Страница 57 из 109
— Ну, вот! — ликующе закричал он, украдкой поглядывая на попутчиков. — Вот оно, вот оно, то самое!
Они притворились, что верят и его словам и его радости. Только бы уж конец, дальше идти некуда.
— А ну, налетай, налетай! — весело закричал Петушков бабам у колхозного двора. — Прошу внимания. Имею предложить красным девушкам, а также молодайкам секрет красоты и вечной молодости. Вот! — ловко выхватил он из тачки свой мешок. — А ну, налетай!
Его сразу же окружили девки и бабы, радуясь веселому человеку.
— Что это, что? — заверещали они.
— Это — пудра! — во всю силу своих легких крикнул Петушков.
Стало тихо.
Молодая простоволосая казачка, ближе всех стоявшая к Петушкову, недоверчиво покосилась на его мешочек.
— Пудра?
— Лебяжий пух! ответил Петушков.
— Это что ж? — тихо спросила казачка. — В надсмешку?
— Нет, почему же? — растерялся парикмахер. — Я всей душой...
— Над вдовьим горем нашим надсмеяться пришел? — покачала головой казачка. — Ай-яй-яи-яй, стыдно тебе, пожилой ты человек!
— Нет, ты скажи, для кого нам пудриться? — зло закричала пожилая баба и рванула с головы платок. — И без пудры поседели от горя нашего!
Теперь зашумели все:
— Ты мужиков наших верни, а тогда — пудру...
— Ты нам прежнюю жизнь верни!
— Для кого нам пудриться, для немцев?
Они подступали к нему яростные, беспощадные, как потревоженные осы, — он горе их разбередил. Петушков отмахивался от них обеими руками и бормотал:
— В городе нарасхват брали...
— Шлюхи брали! — закричала простоволосая казачка. — А мы закон знаем, бесстыдник ты, срамник.
— Сам пудрись! А у нас — радости нет!
Тарас и бухгалтер подхватили парикмахера и чуть не на руках вынесли его из толпы.
Вслед им полетели комья грязи и глины...
— Так! — приговаривал Тарас, когда комок шлепнулся подле них. — Правильно, бабы! Грязью нас, грязью! Мы вам грязь принесли, и вы нас — грязью. Так!
Петушков, согнувшись, брел за своей тачкой...
— Ну-с! — как всегда насмешливо, начал Петр Петрович, но, взглянув на Петушкова, только рукой махнул.
Ночевали на большой дороге...
Где-то, словно дальний гром, гремели орудия. Тарас снял шапку, прислушался. По его лицу прошло легкое, счастливое облачко...
— Хоть голос услышал, — сказал он. — Вот и недаром шел.
Какой-то человек, неподалеку от него, негромко говорил людям:
— А вы слухам веры не давайте. Сталинград как стоял, так и стоит, и стоять будет.
— А вам откуда известно? — спросил ехидный голос из темноты.
— А что знаю, то говорю, — спокойно ответил человек, и Тарас стал прислушиваться к его голосу. — У немцев под Сталинградом неустойка вышла. Крепок орешек, не по зубам!
Тарас обернулся к Петру Петровичу и тихо попросил его:
— Тому человеку, что говорит, скажите — пусть ко мне подойдет.
Петр Петрович удивленно взглянул на Тараса.
— Убедительно прошу! — тихо, но взволнованно прибавил Тарас.
Бухгалтер пошел и сейчас же вернулся с тем, кого звал Тарас. В темноте лица его не было видно.
— Кто меня звал? — сказал человек в темноту. — Зачем?
— Я звал, — негромко ответил Тарас. — Здравствуй, Степан.
— А-а! — с секунду длилось молчание. Потом человек сказал тоже негромко: — Здравствуйте, батя!
Это был старший сын Тараса, Степан.
6
Да. это был старший сын Тараса. Степан.
— Ну, здравствуй, отец! — снова удивленно повторил он. — Что же ты тут делаешь... на дороге?
— Ищу землю неразоренную, — усмехнулся Тарас в усы.
— А! И не нашел?
— Нет! Отчаялся.
— Да-да... А неразоренная земля недалеко... За Волгой.
— Недалеко, а ходу туда нет.
Они сели в сторонке от людей — Тарас на пень. Степан прямо так, на траву.
— Про тебя не спрашиваю, — сказал Тарас. — Я землю неразоренную ищу, а ты тут, гляжу, души неразоренные ищешь?
— Да, — засмеялся Степан. — Пожалуй, что так.
— И находишь?
— Много.
— Много? — недоверчиво протянул отец. Я не встречал...
— Значит, плохо ищешь...
— Я и не ищу! — отмахнулся старик. — Каждый по своей совести живет. Я про свою душу знаю, а что до чужой — мне дела нет.
— Вот оно и выходит: причина вся — все мы в одиночку чистые...
Тарас не ответил. Они помолчали немного.
— А я тебя в армии считал, — сказал отец. — А ты, выходит, вот где?..
— Да... Так вышло...
— А мне говорил: в армию иду!
— Ну, отец, всего сказать нельзя было... — пожал плечами Степан.
— Это отчего ж? — хмуро спросил старик.
— Да ведь дело-то мое... — ответил Степан, оглядываясь, — секретное... партийное... Так вдруг и не расскажешь!
— А в этом деле беспартийных нет! — сердито проворчал старик. — Мог и сказать. Не чужому. Теперь все партийные! Немцы выучили...
— Да, — засмеялся сын. — Теперь я бы сам сказал... И меня кой-чему выучили...
— Ну, а Валя где? Эвакуирована?
— Нет... Здесь...
— Где здесь? — удивился старик.
— Ну, вообще здесь... Тоже, как и я, ходит, — он наклонился ближе и прошептал: — Она сейчас там... на неразоренной земле... У наших... Я ей навстречу иду... Должны встретиться.
— Скажи-ка! — протянул Тарас. — Вот те и Валя! Так ведь она ж... женщина!
— Вот, как видишь!
— И не молоденькая!
— Я ей сам говорил... Вот тоже, как и ты, ответила: теперь беспартийных нет. Так и ходит.
— Ходит! — воскликнул Тарас и ударил себя по коленям. — А? Скажи пожалуйста. А мне хоть бы слово, хоть намек... сукины вы дети! Не прощу!
Степан усмехнулся, ничего не сказал.
— Что ж ты про сына не спросишь? — проворчал старик. — И отца забыл и сына? Вот вы какие...
— Да я знаю о нем... немного... Жив ведь Ленька, здоров?
— Ну, здоров, — ответил Тарас и вдруг спохватился. — Постой, постой. Да ты от кого знаешь?
— Ну, от Насти... — неохотно выдавил сын. — Пишет она мне... иногда... Люди приносят...
— Та-ак... — горько покачал головой Тарас. — Заговорщики! Ну, Степан, вовек я тебе этого не прощу. Не прощу, нет. А Настю — приду — выпорю.
— Так ведь я ж свою ошибку признал, — засмеялся сын. — Видишь вот, не таюсь.
— Не таюсь! Еще бы от родного отца таиться. Да кто тебя человеком сделал, а? Да я, если хочешь знать, я тебя в большевики вывел!
— Тсс!
— Верно ведь? — шепотом опросил все еще злой Тарас.
— Верно, отец, верно. Все верно!
— Нет мне от сынов радости, чертовы вы дети! — проворчал он, не унимаясь. — Один в плен попал, еле выдрался. Другой от отца таится. От третьего вестей нет. Один я, как пень, старый дурак, хожу по свету.
Он снова посмотрел на сына. В темноте было смутно видно его лицо, только глаза блестели.
— Ну, давай! — дрогнувшим голосом сказал старик. — Давай, как люди, поцелуемся хоть. — Он обнял голову сына, привлек к себе и прошептал прямо в ухо: — Спасибо, сын! Спасибо, что не обманул... Я на тебя надеялся больше, чем на всех... Спасибо! — И он поцеловал его. Потом легонько оттолкнул и добродушно проворчал: — Эть, бородатый какой! Только по голосу тебя и признал. Голос — мой. Ну, пойдем! — сказал он, подымаясь. — Покажу я тебе моих попутчиков.
Они подошли к костру, и Тарас представил Степана:
— Вот. Земляка встретил.
— А-а! —равнодушно отозвался Петр Петрович. — Ну, садитесь, грейтесь!
Петушков скользнул по лицу Степана неопределенным взором и тотчас же забыл о нем. Охватив голову руками, он раскачивался над огнем, вздыхал, бормотал что-то...
— Вы что, больны? — вежливо спросил Степан.
— А? Да, да... Больной... больной я... — пробормотал парикмахер. — Старый, маленький, глупый человек... Это я... Пожалуйста... И мне ничего не надо на земле. Ничего... Только гранату... Одну гранату. Больше я ничего не скажу.
Степан усмехнулся. Все разговоры на большой дороге кончались тоской по гранате, это он отлично знал. Он за то и любил большую дорогу, что люди здесь разговаривали вольно, не таясь, не то что в городах и селах, где глядят на незнакомого человека недоверчиво и заранее боятся и того, что он скажет, и того, о чем он умолчит.