Страница 12 из 126
Итак, вот она — шахта, о которой столько думалось все эти дни и ночи! Андрей огляделся. На рудничном дворе было шумно, оживленно, светло. У ствола, прямо под ливнем, работала молоденькая стволовая. В своем резиновом плаще и в большой черной блестящей от воды шляпе она казалась похожей на моряка в шторм: мокрые плиты под ней были ее палубой. Девка была красивая и проворная; не один Андрей засмотрелся на нее.
Откуда-то из тьмы шахты с дребезгом и грохотом вынеслась «партия». Чубатый коногон лихо свистнул и соскочил с вагончика.
— Эй, Люба! — весело крикнул он. — Примай партию, крошка моя!
Андрей тихонько подошел к лошади. Она стояла, понурив голову, и, видно, уже дремала, чуть похрапывая. Он осторожно потрепал ее гриву. Ему вдруг захотелось припасть к ее шее и спросить тихонько, в самое ухо: «Ну, как тебе живется тут? Не обижают? А я, понимаешь, мобилизованный...» Он опять ласково потрепал рукой по ее шее. Она подняла к нему морду и взглянула добрыми, умными и кроткими глазами. Лошадь была зрячая.
И сразу все ночные и дневные страхи его разлетелись, развеялись, будто все в том-то и заключалось, что лошадь зрячая. Он засмеялся я уже другими глазами взглянул на окружающий его мир. Действительно, подземное царство! Низкие, пещерные своды, огни, люди в балахонах с капюшонами, похожие на гномов, — все фантастично и красиво. Да, красиво! — удивился он сам.
— Ну, пошли! — сказал, наконец, десятник. — Только от меня, чур, не отставать!
И он пошел вперед легкой походкой горняка, неслышно ступая на носки, чуть ссутулясь и втянув голову в плечи. А за ним, спотыкаясь и путаясь, как слепые беспомощные котята, потянулись все. Они еще и лампочек-то держать в руках не умели; свет падал куда-то назад, а не вперед.
Потом они привыкли к темноте и стали различать предметы. Увидели колею, канавку, в которой тихо журчала подземная вода, стены из бревен, бревенчатый потолок...
Они шли штреком. И то, что показалось им потолком и стенами, было только крепью, делом рук дяди Онисима или его товарищей. И случись старина тут, он уж объяснил бы ребятам, что крепили тут, как обычно, неполным дверным окладом; вот этот верхний столб потолка — «верхняя», или «матка», эти боковые — «стойки», а был бы еще нижний столб, уж он был бы «лежан», или «порог», и тогда дверной оклад был бы полный. И стойки ставили тут трапецией: видишь — внизу шире, а кверху — уже; и замок делали прочно, в лапу; и на этой-то крепи все держится, вся земная толща, и кабы не было дяди Онисима, все б тут к черту рухнуло и завалилось...
Но Виктор и не стал бы слушать его сейчас. Он шел по шахте, как очарованный. И его пылкому воображению представлялось уже, что попал он в подземный дворец или в старинный рыцарский замок. Колоннады, колоннады, колоннады вокруг и длинный строй парадно распахнутых настежь дверей. А он идет этой анфиладой. Шахтер Виктор Первый, и под светом его лампочки расступаются перед ним арки и неслышно, незримо, как в сказке, все распахиваются и распахиваются двери.
— Грибами пахнет... — вдруг раздался рядом голос Андрея.
Виктор очнулся.
— Что?
— Грибами пахнет... — удивленно повторил Андрей.
— Это плесень пахнет, — отозвался из темноты, как всегда резкий, голос Светличного.
— Нет, грибами! — упрямо повторил Андрей.
Как и Виктор, как, вероятно, и все ребята, внезапно притихшие в шахте, Андрей чувствовал, что из реального мира, в котором он до сих пор жил, он попал сейчас в мир сказки.
Ему казалось, что вокруг них лес. Не обыкновенный лес, не такой, что синеет за Пслом, а лес волшебный; смутно припоминалось Андрею, что уж он когда то, давным-давно слышал о нем. В детстве, что ли? От бабушки?
В этом подземном лесу нет на деревьях ни ветвей, ни листьев, ни шуршания папоротников под ногами, ни шорохов травы, ни птиц. Не шелохнутся здесь голые стволы, нет на них ни гнезд, ни даже коры.
Это уснувший, окаменевший, заколдованный лес. И течет в нем подземная Река Жизни; кто искупается в ней — будет жить вечно.
Чем они были при жизни, эти голые стволы? Деревом, человеком, великаном? В этом очарованном лесу все необычно. Здесь бродить интересно и чуть-чуть страшно.
— Эй, голову береги! — закричал впереди десятник.
Андрей вовремя втянул голову в плечи: перед ним висела переломленная балка. Она болталась, как перебитая рука великана, а за ней дальше еще и еще свисали сломанные бревна, словно была здесь недавно битва, словно могучий бурелом прошелся тут по лесу.
— Это отчего же? — спросил из тьмы чей-то испуганный голос: Андрею показалось — голос Братченко.
— Жмет! — коротко объяснил десятник. — Давит!
И все сразу поняли, что «жмет», и притихли.
«Жмет» земля (шахтер сказал бы: порода)! Жмет сверху, давит с боков; Андрей заметил, что кое-где и боковые стойки выдавились из общего строя крепи, припали, как раненые, на одно колено. А за ними грозно и тускло уже поблескивала пустая порода.
И Андрею вдруг ясно представилось положение, в котором они очутились. Они были глубоко-глубоко под землей. Маленькая горсточка беспомощных ребятишек да хиленький старичок с ними. Они шли по пустынному ходку, людьми же прорубленному прямо в земной толще. Ничего вокруг нет, кроме таких же ходков-просек. А над ними нависла вся огромная масса разбуженной и рассерженной земли. Маленький человек бесцеремонно вполз сюда, в это подземное царство, нарушил вековой покой этих могучих пластов, вмешался в плавное течение этих каменных рек — да что им стоит раздавить его, как козявку? Разве сдержат эти жалкие сосновые стойки их могучий напор? И Андрею стало немного жутковато.
Десятник вдруг остановился и обернулся к комсомольцам.
— А вы, часом, не устали, ребята? — благодушно спросил он.
Новички сразу же сбились вокруг него, как вокруг пастуха стадо.
— Немного есть... — сознался Светличный.
— А тогда и отдохнуть можно! — сказал старик и первый присел по-забойщицки на корточки. Ребята просто повалились наземь. Земля была сырая, влажная.
— Да, ремонтировать, ремонтировать этот ходок надо! — кряхтя, сказал десятник и постучал лампочкой о стойку; посыпалась желтая труха. — Вот и сосна, а слаба! Не выдерживают они здешнего климата: гниют. — Он опять постучал по стойкам, как настройщик по клавишам: звук был больной, глухой, и обернулся к ребятам. — А я, — вдруг сказал он, хитро щурясь, — я вот сорок лет в шахте, а ничего. Живу! — И он даже хлопнул себя по коленкам.
— И не гниете? — смеясь, подхватил Виктор.
— И не гнию! — радостно взвизгнул старик.
Все засмеялись, Андрей тоже.
— Человек не сосна! — смеясь, сказал десятник. — Человек, он все может, на то он и человек! Вы только по-первах носа не вешайте, ребятки, советую я вам. По-первах все трудно, даже водку пить.
«Человек все может! Ой, как же это хорошо, как верно сказано! — обрадовался Андрей. — Человек, он всюду пройдет, и ни чего-то ему не страшно. А как же я? — вдруг растерянно подумал он и вспомнил все свои страхи. — И что я за человек такой, всего-то боюсь?..» — рассердился он сам на себя.
Они шли уже долго, очень долго, все какими-то ходками. штреками, просеками, и казалось, конца не будет их путешествию в центр земли. Было пустынно вокруг них, люди встречались редко, блеснет где-то в стороне одинокий желтый волчий глазок лампочки и исчезнет. Это ремонтный рабочий возится у путей, или сидит, скучая, у вентиляционной двери девушка. Ребята пройдут мимо нее; с шумом, похожим на выстрел пушки, хлопнут двери — и опять пустыня и тишина...
Комсомольцы не видели еще ни одного человека, работающего в угле, да и угля еще не видели: только матовый купол кровли над головой да сосновые стойки вокруг, словно и впрямь брели они не по шахте, а по лесу.
Стояла здесь какая-то особенная тишина, такой и в лесу нет: ни шорохов, ни ветерка. Только тихонько и сухо потрескивают сосновые стойки да где-то шепчется вода.
Эта тишина была приятна Андрею: в ней хорошо думалось. Он всегда любил тишину, а Виктору эта тишина была непереносна. Ему уж прискучил парад распахнутых дверей. Ему хотелось поскорей бы добраться туда, где битва; где рубятся в угле шахтеры, взрывают динамитом пласты, стоят лицом к лицу со смертью.