Преодоление игры

С тем Анатолий, этот подрядившийся на подлости справедливец, убрался вон, а я зашла к его нанимателям и сказала, что любые родители в принципе не имеют права быть глупыми. Но если им нравится собственная недальновидность, то нет силы, которая заставила бы меня терпеть издевательства над Юрой, и если они не прекратят его третировать, то я им устрою веселенькую жизнь, от которой они будут выпрыгивать из окон. И я готова была это делать, клянусь! Но, кажется, это сработало — несколько лет мы жили, не замечая друг друга. А потом получили квартиру на Парусе и уехали от них.

Отношения наши практически так и не восстановились, правда, не по нашей вине, а по их вредности. Пару раз мы приглашали родителей к себе, и они приезжали — на банкет по случаю защиты Юриной диссертации и однажды на встречу Нового года.

Через пять лет мы поменяли квартиру и переехали в центр города. Здесь они у нас не бывали, хотя Семен Иванович несколько раз звонил, когда Ульяна Яковлевна уезжала в Киев прислуживать в быту старшему сыну. Свекр жаловался на нее, на жизнь, на семью Анатолия и давал нам понять, что прежняя травля нас исходила не от него. Видно было, что он многое пересмотрел, понял и считает себя недостойным снисхождения, тем более что оно оскорбило бы его. Короче, речи его были полны двойственности и сомнений. Он говорил, что его жена очень любит старшего сына и считает, что именно он станет их опорой в старости. К тому же, мол, там растет внук.

— Хотя это мне не по душе, но что–то изменить невозможно.

— Не надо ничего менять, — сказал ему Юра, — нас все устраивает, — после этого он нам звонить перестал.

Прошло пятнадцать лет. За это время не стало нашей страны, нашего мира и нашей культуры. Все поменялось. В новых реалиях всем трудно жилось, потому что исчезла стабильность, забота о трудящемся человеке со стороны государства. Прекрасный народ, воспитанный жить и работать для своей Родины, предали, он оказался брошенным на произвол судьбы и постепенно распадался на отдельные стаи. Но мы еще находили свое место в событиях, еще работали и жили в достатке.

Однажды в воскресенье вечером зазвонил телефон. По привычке я взяла трубку.

— Это звонят с Октябрьской площади, — прозвучал голос свекрови.

— Я узнала.

— Умирает мой муж, — сказала она. — Могу ли я рассчитывать, что вы…

— Мы едем к вам, — сказала я, сразу представив, как тяжело ей было обратиться к нам за помощью.

— Спасибо.

Семен Иванович был в сознании, он умирал от отека легких, но ему казалось, что он поправится. Мне было жалко его, маленького и похудевшего, который так нескладно прожил свою жизнь, обладая знаниями и не обладая мудростью. Я присела возле него и гладила его руку, а он жаловался мне, что его единственный внук растет нерусью.

— Ваш ребенок был бы другим, я знаю, — сказал он, как обычно называя меня на «Вы».

— Что толку говорить об этом, все уже состоялось, — ему становилось хуже, порой он засыпал, поэтому я больше помалкивала. Он не отпускал мою руку и тут же просыпался, едва я прекращала его гладить.

Свекровь сидела на диване и молчала. Юра стоял возле меня.

— Надо что–то делать, — сказала я свекрови, улучив момент.

— Что делать? — спросила она почти с негодованием.

— Его еще можно спасти, надо парить ноги, растирать… У моей сотрудницы мать страдает диабетом и у нее часто случаются такие же осложнения. Но моя сотрудница умеет выводить ее из них. Я сейчас позвоню и расспрошу все в деталях…

— Не надо, — остановила меня свекровь. — Пусть все идет, как идет.

— Вы Толе звонили? — спросила я. — Почему он не приехал?

— Звонила, — сказала свекровь. — Он занят. И вообще, он сказал, что досмотреть мужа до смерти — это мой долг. Вы не оставите меня?

— Нет, конечно. Что за вопрос?

— Тогда идите домой, отдохните. На днях тут будет хлопотно, — я не узнавала свою свекровь, это был уже совсем другой человек.

Я наклонилась поцеловать свекра.

— Спасибо, что пришли, — прошептал он, и это были последние его слова. После них он впал в беспамятство, из которого больше не вышел.

Было уже темно, но Юра еще задерживался на работе, когда на следующий день позвонила свекровь:

— Он постепенно уходит. Как только его не станет, я позвоню вам, будьте готовы.

И вот это случилось, она позвонила, сказав одно слово: «Приезжайте». Я оставила Юре записку и поехала одна. Правда, Юра появился почти следом. Со свекровью находилась постаревшая и опустившаяся с неба на землю Бэла Иосифовна, ее несостоявшаяся свояченица. Ровно через две недели Бэла Иосифовна умрет точно от такого же отека легких, что и Семен Иванович, и семья Гузовых уедет в Хайфу без нее.

После похорон свекровь, удостоверившись, что надеяться она может только на нас, предприняла шаги, чтобы после нее квартира досталась Юре.

— Вы с Толей посоветовались? — спросила я, когда она объявила свою волю. — Он не будет возражать?

— А что мне Толя? Это я решаю.

Передо мной была простая беззащитная женщина, настрадавшаяся, прожившая жизнь без счастья.

— Я не любила Семена, — рассказывала она, объясняя, почему на похоронах не плакала. — Что я с ним видела? Ничего хорошего.

Опустевший дом Юриных родителей пропах нищетой. С момента нашего уезда оттуда там ничего не делалось. Все деньги двух пенсионеров уходили на лечение, и их не хватало не то что на дом, а и на новую одежду. У свекрови на все сезоны оставалась одна бостоновая юбка и ситцевая блузка. Из верхнего — одно на все сезоны демисезонное пальто.

Я потеряла покой, найдя ее в таком плачевном положении, и не успокоилась, пока уже через несколько недель она не была с полным гардеробом, одета на все сезоны во все новое. Благо, у меня тогда были такие возможности. С нами она зажила более интересно, насыщенно, объездила всех своих и моих родственников, много и подолгу принимала у себя старшую сестру. Я привела ее в свой магазин, который назывался «Юрий», показала также типографию, где работала на основной работе, рассказала, как делаются книги. На тот момент мы отремонтировали свою чудную однокомнатную квартиру с огромной кухней, обставили хорошей новой мебелью, и Ульяне Яковлевне нравилось оставаться там, когда мы уезжали в командировки.

Помню, молодым летом 1992 года мы с Юрой в последний раз были в Ленинграде, тоже на книжной ярмарке. Времена уже наступили мрачные. Мы ехали туда медленным и каким–то потерянным пассажирским поездом, словно он шел по необжитому лунному пространству, почти одни в вагоне и проводница просила нас задраиться в купе на все замки, потому что могут прийти грабить. К счастью, этого не случилось, но впоследствии Юра купил специальное устройство для запирания купе изнутри, так оно и лежит у нас как память о той истории, ни разу не использованное.

Ленинград мы нашли в плачевном состоянии — после прекращения непрерывных реставрационных работ и работ по обновлению зданий, которые велись в советское время, он враз обветшал и утратил вид. На некогда гордых стенах и фасадах размылся фон, местами обсыпалась штукатурка и зияли темные пятна запустения, стали видны их старые кирпичи и трещины.

Не меньше того изменились и люди. Из центра исчез дух гостеприимства, пропали благообразные старушки, вежливые, доброжелательные, всегда улыбающиеся и готовые дать любое разъяснение гостю города. Их места на скамейках скверов заняли дети перестройки, будущее нации — пьющие, жующие, отрыгивающие и плюющие тела, сидящие на спинках и ногами грязнящие сидения. Душа скулила неприкаянным щенком, глядя на это. Оказывается, старую ленинградскую публику, как скот, согнали в пригороды и гноили там в бараках, а их квартиры раскупили новые русские — разбогатевшие подонки из подворотен, жучки, некогда промышлявшие спекуляцией и другими грязными делишками. От них смердело на расстоянии, несмотря на попытки выглядеть респектабельно.

Этот же дух царил и на ярмарке, где повсеместные цветы выглядели как венки на могиле отрасли. Книг было много, но они уже начинали терять соответствие хорошему вкусу. Под красивые обложки проникали пошлые писания о ничтожной жизни вульгарных однодневок — мнимых богачей с убогими мозгами, проституток, мнящих себя элитой, гнилого племени новых лишних людей, потребителей и прожигателей жизни.