жучок», но подумал, что на этот случай у них предусмотрен от него некий сигнал, и отказался от этой мысли.