Семейные тайны

— Чуть позже, — сказала дочери Грейс. — Сет, отведи Сибилл в гостиную. Подарок там.

— Конечно. — Мальчик дождался, пока Сибилл встала из-за стола, и, передернув плечом, пошел из кухни.

— Я купила все это в Балтиморе, — смущенно начала она, — так что, если что-то тебе не понравится или не подойдет, Филипп сможет обменять.

— Ладно. — Сет вытащил коробку из первого пакета, уселся в позе лотоса на полу и спустя несколько секунд уже рвал в клочья подарочную упаковку, которую она так мучительно выбирала.

— Могла бы и в газету завернуть, — хмыкнул Филипп, усаживая ее в кресло.

— Обычная коробка, — озадаченно произнес Сет. Его скучающий тон резанул ее по сердцу.

— Да… я сохранила чек. Можешь вернуть в магазин в любое время и обменять на то, что нравится.

— Ага. — Тут он перехватил жесткий взгляд Филиппа и поправился: — Вообще-то коробка ничего, красивая. — На самом деле ему хотелось закатить глаза. Он лениво отогнул металлический крючок, откинул крышку. — Черт побери!

— Вот это да, Сет! — присвистнул Кэм, глянув через плечо на входившую в гостиную Анну.

— Боже, ты только посмотри! Тут есть все. И уголь, и пастель, и карандаши. — Он ошарашенно взглянул на Сибилл. — И это все мне?

— Это набор. — Она нервно крутила на пальце тоненькое колечко. — Ты так хорошо рисуешь, и я подумала… может, тебе захочется поэкспериментировать с другими материалами. Во второй коробке еще кое-какие принадлежности.

— Еще?

— Акварель, кисти, бумага… — Она пересела на пол, глядя, как мальчик с радостным нетерпением срывает бумагу со второй коробки. — Возможно, ты решишь, что тебе больше по душе краски, замешенные на акриловой смоле, или перо с тушью, но я сама больше склоняюсь к акварели, поэтому подумала, что, может, ты тоже захочешь попробовать.

— Я не умею рисовать акварелью.

— О, это очень просто. — Сибилл взяла одну из кистей и начала объяснять основные технические приемы. Рассказывая, она улыбалась ему, позабыв про свою нервозность.

Свет лампы косо падал на ее лицо, преображая черты, глаза и тем самым вызывая у него смутные воспоминания.

— У тебя в квартире на стене висела картина? Цветы, белые цветы в синей вазе?

Сибилл сдавила пальцами кисть.

— Да, в спальне. У меня в квартире в Нью-Йорке. Это одна из моих акварелей. Не очень удачная.

— И еще у тебя были цветные бутылочки на столе. Много. Разных размеров.

— Флакончики от духов. — У нее опять сдавило горло, так что она едва выдохнула. — Я их коллекционировала.

— Ты разрешила мне спать с тобой в твоей кровати. — Он прищурился, сосредоточенно роясь в обрывках воспоминаний. Мягкие ароматы, мягкий голос, мягкие цвета, формы. — Ты рассказывала мне сказку, про лягушку.

«Заколдованный принц». В воображении всплыл маленький мальчик. Он лежит возле нее, свернувшись клубочком. Его ярко-синие глаза неотрывно смотрят ей в лицо. Ночник рассеивает темноту, а она успокаивает его страхи волшебной сказкой со счастливым концом.

— Когда ты гостил у меня, тебе снились кошмары. Ты еще совсем маленький был тогда.

— И еще у меня был щенок. Ты купила мне щенка.

— Не настоящего. Мягкую игрушку. — У нее поплыло перед глазами, в горле застрял комок, сердце разрывалось. — Ты… у тебя не было игрушек. И, когда я принесла его домой, ты спросил, чей он. Я сказала: твой. Ты так и звал его: «Твой». Она не взяла его, когда… Мне нужно идти.

Сибилл вскочила с пола и стремительно кинулась к двери.

ГЛАВА 17

Она подбежала к своему автомобилю, дернула дверцу и только тогда сообразила, что машина закрыта. Глупая привычка жителя большого города, совсем неуместная в милом маленьком городке.

В следующую минуту она осознала, что выскочила на улицу без сумки, пиджака и ключей. Но о том, чтобы возвращаться в дом после столь постыдной вспышки, не может быть и речи. Лучше идти до гостиницы пешком.

Услышав за спиной шаги, Сибилл резко обернулась и увидела направляющегося к ней Филиппа. Радость или смущение вызвало его появление, она затруднялась определить. Она не могла понять, что пузырится в ней, горит, заливая сердце и горло. Чувствовала только, что ей нужно от этого поскорее избавиться.

— Извини. Я понимаю, что поступила невежливо. Но мне действительно необходимо уехать, — быстро заговорила она, захлебываясь словами. — Принеси, пожалуйста, мою сумку. Мне нужна сумка. Там ключи. Надеюсь, я не испортила…

— Ты вся дрожишь, — мягко сказал Филипп, протягивая к ней руки. Она отпрянула.

— На улице похолодало. А я забыла пиджак.

— Не настолько. Иди сюда, Сибилл.

— Нет, я уезжаю. Голова разболелась. Я… нет, не трогай меня.

Не обращая внимания на ее слова, он решительно притянул ее к себе и крепко обнял.

— Все хорошо, детка.

— Нет. — Ей хотелось вопить. Неужели он слепой? И глупый? — Мне не следовало приходить. Твой брат меня ненавидит. Сет боится. Ты… твои… я… — О, как больно. Грудь разрывается. — Отпусти. Я здесь чужая.

— Вовсе нет.

Он видел, как она и Сет смотрели друг на друга, как между ними возникала некая связь. Ее глаза ярко-голубые, его — сияющие. Он даже будто уловил какой-то щелчок.

— Никто не питает к тебе ненависти. Никто тебя не боится. Поплачь. — Он прижался ртом к ее виску и готов был поклясться, что чувствует, как вибрирует и шипит в нем боль. — Поплачь.

— Я не собираюсь устраивать здесь спектакль. Принеси, пожалуйста, мою сумку, и я уеду.

Она держалась стойко. Казалось, вся обратилась в мрамор. Но этот мрамор уже дал трещину и лопался от внутреннего давления. Если она не позволит своим чувствам излиться наружу, то просто взорвется, решил Филипп. Значит, он должен подтолкнуть ее.

— Он вспомнил тебя. Вспомнил, что ты любила его.

В ней что-то хрустнуло, разбилось вдребезги. Острые осколки вонзились в разбухшее сердце.

— Я больше не могу. Это невыносимо. — Она судорожно вцепилась ему в плечи, сжимая и разжимая пальцы. — Она забрала его. Забрала. Я чуть не умерла от горя.

Сибилл всхлипывала, теперь уже крепко обхватив его за шею.

— Я знаю. Знаю. Так всегда бывает, — тихо сказал Филипп. Он поднял ее на руки и, прижимая к груди, присел с ней на траву. — Излей свое горе.

Она отчаянно рыдала, жгучими слезами орошая его рубашку, а он укачивал ее и думал. Холодная? Безучастная? Вовсе нет. Просто боится душевной боли.

Он не увещевал ее, не успокаивал, даже когда она сотрясалась всем телом так сильно, что казалось, у нее вот-вот переломятся кости. Он не сулил ей утешения, не предлагал советов. Он знал цену очищению и поэтому просто гладил ее и покачивал, пока она выплакивала свою боль.

На крыльцо вышла Анна. Филипп мотнул ей головой, отправляя обратно в дом. Дверь закрылась, они снова остались одни. А он все гладил и гладил ее, медленно покачиваясь с ней на руках.

Наконец слезы иссякли, и, выдохшаяся и сконфуженная, она затихла у его груди. Голова гудела, в горле и желудке ощущалось жжение.

— Извини.

— Не надо извиняться. Тебе нужно было выплакаться. Как никому другому.

— Слезы проблем не решают.

— Это как сказать. — Он встал, поставил ее на ноги и подвел к своему джипу.

— Садись.

— Нет, мне нужно…

— Садись, — повторил он с едва заметным раздражением в голосе. — Сейчас принесу сумку и пиджак. — Он усадил ее на пассажирское сиденье. — Но машину ты не поведешь. И ночью я тебя одну не оставлю.

У нее не было сил спорить. Она чувствовала себя опустошенной и жалкой. Только бы добраться до гостиницы. Она сразу ляжет спать. Проглотит таблетку снотворного и провалится в забытье. Думать она не желает. Если начнет думать, к ней вернется боль. И затопит ее.

Из дома вышел Филипп с ее вещами. В его угрюмом лице читалась несгибаемая решимость. Не в состоянии бороться с собственным малодушием, Сибилл закрыла глаза.

Филипп не произнес ни слова. Просто сел рядом с ней за руль, пристегнул ее к сиденью ремнем безопасности и завел мотор. Он не нарушал благословенного молчания всю дорогу до гостиницы. Она не возражала, когда он вошел вместе с ней в вестибюль, не возражала, когда он вытащил из ее сумочки ключ и отпер дверь.