Страница 10 из 51
Березы и осины, сосны и лиственницы росли в этой веселой тайге вперемешку, плотно зажав дорогу. Местами ветви смыкались, образуя над головой зыбкий, просвечивающий голубизною свод. Между стволами деревьев буйным подшерстком разрослись кусты и высокие травы. Багровые цветы иван-чая пиками торчали над плотной зеленой стеной.
«Глухомань! Самое партизанское логово!» — с подступившим снова раздражением подумал капитан.
Он ходко шел по желобочку тропы, постегивая березовым хлыстом по хорошо начищенным, но припудренным пылью сапогам, успевая сбивать носком красные и желтые шляпки привольно разросшихся сыроежек. Для этого ему приходилось иногда то укорачивать, то удлинять шаг, но он делал это ловко, в темпе, не сбиваясь с ноги.
Затем его внимание привлекли крупные синие колокольчики. Этим цветам пора уже отошла, но здесь, в затененной чаще, они еще доцветали, и чем ниже уходила дорога в распадок, тем гуще росли они по обочинам.
Капитан занес хлыст и резким круговым движением, как рубят лозу на ученье, пересек хрупкий стебелек цветка. Шедший позади низкорослый белобровый солдат едва успел отскочить, увертываясь от мелькнувшего в воздухе хлыста.
— Есть!.. Есть!.. Есть!.. — приговаривал капитан, ссекая один за другим синие колокольчики.
На пятом или шестом промахнулся.
Обернулся и процедил сквозь зубы:
— Не уйдешь!
И ссек повторным взмахом.
Ефрейтор Куркин, завидя вышедшего на поляну капитана, проворно вскочил. У мужика, сидевшего рядом на вывороченном из земли пне, не нашлось должной прыти.
— Встать! — стегнул капитан окриком.
Мужик послушно вытянулся. Потом, словно спохватившись, заплевал недокуренную цигарку и, бросив на землю, растер ногой, обутой в порыжелый разношенный чирок из самодельной юфти.
Капитан полоснул по нему взглядом.
Мужик стоял хоть и без выправки, но прямо, не развалисто. Росту он был ниже среднего, и смотреть на капитана ему приходилось снизу вверх. Глаза большие, словно чужие на сухом, обросшем темной бородою лице. Взгляд не испуганный, а скорее усталый. Одежонка небогатая: перешитый из солдатской шинели пиджак, штаны из крашеного домотканого холста. Все ношеное, в заплатах.
— Кто такой? — строго спросил капитан.
— Трофим Перфильев. Крестьянин здешний.
— Что делал в лесу?
Трофим, полуоборотясь, показал на вывороченный пень.
— Корчую деляну.
— Что ж тебе, земли не хватает?
— Не себе, — серьезно и словно не почуяв насмешки, ответил Трофим. Помолчал, добавил: — Хрисану Митричу, лавошнику нашему.
— Тэк-с... — Капитан, не спуская цепких глаз с Трофима, похлопывал хлыстом по голенищу...
И сразу сорвался на крик:
— Где партизаны?
Трофим молчал.
— Отвечай, пока жив!
Рубцов расстегнул кобуру. Вынул наган.
Трофим молчал. Только дернулся кадык на худой жилистой шее.
— Рой себе могилу! Где стоишь!
Капитан уже не кричал. Но адъютант отшатнулся, увидев его побелевшие от бешенства глаза.
— Брат у меня... дозвольте, он похоронит, — сказал наконец Трофим.
Кровь отхлынула от его загорелого лица, и оно было теперь серым.
— Не разговаривай! Бери лопату! — прикрикнул капитан.
Трофим обернулся, но не успел еще нагнуться, как Рубцов выстрелил ему в спину.
Раз, другой, третий...
Третий уже в лежащего...
Капитан Рубцов с нескрываемым удовольствием оглядел стол, тесно уставленный всевозможной снедью.
«Попадья, черт побери, умеет принять гостей!»
Полнотелая попадья, конечно, заслуживала похвалы. Но, отнеся все великолепие стола ей в заслугу, капитан ошибался. Все деревенские богатеи постарались, чтобы попадье не краснеть перед губернским гостем. И щедрее всех откликнулся лавочник Хрисанф Дмитрич — тот самый, которого капитан три часа назад лишил безропотного и прилежного работника.
Хрисанф Дмитрич, впрочем, не знал про убийство Трофима Перфильева. Но если бы и знал, рука его не оскудела. Скорее, наоборот. Он, как и прочие «добрые хозяева», давно ждал избавителя, который бы приструнил отбившихся от рук голоштанных крикунов и смутьянов.
Если что и удручало Хрисанфа Дмитрича, то это неприсутствие за накрытым в значительной доле его щедротами столом. Уж очень ему хотелось завязать побыстрее знакомство с начальником отряда.
— Не по пустому любопытству, а для пользы дела, — убеждал он отца Феоктиста.
Но тот решительно воспротивился.
— Господин капитан устали с дороги. И нуждаются в отдыхе. А делами займутся завтра. Да и сами вы, Хрисанф Дмитрич, по зрелом размышлении возьмете в толк, что куда полезнее о делах разговаривать с господином капитаном завтра, когда они, отдохнув, в добром здравии и приятном расположении духа находиться будут.
Только и удалось Хрисанфу Дмитричу упросить попадью протиснуться на кухню, чтобы оттуда хоть единым глазком взглянуть.
Господин капитан тоже заметил выглянувшую из кухонной двери благообразную бороду, но не заподозрил в обладателе ее местного Ротшильда. «Бородища... наверно, староста церковный».
К тому же, в горнице оказалась особа, более заслуживающая внимания.
— Двоюродная моя племянница! — представила попадья с угодливой улыбочкой.
Девица была недурна: смазливое личико с круглыми, умело подведенными глазками, светлые кудряшки и весьма обещающая фигурка. Некоторая доля жеманности не заслонила от опытного глаза капитана, что в девице уже разбужено женское любопытство.
— София! — Она протянула капитану маленькую пухлую ручку.
— Пусть будет Сонечка! — капитан показал в улыбке ровные крупные зубы и приложился к ручке.
Потом щелкнул шпорами:
— Рубцов, Гавриил Александрович!
— Очень приятно! — сказала Сонечка и премило улыбнулась.
Сонечку усадили по левую руку от капитана (к сердцу ближе), — напротив отец Феоктист с дородной своей половиной.
Капитан приналег на поповские разносолы. Конечно, и на пути следования не голодал — не перевелась еще живность в сибирских селах, — но не единой сытости рад человек.
На данном этапе Сонечка была скорее помехой.
Приходилось терять время на бесполезное пока ухаживание за дамой слева и наблюдать не только за своей, но и за Сонечкиной тарелкой.
К тому же, Сонечка почти не ела и использовала свои возможности, забрасывая капитана вопросами.
Круг ее интересов был весьма широк.
И что танцуют на балах в губернском собрании, и какие нынче шляпки в моде, и носят ли декольте, и правда ли, что французские офицеры самые элегантные, и — что особенно удивило капитана, — будут ли брать девушек-патриоток в эти, ну еще такое страшное название, в батальоны смерти.
На все вопросы капитан отвечал односложно, но последний заставил его отвлечься от тарелки.
— А это вам для чего, милая барышня?
Сонечка ответила, что у нее с детства романтическая натура, что Надежда Дурова и Жанна д’Арк всегда были любимыми ее героинями и что вообще она обществу женщин предпочитает общество мужчин.
Капитан выразительно произнес: «Гм!..» и наново оглядел ее оценивающим взглядом, после чего сказал, что ему вполне понятны ее благородные чувства.
— И вообще я по характеру больше мужчина, чем женщина, — продолжала изливаться Сонечка.
«Хорошо, что только по характеру», — подумал капитан и снова скосил глаза на собеседницу.
Он уже утолил первый голод, и теперь его с каждой минутой все сильнее волновал туго обтянутый бюст Сонечки.
Отец Феоктист, первое время не отвлекавший гостя, теперь тоже нашел возможным вступить в разговор.
— Долго ли располагаете пробыть в наших палестинах? — спросил он, подливая гостю янтарно-желтого травничку.
— Мне поручено навести порядок в вашей округе, — ответил Рубцов. — Надеюсь, много времени не потребуется. — И, склонившись к уху Сонечки, добавил: — О чем я весьма сожалею.
В эту минуту капитан был вполне искренен.
— Господи, хоть бы уж наконец-то! — вздохнула попадья.