Страница 43 из 61
На беду двум седовласым дачницам встретился тот самый подвыпивший сосед в компании с не менее подвыпившим прорабом. Скандал на дороге был неминуем. Но пьяный сосед долго лаяться не стал — он толкнул вредную бабку. Анна Иванна свалилась в кювет и ударилась головой не то о пенек, не то о камень, от чего у нее случилось кровоизлияние в мозг.
В результате наказанными оказались обе стороны. Бабушка приобрела стойкое расстройство здоровья, а агрессивный сосед получил повестку в суд со всеми вытекающими последствиями.
* * *
Наконец-то мне снимают повязку и швы. Какая радость! Если бы могла — попрыгала бы. Но — не могу, поэтому только осторожно кручу головой, ощущая прохладный воздух. Ежик волос на голове — 3 мм, не больше. Швы, конечно, не косметические, но придираться не буду — достаточно аккуратные. Когда-нибудь прическа скроет это место встречи жизни и смерти.
И какая, в сущности, ерунда — есть волосы, нет волос… У меня могло бы не быть ни волос, ни бровей, ни ресниц, кожа головы была бы в язвах, как у Семеныча из 406-й палаты. Да и вообще… я избежала смерти и химиотерапии — что мне теперь шрамы и временное отсутствие волос! Чепуха.
Рита
В палате одна спинальная больная — Рита, молодая красивая женщина, у которой парализованы ноги. Она лежит без движения ниже пояса три месяца: июль, август, сентябрь.
Вообще-то Рита — неудавшаяся самоубийца, но считается, что об этом никто не догадывается. О трагедии упоминается только однажды: вскользь, расплывчато, неопределенно… «Оступилась… упала… так получилось…»
«Оступилась» она с высоты пятиэтажного дома. Была ли это на самом деле крыша дома, или она прыгнула с моста, балкона, или еще откуда-то — никто не знает. А кто знает, тот молчит. О причине ужасного поступка тоже неизвестно.
Прикроватный столик уставлен иконами, под рукой — молитвенник. После самоубийства Рита поверила в Бога. О прошлом не говорила. Только один раз я от нее услышала:
— Зачем смотреть назад? Что было — не исправишь, надо дальше жить. Жить, как будто ничего не было, и стараться не вспоминать о прошлом.
Ритина сиделка Галя — женщина простая, но с жесткой хваткой. Именно такая с Ритой и могла справиться.
Иногда ей бывает невмоготу находиться в палате, и она выходит в коридор, посидеть рядом со мной на каталке у стены. Мы разговариваем, но одно ее ухо, как локатор, направлено в сторону палаты.
— Галя, ты где? Ты мне нужна! — слышится ревнивый голос Риты. Больше нескольких минут она не дает нам пообщаться — обижается.
Галя спешит к своей подопечной — дать попить, поправить подушку, разгладить одеяло, открыть фрамугу, закрыть фрамугу, почесать вон там, вытереть вот здесь.
Перед обедом к Рите приходит массажистка. Если в этот день нет массажа, девушку везут в процедурный кабинет, где колдуют над оперированной поясницей.
Чтобы отвезти девушку на процедуры, ее надо переложить на каталку. Вокруг собираются все свободные сиделки.
— Георгий, иди сюда. Помоги. Ну-ка, три-четыре — взяли!
Почти голое тело на простынке рывком переносят на каталку. После трех месяцев, проведенных без штанов, Рите все равно, где у нее вылезает грудь, а где видна попа. Да и для нас Георгий — почти бесполый.
Рита — девушка безмужняя, мамина. Всего один раз я видела ее отца, часто бывает старший брат, и почти каждый день приходит маленькая улыбчивая мама.
— Риточка, посмотри, что я тебе купила.
— Ну и что ты купила? Ты куда смотрела, когда покупала? Я что просила? Я просила «Данон»!!! А это что?
— Ну… я, наверное, перепутала… Невкусно, да? Тебе не нравится?
— Не знаю я! И пробовать не буду! Не буду, я сказала!
Ритину маму жаль, но Риту жальче. Бухнуться вниз головой с пятого этажа из-за (предположим) несчастной любви, очнуться и осознать, что причина нежелания жить осталась с тобой, а впереди — жизнь колясочника, по сравнению с которой прежние проблемы кажутся детскими, игрушечными. И это в неполные тридцать лет!
Врачи три месяца пытались вернуть чувствительность ногам Риты, но… И вот ее готовят к выписке — для беседы приходит врач-психолог. Врач-(ахтунг!) — психолог громким голосом, не обращая внимания на присутствующих в палате, объясняет Рите тонкости выписки и особенности дальнейшего лечения:
— Ведь у вас в истории болезни записано «суицид», поэтому бла-бла-бла… Ну вы же понимаете, если есть запись «суицид», то вас должны бла-бла-бла… Ваш случай — случай суицида, значит, вы — бла-бла-бла…
При первом же упоминании табуированного понятия я выхожу из палаты, за мной выходят сиделки. Мы усаживаемся на больничную каталку и молчим. Георгий уходит в курилку. Добрая психологиня говорит настолько внятно и громко, что слышно на посту — то есть не только нам, но и медперсоналу. Да и вообще — всем.
«Господи боже, что за доктор-выродок!» — думаю я, смотря из темноты коридора на побледневшую жалкую Риту. При каждом повторении слова «суицид» она будто вжимается в подушку. Врачу-так-называемому-психологу хочется дать весомого пинка (и лучше не ногой, а металлической лопатой). Для скорости.
* * *
Выхожу на улицу поздней осенью, вдыхаю холодный городской воздух. Я жива, двигаюсь и осталась в своем уме. Но жизнь моя теперь изменится. И восприятие жизни тоже изменится.
О чем мы думаем, когда здоровы? О чем беспокоимся? Разве кто-нибудь, находясь в полном или относительном здравии, верит в то, что будет когда-нибудь парализован? Увечен? Безумен? Слеп?
Сколько времени мы тратим на поиски огромного счастья… мы тратим силы и здоровье, пытаясь увидеть его в любви, деньгах, новых впечатлениях, должностях или в удачной обновке. Но гораздо лучше, оказывается, ощущать просто счастливые мгновения — первый снег, цветы на даче, тихий вечер, шелест летнего дождя, долгие одинокие поездки на машине, чистый ковер под ногами, день без боли, возможность читать, разговаривать по телефону с подругой. Общаться с Богом. Вернее, с собой — с той частью в себе, что от Бога.
Маленький ребенок берет меня за уши своими ручками и целует в нос. И я чувствую себя счастливой.
Артемий Ульянов
Своя кровь
© Артемий Ульянов, 2014
Раннее утро обдало весеннюю Москву щедрым солнечным светом, тихонько подкравшись к ночному городу из-за линии горизонта. Птицы дружно подхватили первые настойчивые лучи, до краев наполнив мегаполис радостным щебетом, словно старались помочь светилу разбудить спящих обитателей громоздких бетонных муравейников.
Но поднять с постели Митьку Свиридова, к которому со школьных лет приклеилась кличка Сверчок, им не удалось. Хотя он и был заядлым соней, этот день начался для него еще до рассвета. Накануне вечером Митька усердно гипнотизировал себя, уговаривая молодой организм очнуться вовремя. Искать помощи у старенького будильника, противно верещащего в любой назначенный час, Митя не мог. Его обожаемая родная Оля, сладко сопящая рядом, не должна была проснуться, ведь он собирался выскользнуть из квартиры втайне от нее. А когда она откроет заспанные голубые глаза, Сверчок уже будет сидеть рядом с ней на кровати, что-то пряча за спиной.
Тихо лежа подле своей принцессы, он долго любовался ее тихим сном, превратившим Олю в ребенка. Учуяв первые признаки рассвета, взглянул на циферблат простеньких настенных часов и аккуратно поднялся, боясь скрипнуть уставшим диваном. Крадучись по «двушке», скупой на квадратные метры, Митька наскоро умылся, стараясь не шуметь сантехникой, нацепил мятые джинсы и цветастую майку, после чего юркнул в тесную кухню. Там его ждала крупная кружка необычно крепкого чая, которую он заготовил еще накануне вечером, спрятав напиток в шкафчик с посудой. Сделав первый глоток, поморщился. Горечь темной заварки непривычно вязала рот, ведь и впрямь вполне походила на чифирь. «Да… это, пожалуй, поможет», — подумал Свиридов, прежде чем несколькими решительными глотками затолкал в себя противное пойло, плотно набитое кофеином.