Страница 87 из 96
Некрасов вешает трубку, подходит к Селезневу, говорит ему что-то на ухо.
Дочь? Какая дочь? (Еще послушал Некрасова). Саня… Нашла куда приехать! Откуда же взялась она? Сейчас приму. (Кайзеру.) Скажите, как вы поняли меня, полковник?
Кайзер (встал). Я понял, ваше превосходительство, так, что некоторые поступки, свойственные характеру солдата допускаются.
Селезнев. Точно.
Кайзер. Далее я понял, ваше превосходительство, так, что полки на приманку водить нельзя, полки можно водить без приманки.
Селезнев. О боги, о дьяволы!.. (Некрасову.) Полковник, напишите ясный, точный, краткий приказ и вручите этому господину. Но мотивами либерализма, гуманизма прошу приказа не портить. Не подпишу. Ступайте. Пусть входит дочь.
Некрасов и Кайзер уходят. Входит Саня.
(Долго и пристально смотрит на Саню.) Подходи, обнимемся. Слезокапкой ты у нас никогда не была. Чему оробела? (Обнял.) Дрожишь, кажется. (Поцеловал в лоб.) Здравствуй, дочка. Черная ты какая-то, возмужалая. Покажись издали — не узнаю. Почему молчишь?
Саня. Ох, папа, измучилась, устала.
Селезнев. Одета ты демократически. То есть скверно. Сестрой, что ли, служила? Где?
Саня. Там… у них.
Селезнев. Кто велел?
Саня. А кто бы мне мог не велеть?
Селезнев. Чувство долга.
Саня. Я уже не знаю, где у нас этот долг.
Селезнев. Во всяком случае, не там, а здесь.
Саня. Ну, а я была там. И стремилась сюда, перешла фронт, нашла тебя, а ты меня еще упрекаешь…
Селезнев. На отца не ропщут. Сидела бы в Москве и ждала нас, а то нашла куда заявиться. Амазонка какая! (Взял за руку.) Черные руки… Страшно.
Саня. Разве это важно?
Селезнев. Важность отличается от пустяка объемом своего существа. Существо вещей исторических, кардинальных постигают умы зрелые, изощренные опытом, знаниями. Генеральская дочь, не успевшая закончить института, меня будет смешить, говоря о важном и не важном. Дома после обеда, когда мне дремлется, можешь меня просвещать. Что у красных?
Саня. Ничего.
Селезнев. Подтягивают силы?
Саня. Подтягивают.
Селезнев. Не верю.
Саня. Ты ничему не веришь.
Селезнев. Кто такой Фрунзе?
Саня. Не знаю.
Селезнев. Ипполита Антоновича Стрешнева видела?
Саня. Я не знаю, где генерал Стрешнев.
Селезнев. Служит начальником штаба у Фрунзе.
Саня. Это понятно.
Селезнев. Почему?
Саня. Не могу объяснить, но меня это не удивляет.
Селезнев. А мы посмотрим, кому он будет служить, им или мне.
Саня. Отец, я пришла к тебе, примешь — останусь, нет — уйду…
Селезнев. Саня, побойся бога.
Саня. Дай договорить. Но ничего такого, что относится к шпионству, я делать не стану. Воюйте сами уж, а я так устала, так устала…
Селезнев. Все истинно и благородно, что мы несем на алтарь отечества нашего.
Саня. Когда-то я боготворила твой образ поведения, теперь, прости, не понимаю.
Селезнев. Мы воюем, мадемуазель. Мы Россию спасаем.
Саня (приближаясь). Папа…
Селезнев. Что, дитя мое?
Саня. Ты рад, что мы нашли друг друга?
Селезнев. Не рад, а восхищен… Фронт перейти… Мой темперамент.
Саня (как бы про себя). Ничего не понимаю.
Селезнев. Велеть чаю? Закусок? Может быть, вина?
Саня. Да… и вина.
Селезнев (вызвавши адъютанта). Вина, закусок… чаю.
Адъютант удаляется.
Ты, кажется, произнесла, что ничего не понимаешь?
Саня. Да, произнесла.
Селезнев. А ты пойми, что мы живем в двадцатые годы проклятого двадцатого столетия. Век девятнадцатый исчерпан и растоптан. Но и твой Пушкин… кстати, написавший «Капитанскую дочку»… был бы здесь со мной. Не смей гримасничать.
Саня. Я не гримасничаю, папа. Я начинаю что-то понимать.
Селезнев. Мы воюем, Саня.
Саня. И чего же вы хотите от меня?
Селезнев. Мне надо Стрешневу письмо отправить, доверительное, важнейшее.
Саня. И ты меня курьером?
Селезнев. Я сам надел бы лапти, сам пошел бы на свиданье с Ипполитом Стрешневым, да мне нельзя. Тебя же мне сам бог послал. Ты там жила, служила им, знаешь их повадки, стиль, и ты без риска с помощью моих людей перейдешь фронт и возвратишься. Но ты измучена, конечно. Отдохни, приди в себя. Потом поговорим.
Саня. Коль бог послал, так что же, я пойду.
Селезнев. Нет, сначала отдохни, приди в себя.
Саня. А я пришла в себя.
Селезнев. Характер на характер?
Саня. Да.
Селезнев. Ну что ж. Добро. Ты не представляешь, как нам важно установить связь с генералом Стрешневым. Мы на войне, в смертельной и последней схватке.
Саня. Я понимаю. Я готова.
Селезнев. Конечно, это жертва, но какая!
Саня. Господи, я же поняла.
Селезнев. Добро, добро.
Входит вестовой.
Полковника Некрасова.
Вестовой уходит.
(Взял за руку Саню.) Нет, ты устала, у тебя потухшие глаза. Мы можем повременить день-другой.
Саня. Пережитого не излечат ни день, ни другой. Потом когда-нибудь отдохну, совсем приду в себя.
Селезнев. В Москве и очень скоро.
Саня. Да, в Москве.
Входит Некрасов.
Селезнев. Полковник, снарядите мою дочь за линию фронта с известным вам поручением. Дайте провожатых. Составьте точный всесторонний план.
Некрасов. Но, может быть, осмелюсь возразить…
Селезнев. Вы много возражаете, мой милый, вы весь в раздумьях. Вы возражали против действий дивизии Лисовского, и я поддался вам. И приказа не пишите, и отпустите немца с миром. Пусть будет все, как было. А что касается последнего распоряжения, то это мое личное, отцовское дело.
Штаб Фрунзе. Палатка в поле, разбитая под деревом: простой стол, лавка. На столе карты, бумаги. В палатке Дронов и адъютант.
Адъютант (подтянут, весел, безоблачен). Весна, товарищ Дронов, красивое время года. Мы вышли в поле, мы наступаем. «Мы долго, молча отступали, досадно было, боя ждали…»[118]. Почему вы такой каменный и роковой?
Дронов. Шуточками занимаетесь, товарищ адъютант, весело живете.
Адъютант. Мне говорила мама, что когда я родился, то тут же и захохотал, а вы, клянусь, товарищ Дронов, первым делом обмарались.
Дронов. Я сюда пришел не зубоскалить, а по серьезному делу.
Адъютант. Обидчивый вы человек, товарищ Дронов. Какое дело? Говорите.
Дронов. Чапаев человека убил.
Адъютант. На войне это не очень ново.
Дронов. Смотря кого убить. Он моего бойца прикончил. Нашла амбиция. Ему захотелось перед ивановскими новобранцами себя показать. Дивитесь, мол, какой я строгий, приказов, мол, своих не отменяю, все мне нипочем, все сходит с рук. Нет, извините. Я прошу вас передать мой рапорт товарищу Фрунзе.
118
«Мы долго, молча отступали…» — строка из стихотворения М. Ю. Лермонтова «Бородино»