Страница 31 из 51
— Однако зря я Палашку шуганул. С нами просилась.
— С нами? — удивился Санька. — Вот еще, не хватало заботы, — Покрутил головой и сказал с усмешкой: — Ох, уж эти девки!..
«И ты хорош гусь! — подумал Сергей. — Тебе девка только что для забавы!..»
— У меня другая забота, — сказал Санька. — Надо было верхами. Вполне можно на беляков наскочить, Продадут нас тогда эти клячи.
— Коней ты, паря, знать, сроду не видал, — обиделся подводчик, молчаливый мужик, всю дорогу не выпускавший из зубов коротенькой, до черноты обкуренной трубки.
— Хоть тебя припряги — не угонишь, если за тобой верхами вдарят, — возразил Санька и, снова обращаясь к Сергею, повторил: — Нет, верхами надо было!
— Куда же ты Денисыча верхом? — сказал Сергей,
— Ну и сидел бы в тепле. Не управились бы без него?
— Денисыч очень даже нужен. Пускай посмотрят, какие старики за винтовку взялись. Тогда молодых скорее заест... А насчет того, что придется отбиваться, в такой чащобе пешему способнее.
Санька, хоть и не любил отступаться от своего, вынужден был согласиться.
Узкая проселочная дорога, огибая матерые лиственницы, петлями вилась среди обступившей ее непролазной тайги. Тут и пешему не пройти, а продираться. А конному — шагу не ступить в сторону.
Припряженная справа соловая пристяжная то и дело тыкалась мордой в нависавшие на дорогу ветви, сбивалась с ноги и жалась к оглобле, больше мешая, нежели помогая гривастому гнедому кореннику.
Деревья уже наполовину сбросили листву, но теснившиеся к дороге расцвеченные осенью березы и осины сочно выделялись на темной зелени сосен. Густой подшерсток из багульника, жимолости и шиповника не давал заглянуть в глубь тайги. И только по торчавшим из их зелени сухим вершинам давно поваленных и полуистлевших деревьев угадывались неизбежные таежные завалы.
Длинная тряская дорога надоела Саньке.
— Далеко еще? — спросил он у подводчика.
— До Коноплевой? Однако верст восемь будет, — ответил мужик. Подумал и добавил: — К обеду добежим.
— Понужай веселей! А то и к ночи не обернемся.
— Куда понужать-то! — с неудовольствием возразил подводчик, — Не наше. И так колесы стонут...
Телега еще раз запнулась на корневищах, переползавших дорогу. Подводчик соскочил с облучка, взял коренного под уздцы. Начинался крутой спуск. Сергей и Санька тоже слезли. Один Денисыч привольно посапывал в кузове.
— Подержи пристяжную! — попросил подводчик Саньку. — А то сволокет под гору.
— Ну ты, блондиночка! — сказал Санька, наматывая повод на руку. — Не озоруй, не балуй!
Спустившись в распадок, уткнулись в болотистый кочкарник. В давно наезженных колеях стояла ржавая вода.
Санька встал на зыбкую кочку, потянул за повод пристяжную. Лошадь нехотя ступила, провалилась и отпрянула назад, обрызгав Саньку жидкой грязью.
— Ну ты, окаянная! — выругался Санька и попрекнул подводчика, — Куда ты, борода, нас завел!
— Ездют тут, — оправдывался мужик, — сам проезжал, сухо было. Надо быть, опосля дождей натекло. А другой дороги на Коноплево нету. Разве что через Братский острог.
— Та дорога нам пока не годится, — сказал Санька.
И стал разуваться.
— Поищу броду.
— Какой тут брод? Болота она и есть болота... Завязим телегу... — сказал подводчик.
Видно было, что ему не хочется ехать дальше.
Санька снял ичиги, засучил штаны. Встал между кочек, и нога сразу ушла по колено в холодную жижу. Санька вытащил ногу, обтер травой и стал снимать штаны.
— Прибор застудишь! — засмеялся мужик. — А чего, ей богу! Осталось до Коноплевой всего ничего. Верст пять, не боле... Идите, я вас здесь обожду...
Санька, не утруждая себя возражениями швырнул штаны в телегу и, поблескивая белыми ягодицами, снова полез обратно в болото. Перебрел его в нескольких местах.
— Больше разговору, — сказал он, выбравшись на сухое. — Сажени четыре, а дальше сухо. Топор есть?
— Как же без топора! — ответил мужик и достал топор, спрятанный в кузове под соломой.
— Вымостим гать, — сказал Санька. — На полчаса делов.
В Коноплево добрались только к вечеру.
У околицы встретили пожилого крестьянина с уздечкой в руках. Завидев людей в солдатской одежде, крестьянин повернул обратно.
— Обожди, отец! — окликнул его Санька.
Крестьянин остановился. Поравнявшись с ним, Санька, Сергей и Денисыч слезли с телеги.
Сергей поздоровался с крестьянином за руку и, чувствуя его настороженность, сказал успокоительно:
— Мы свои, партизаны.
Незаметно было, чтобы крестьянин обрадовался этому известию. Сергею даже показалось, что в медвежьих, глубоко запавших глазах мужика, словно из норы, выглядывавших из-под нависших лохматых бровей, промелькнула угрюмая усмешка.
— Бывайте здоровы! — сказал крестьянин. — Нонеча везде партизаны. У нас тоже стоят.
— Партизанский отряд организовали? — обрадованно спросил Сергей.
— Сказывают, из Шиткинской волости пришли, — хмуро, словно нехотя, ответил крестьянин.
— Сколько их?
— Надо быть, десятка три.
— Давно пришли?
— Втора неделя доходит, — ответил мужик еще более хмуро.
Санька подмигнул Сергею и спросил крестьянина:
— А ты, отец, видать, не шибко им рад?
— Кому это?
— Партизанам, говорю, не шибко рад. Чего-то огорчаешься.
Крестьянин насупился.
— Мне чего огорчаться? Мое дело сторона. Я не баба и не девка, меня за подол не словишь.
— Охальничают? — спросил Семен Денисыч.
— Всяко бывает...
— Кто командир отряда? — спросил Сергей.
— Не знаю.
Сергей обменялся взглядами с Денисычем и Санькой. Те, без слов поняв его, согласно кивнули.
— Где штаб ихний? — спросил Сергей.
Мужик посмотрел на него с недоумением.
Сергей спросил более понятно:
— Начальник ихний где стоит?
— В поповом доме, — ответил мужик.
— Доведи нас туда.
— Чего вести-то? — возразил мужик. — Дом пятистенный, железом крытый, возля церкви. Сразу увидите... А мне недосуг, — он потряс уздечкой, — коня имать надо.
И не по годам расторопно пошагал за околицу.
— Поняли? — спросил Сергей, проводив его глазами.
— Опасается, — сказал Денисыч.
Санька был другого мнения.
— Наводит тень на плетень. Хитер, кулачина.
— Поехали к попу в гости, — решительно сказал Сергей, усаживаясь на облучок.
В просторной горнице поповского дома было людно и шумно.
Первое, что бросилось в глаза остановившемуся на пороге Сергею, — странная троица, восседавшая за обильно накрытым столом.
Посреди, как бог-отец, возвышался рыжий бородатый детина, лет сорока с виду. Из-под низко свесившихся темно-русых кудрей настырно смотрели круглые ястребиные глаза. Он был заметно навеселе и, покачиваясь в такт песне, напевал приятным, чуть сиповатым баском про бродягу, бежавшего звериной узкою тропой...
Одесную[4] его помещался сухонький старичок, седоватый и лысоватый, вполне соответствующий богу духу святому. Он, привстав, чтобы дотянуться до уха рослого соседа, что-то доказывал ему.
Ошуюю[5], откинувшись на спинку стула, вместо бога-сына, сидела матерь божья, разбитная круглолицая бабенка. Она, прищурив темные, слегка раскосые глаза, пьяненько похохатывала и поеживалась под тяжелой рукой бога-отца, небрежно брошенной на ее налитые плечи.
На дальнем конце стола примостились архангелы — два дюжих молодца с воловьими затылками. Эти, не теряя времени на пустопорожние разговоры, старательно работали челюстями.
Прислуживала за столом дородная, уже в годах женщина. Судя по одежде (на ней была шелковая кофта и длинная, тонкой шерсти юбка) и по кольцам, нанизанным на толстые пальцы, — не кухарка или горничная, а сама хозяйка дома.
Она, выйдя из кухни с дымящейся жаровней в руках, первая заметила пришельцев и испуганно вскрикнула.
4
По правую руку от него.
5
По левую руку от него.