Помиловка и электрон

— Неужели? Как это?! — присутствующие иезуиты, францисканцы и отшельники оторопели.

— А так! Научный проект разработал наш вкладчик, нобелевский лауреат, молитвами нашими. А сволочным сексотам шиш выйдет. На их допотопные жучки будем фиктивные покаяния гнать. Дезуху. Аминь!

Закатный вечер наливался ласковой синевой, покоем, звал к размышлению, а веруешь — то и к молитве. Прибой вечернего оживления несет толпы в пространства ресторанов, роскошных и подемократичней, удалых кабаре, необъятных ангаров кончерто, валит публику к подмосткам фабрик бизнеса шоу-ноги и закоулки притонов казино с рулеткой.

Волны сумеречного оживления омывают также стертые, но спрыснутые освященной росой ступени паперти храма «Святой Грех». Построенный в стиле «Вскрик», храм популярен в округе своей персональной Киберией: патентованное отпущение грехов, сколь угодно громоздких. Прослушав проповедь с кафедры, утонувши в накатах октав стозевого органа, каждый из нас, делая весьма интеллигентное выражение лица, а глядишь, и морды лица, каждый направляется в холл ожидания, напрягшись к пыточной чистке души от скверны бытия за период с предыдущей чистки. А затем — страшновато, конечно! — замыкается в Камере электронного самоочищения. Хочешь быть красивым, надо помучиться. Ни один шаман или экстрасенс не выметет душу поганой метлой так, как Исповедальня Киберии. При абсолютной неразгласке!

Суровый лицом, чуть взопревший на покаянной экзекуции, еще час назад дрянь-человек вываливается из Камеры в зал Бодрости, где приятно перемочься, испаринку просушить на спине.

— Пронесло! Тысчонку в Бочку отвалил, уговорили кровные. Кнопку откровений отжал, секреты аннигилировал. Помиловка оформлена! Закусить и на волю, на воздух — куда он вылетит с личиком ангельским, умильным. В зале Бодрости достаточно столиков, заманчивый бар вдоль стены. Найдется чем закусить. Балычок, икорка, крабы чукотские, столичная, селедка керченская. Но о закусках потом…

Джон Смит меланхолически одолел мраморные ступеньки входа в сумеречные покои Храма. В русских фонетических условиях Джон соответствует Ивану, как в солдатской песенке «По-грузински он Вано, а по-русски — Ваня». В еще непоздний час праздности Джон Смит, аналог Ивана Кузнецова, для понятливости, оказался не в нарядной ресторации или каком притоне азарта, о, нет, как видим. Приштормило его в декорации «Святого Греха» в настроении вполне деловом, но, надо заметить, далеко не пасхальном, муторном. Все вроде при себе для организации очередной помиловки, и каяться страсть как необходимо, да никак не может припомнить, закрыл он прошлым визитом одно свое делишко или как? Раз покаялся, считай дело закрытым. Баста, была вина, теперь же всего-навсего твоя беда.

Да, был грешок, оступился и не то чтобы придушил кого или с чьим сейфом нашалил. Но-но, куда мельче, вроде как не извинился перед тещей, когда с лестницы спустил. Мелкая неучтивость. Но вторично мучить Небо по пустяшному, но все же вопросу никак нельзя. Чревато вирусом для электроники, осквернением общей Программы. Вроде СПИДа для электроники. Могут и от Прихода отлучить…

Обворожительная проповедь и фуга си-минор «Спаситель на кресте» смягчили складки настроения, чуть приблизили к Вечности, однако не настолько уж, чтобы прижимистый Джон вдруг размягчился на удвоение окончательной платежки, гонорара за всю обслугу под финальный код на хорал «Ныне отпущаеши». Хотя душевная смута и нагнеталась необъяснимо мрачными предчувствиями, сумятицей сомнений.

— Отменить, что ль, нынче Киберию? Прошвырнуться по притонам? По гадюшникам? — Джон сегодня что-то несвойственно трухал и явно малодушничал. Ох, не ходил бы сегодня Джон, а по фирменным бумагам и счетам — Чарльз Диллон, не ходил бы сегодня дальше паперти. Напрасно упрямец не поддался скверным предчувствиям. НЕВЕРОЯТНОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ уготовил ему сегодняшний час заката. Час, превративший несчастного в человека-легенду, почти национального героя и святого.

По сей день дух захватывает у падких на чертовщину слушателей, когда живые свидетели конкретной чертовщины в стенах Храма пересказывают ротозеям детали сенсации. В лицах пересказывают, хоть и с оглядкой: преподобный настоятель суперхрама лично наложил печать молчания на уста очевидцев скандального прецедента. Дабы не пошатнулась рекламная пропаганда всемогущества электроники, столь прибыльной для дипломированных иллюзионистов-кибернетиков, сколь и для бизнеса неприкасаемо богоугодного.

…Прошагав в холл ожидания, Чарльз Диллон сумрачно огляделся. Что ж, привычная публика, все достаточно приличные, явились с повинной по грешным делишкам с переплатой за аннигиляцию интимности. Нормально. Вон в углу под витражами табунится благостная компашка, сицилийская братва с крестным отцом — смокинги по протоколу, проборы под лаком.

— Кокаин, рэкет, компрачикос? — нейтрально задумался Смит-Диллон. — Да нет, контрабанда. Необандероленные макароны плюс неореализм видеопиратства. Их же грузовичок припаркован у газона, при аншлаге: «Киносериал „Ромео и Джульетта“, кинозвезды любят только друг друга и только спагетти! Секрет волшебного неоспагетти гарантирует семейство „Монтекки и Капулетти“!»

— Пустое, — посочувствовал Джон Смит милым гангстерам. — Молись не молись, от вендетты все одно не уйдешь.

В другом уголке чопорно ожидали вызова на коллективное покаяние юные леди: профессиональные проститутки с первого взгляда. Томились в прихожей и респектабельные джентльмены вроде депутатов, биржевики, ну и сошка помельче — герои труда, общественники. Очередь, но никакой склоки. Скукота! Джон переключил внимание на очередника в чалме и бурнусе.

— Вот чей верблюд пасется на газоне… Ухо верблюд пялит на витражи, фугу ловит чутким ухом, Башка-чалма! Аллаху грехи отпускать не положено, а здесь как-никак шанс. Не упускай, чалма, шанс, однова живем!

Освоившись, Смит-Диллон упруго шагнул к пульту заказов сеанса покаяния, набрал клавиатурой: Чарльз Диллон, урожденный Джон Смит, должность — грешник.

Деловой псевдоним для бизнеса Джон подобрал себе, когда офисом обзавелся, подобно деловым сверстникам со дна жизни. Рокфеллеру или какому принцу крови псевдонимы не треба, а вот Смитам престижно необходимы, для визитки с виньетками. Он давно свыкся с перелицовкой на Чарли, даже в сновидениях на свиданиях с бабушкой — а он боготворил покойную бабушку-хипесницу — он слышал от нее ласковое: «Чарли, внучок…» Привык к новому обличью. Юридическая документация вплоть до водительских прав — все скопом узаконивалось теперь на уважаемого Диллона. Но в общении с Небом и Всевышним он суеверно рекомендовался двояко, не зная верняком, какое из имен созвучнее Небу. Что же касается набора ФИО на калькуляторе для бухгалтерского учета посетителей, так это, в общем, не обязательно, однако неукротимый Джон упрямо отмечался в памяти кибера. Пусть служивый синклит зрит его богобоязненность и платежеспособность. Жизнь припрет, учетная карточка сгодится.

Мутный этот джентльменский набор предчувствий и сомнений Чарльз Диллон втащил с собой в Камеру Откровений, как только могучий вентилятор выкачал из помещения спертые одухотворения предыдущего грешника. Компрессор мигом закачал в камеру озонированного свежака, вышибая нечистый дух предшественника. Попахивало портянкой лишь самую малость.

— Навонял, однако, каналья, — процедил сквозь зубы Джон-Чарли, распиная пиджак на казенных плечиках. — Видать, было из-за чего мучиться-каяться до пота цыганского. По ароматам — душегуб, точно.

Изобразив перед ожемчуженным распятием позу блудного сына, Чарльз на карачках приступил к исполнению искренних формальностей. Распятие-микрофон сперва бдительно заглотило его расширенные данные анкетной жизни: ФИО, соцпроисхождение, был ли в плену, или за границей, или на лесоповале, сколько раз холост, исключался ли из партии, не реабилитирован ли посмертно и прочие позиции закрепления личности во Вселенной. Распятие хищно заглатывает, как удав кролика, сухой паек данных, продавливает их в желудок компьютера, аж урчит в потрохах электроники, где исповедальные разглагольствования прессуются в таблетку-сигнал размерами в микроскопический кварк. Затем — шварк! — шарашат этим гравитоном точно во врата канцелярии преемника Всевышнего. Пенальти!