Страница 32 из 109
Замерзли, Иван Егорович?
Шорох. Есть немного... Дрезина-то открытая... Ветер... (Помолчал.) Из штаба не звонили?
Наташа. Нет... Связь, Иван Егорович...
Шорох (перебивая ее). Знаю. Но думал, восстановили... А разведка вернулась?
Наташа. Нет еще.
Шорох. Та-ак... (Хмурится.)
Даша (робко). Удалось вам... пробиться, Иван Егорыч... на дрезине-то?
Шорох (резко). Ты кашу вари, девушка. Разведчики придут — потребуется. (Быстро уходит).
Наташа. Нет разведки. Неужели что-нибудь случилось! В разведке Антон...
Даша. И Рябинин.. и Борис... Наташа, скажи мне... Только не обижайся. Ты очень любишь Антона?
Наташа (смеясь). Дурочка ты... (Обняла ее.) Очень!
Даша. А вот я не понимаю... Ну, как это бывает? Как это любит один человек другого? Вот я их всех люблю. Всех одинаково: и Рябинина, и Федю, и Ефимчика...
Наташа. Это не то...
Даша (огорченно). Я и сама знаю: не то. А иначе я любить не умею.
Наташа. Сумеешь, Даша, милая, сумеешь. (Прижимает ее к себе.)
Даша. Ой, как у тебя сердце стучит!
Наташа (просто и гордо). Даша, я скоро буду матерью.
Даша. Ой, Наташа!
Входит злой и замерзший Ефимчик с винтовкой.
Ефимчик. Фу, черт! Белогвардейский мороз, честное слово! Безумству храбрых поем мы песню!.. Совсем замерз. (Басом.) Повар первого класса, обед готов?
Наташа и Даша шепчутся между собой и не отвечают ему.
(Обиженно.) Ну и пожалуйста! Ломаки! (Берет миску, накладывает себе каши.) Я не понимаю: и на кой черт берут девчонок на войну?.. От них одно всеобщее неудобство. Что касается меня, то я на женский пол обычно плюю. (Ест, искоса поглядывая на девчат. Небрежно.) Между прочим... Я сейчас важный сон видел. Хотите, расскажу.
Даша. Хорош. На посту стоял и сон видел.
Ефимчик (смутившись). А может, то не сон был, а видение. (Ему не терпится рассказать, и он, отбросив амбицию, начинает.) Вот стою я на посту. Мороз... Устал я... И вдруг... будто кто-то трясет меня за плечо. Я открываю глаза и вижу — Ленин. (Сияя.) Владимир Ильич.
Наташа. Ну и какой же он?
Ефимчик (не замечая иронии). Вот такой же, как на портрете. Только в военном. Вот он смотрит на меня строго-строго и головой качает! «Нельзя, говорит, нельзя на посту спать, товарищ Ефимчик». А я говорю: «Я ж не сплю, Владимир Ильич... Я только так... Немножко». — «Устали вы, товарищ Ефимчик?» — «Нет, говорю, Владимир Ильич, ничего... Но немножко устал... И замерз». — «А что, спрашивает, что вы сегодня ели, товарищ Ефимчик?» — «Каша, говорю, была, Владимир Ильич». — «А что каша с маслом, товарищ Ефимчик?» — «Нет, говорю, Владимир Ильич, масла не было». — «Ну, ничего, товарищ Ефимчик, врагов разобьем — будет и каша с маслом. И отдохнете тогда. И все мы отдохнем. А сейчас нельзя спать. Нельзя... Нельзя...» И исчез. А я под дубом стою... (После паузы.) Вот какой политический сон! (Небрежно.) Конечно, его не вам, бабам, рассказывать, а товарищу Антону.
Даша. Ты отцу расскажи. Он тебе закатит три наряда, чтобы не спал на посту.
Ефимчик. Дура!
Даша (заметив, что Наташа рассматривает что-то на стене). Что там, Наташа? (Подходит к ней.)
Наташа (тепло). Рисунки... Детские рисунки...
Обе рассматривают рисунки.
Боже, как странно... Неужели и моя в школу пойдет?
Даша (вздохнув). Счастливая ты...
Ефимчик (кончил есть). Да... (Потягивается.) Что вы там все шепчетесь, секретничаете? (Не получив ответа, задет.) Ну и не надо, пожалуйста. Я скоро опять на пост пойду.
Наташа, накинув тулупчик, уходит. Ефимчик, скучая, оглядывается, замечает карту.
Карта. (Подходит к карте. Важно.) Давно я что-то в карты не глядел. Ну, ну! (Водит пальцем.) Значит, так... Вот тут, значит, мы сейчас… А вот тут враги... И тут враги тоже... А тут Москва... Ой!
Входит Шорох.
Шорох. Разведка не возвращалась?
Ефимчик (у карты). Нет. (Испуганно.) Батя!
Шорох. Чего тебе?..
Ефимчик. Иди сюда, батя! Скорей!
Шорох (подойдя). Ну!
Ефимчик (сквозь слезы). Что же это получается, батя? Тут — Юденич. Так. Тут — Колчак... Тут — Деникин... Тут... И выходит — от всей нашей Красной республики вот что осталось... Маленький кружок... Я рукой закрыть могу!.. (Закрывает.) Вот и вся республика, батя. А?
Даша подошла к карте, смотрит.
Шорох. Да, сынок, трудно...
Ефимчик (шепотом). Что же... не устоит Советская власть?
Шорох. Советская власть, сынок, теперь умереть не может: она — народная власть. Она — правда. А разве правда может умереть? (Ласково обнял сына.) Нет. Теперь нам назад не идти. Теперь только вперед. К коммунизму. Я умереть могу, смертен. А дело наше — никогда. Оно бессмертное. Мы умрем, вы нас смените. (Тепло, ласково ко всем.) Вот смотрю я на вас, ребята. Придирчиво смотрю. Может, иной раз и ругаю зря. Не безразлично мне, какая смена наше место заступит, наше знамя дальше понесет... (Шум за сценой.) Что там такое?
Даша (радостно). Вернулись, Наташа!
Наташа (из-за сцены). Иду!
Вбегает весь окровавленный Рябинин.
Рябинин. Товарищ Шорох!
Федя и Борис вносят мертвого Антона. Все снимают шапки.
Даша. Антон!
Шорох (тихо). Как это вышло?
Рябинин (так же тихо). Напоролись на белых... Отходить было поздно... Приняли бой... Ну и... (Указывает на Антона.) Он как герой дрался...
Наташа (входит с вязанкой дров, замечает на полу Антона. Наклоняется над ним). Что ж ты молчишь?.. Не дышишь, Антон? Антон! Антон!
Шорох (сняв шапку). Прощай, сынок!.. (Наклоняется над трупом, покрывает ею красным флагом.)
Вокруг собрались все комсомольцы. Шорох говорит тихо, проникновенно.
Пусть же вечно живет в народе память о светлом юноше из Донбасса... о товарище Антоне... (Смотрит на него.) Горячее было сердце!..
Ефимчик. Безумству храбрых поем мы песню!..
Занавес
АКТ ТРЕТИЙ
КАРТИНА ШЕСТАЯ
Лето тысяча девятьсот двадцатого года. Город под властью врангелевцев. Бывшая дворницкая в доме Логиновых. Ныне здесь живет мадам Обломок. Распростершись перед киотом, она молится.
Мадам Обломок. Господи милостивый, матушка богородица, святые угодники! Пошлите здоровья и многие лета святейшей княгине Анастасии Кирилловне и ее степенству Олимпиаде Титовне, и комсомолистке Наташе. А также не забудь, господи, в своей милости комсомолистов Степана, Антона, Ефима, раба божия... И пошли, господи, мир на земле, и изгони чужие языки, и верни домой воинов, а убиенным дай, господи, царствие небесное и вечный покой... А мне пошли, господи, смерть скорую и легкую. Святой угодник Николай Мирликийский, похлопочи хоть ты за меня.