Страница 29 из 51
Первоначальный план был таков: подняться по правому берегу Ангары выше Братского острога, с тем чтобы, перехватив Ангаро-Ленский тракт, отсечь группу капитана Белоголового от белых войск, занимавших приленские села Усть-Кут и Жигалово. Затем атаковать Белоголового и освободить Братск и Николаевский завод.
Но Вепреву удалось выяснить, что отряд капитана Рубцова задержался в долине Илима.
Продвигаться вперед, оставляя в тылу Рубцова, значило самим залезать в мешок.
Военно-Революционный Совет принял решение: разделиться на два отряда, поставив каждому свою определенную задачу.
Отряду Бугрова — следуя первоначальному плану, продолжать движение к Братскому острогу и, заблокировав, при возможности выбить из Братска карателей капитана Белоголового.
Отряду Вепрева — перевалить в долину Илима и, пополнив отряд крестьянами Илимской волости, ударить на Рубцова. В дальнейшем — смотря по обстановке: или присоединиться к отряду Бугрова, или двигаться на верхнюю Лену.
Само собою подразумевалось, что с Бугровым останутся ветераны отряда, а с Вепревым уйдет взвод бывших пленных красноармейцев. Надо было лишь определить место перфильевских партизан, стоявших под началом Ильи Федосеевича Голованова.
— Я с Вепревым! — категорически заявил Петруха Перфильев, — Мне Рубцова достать надо. У меня с ём, а того пуще с евойным фельдфебелем свой счет. Да счет этот, почитай, у каждого из наших есть. Так что чего тут раздумывать!
Но Голованов был другого мнения.
— Нешто Белоголовый милостивее Рубцова? Одна у них волчья хватка. И злоба наша должна быть одна — на всю ихнюю свору. Выведем всех под корень, все счета повершим.
— Не порол тебя Рубцов! — закричал Петруха.
Но Голованов даже отвечать не стал на его выкрик.
— Ты что предлагаешь, Иван Федосеевич? — спросил Брумис.
— Считаю, надо идти не куда охота, а куда надо. А куда нужнее, пущай Совет решит.
— Свой кровный счет — тоже не последнее дело, — сказал Брумис, — но нам известно, что в Братском остроге у Белоголового триста солдат, а у Рубцова всего семьдесят.
Выходило: взводу перфильевцев остаться в отряде Бугрова.
Противился этому один Петруха. Тогда решили отпустить его с отрядом Вепрева. Тем более что Петруха бывал раньше в илимской тайге и почти во всех деревнях по Илиму.
Определили: отряду Вепрева выступать завтра наутро. Отряду Бугрова задержаться дня на три, провести митинги в окрестных деревнях.
Узнав, что отряд Вепрева выступает рано утром, Катя стала собираться в дорогу.
Но тут, будто кто-то другой спросил ее: «А почему?» Конечно, Вепрев надеется, что она уйдет с ними. Надеется, потому что желает этого.
А она, Катя, чего она желает?..
Долго Катя сидела возле наполовину уложенной корзины, не зная, на что решиться...
Она все еще, по привычке, утвердившейся в первые дни пребывания в отряде, видела в Демиде Евстигнеевиче Вепреве своего заступника и покровителя. И хотя теперь нужды в его покровительстве не было, остаться одной не хватало духу... Но не легче было и решиться уходить с ним. Уходя с ним, она невольно обманывала его, а себя ставила в заведомо ложное положение...
Она уже готова были идти к Брумису, к которому чувствовала особое уважение, поделиться своими сомнениями и тревогами и просить совета.
Решение пришло неожиданно.
Дверь распахнулась настежь, и вся штабная изба заполнилась людьми.
Вездесущий Петруха сообщил Брумису:
— Урожайный день, комиссар! Еще девять человек задержали.
— Кого задержали! — Насмешливо возразил высокий кудрявый парень в солдатской гимнастерке. — Хорошо своих встречаете! Где Бугров? Где Ширков?
Кате сразу бросилось в глаза его красивое смелое лицо с густыми разлетистыми бровями.
— Ты с вопросами погоди! Сперва сам ответишь! — зло отрезал Петруха.
— Кто здесь главный? — спросил светловолосый худощавый человек с наганом на боку.
Катя прежде всего заметила его большие, темные от въевшегося в поры кожи металла и масла руки. Такие же руки были у ее отца, паровозного машиниста.
— Командира сейчас нет. Я секретарь военревкома, — представился Брумис.
Машинист (так решила Катя) достал из кармана гимнастерки бумагу и подал Брумису.
Брумис прочитал вслух.
— Предъявитель сего товарищ Набатов Сергей Прокопьевич является председателем Совета Рабочих Депутатов Николаевского железоделательного завода.
Шагнул к Сергею, обнял его, и они крепко, по-мужски расцеловались.
— Ах, язви твою душу! — закричал Петруха и кинулся обнимать высокого кудрявого парня.
Брумис обошел всех, поздоровался с каждым за руку.
И тут Катя с удивлением и радостью заметила среди пришельцев девушку, одних примерно лет с собою. И невольно позавидовала и спокойствию, с каким та держалась, и ее видной, сразу привлекающей красоте.
Палашка тоже обрадовалась, что теперь будет не одна среди мужиков, и волнение новой подруги было ей понятно.
— Значит, в заводе советская власть? — спросил Брумис.
— Была... — ответил Сергей и стал рассказывать про печально закончившийся поход смолинского отряда.
Вошел Бугров. Еще с порога кинул Саньке Перевалову:
— Вернулся, орел!
Санька весело отчеканил:
— Так точно, Николай Михайлыч!
— Что мало бойцов привел?
— Зато каждый троих стоит.
— Ну что ж, — улыбнулся Бугров. — Коли не плошее тебя, значит, ребята добрые.
Вечером Катя, улучив минуту, когда Вепрев был один, подошла к нему и сказала, потупясь:
— Спасибо вам, Демид Евстигнеевич, за все! Вашу доброту я никогда не забуду...
— Остаешься, значит?..
— Остаюсь, Демид Евстигнеевич... — и, как бы оправдываясь, добавила: — Тут я теперь не одна буду...
Вепрев промолчал. Только сдвинулись брови, и морщинки сбежались к переносью.
— А если я их в свой отряд заберу?
— Нет, нет! Не надо!.. Я останусь. Так будет лучше.
— Кому лучше? — тяжело спросил Вепрев.
Катя собрала все свое мужество.
— Мне лучше, Демид Евстигнеевич.
Вепрев пристально посмотрел на нее. Она заставила себя выдержать его трудный взгляд.
— Ясно. Спасибо за прямоту. Давай руку!
И крепко, так что хрустнули девичьи пальцы, сжал тонкую Катину руку...
Катя слышала, как на рассвете собирался в далекий путь отряд Вепрева.
Но проводить уходящих не вышла. Лежала, уткнув лицо в подушку, и беззвучно плакала.
Палашка, спавшая в этом же закутке, не подала виду и не совалась с утешениями. Если горе — словами не поможешь, если просто девичьи слезы — выплачется, легче станет...
Наконец-то Санька отвел душу.
Трехрядка то лихо взвизгивала, то неутешно рыдала в его бойких руках. Словно проверяя, на что способны он сам и его гармоника, Санька с детской непосредственностью переходил из мажора в минор и обратно. После «Тоски по родине» выдал зазвонистую барыню, сразу же плавный и томный вальс «На сопках Маньчжурии» и за ним — развеселую иркутскую «Подгорную».
Вечер выдался теплый, безветренный. К окружившим крыльцо бойцам стали постепенно подходить деревенские, сперва, как водится, мальчишки и девчонки.
Когда толпа запестрела от разноцветных платков и полушалков, Санька подтолкнул локтем Палашку, сидевшую рядом, между ним и Катей:
— А ну, Палаша, дай начин! — и, рванув «польку-бабочку», крикнул: — Шире круг!
Толпа расступилась.
Палашка вышла в круг. К ней сразу двинулось несколько бойцов. Опередил всех Азат Григорян. Он улыбнулся, блеснув белыми зубами, и с поклоном подал Палашке руку.
Через минуту-другую уже десятка три пар отплясывало с притопом и присвистом. Танцующих кавалеров не хватало, и менее удачливым девушкам пришлось довольствоваться собственными подругами.
Катя, оставшаяся в одиночестве, поглядывала то на танцующих, начиная досадовать на себя, что не вышла в круг вместе с Палашкой, то на бесшабашно веселое Санькино лицо, поспешно отводя глаза, когда он поворачивал к ней голову. Но Санька успел перехватить ее взгляд и подмигнул ей с таким озорным выражением, что вогнал ее в краску.