Страница 11 из 14
— Смотри, — вскидывалась мама и начинала перебирать книги, открывать их на закладках, быстро говоря: — почти всегда утверждение одного мемуариста противоречит другому, кому-то она казалось маленького роста, кому-то — высокого. И так — во всем. Как же быть читателю, особенно если у него нет воображения? Как из обилия разноречивого материала создать свой образ Цветаевой? А ведь это необходимо для адекватного восприятия ее поэзии, понимаешь?
— Понимаю, — я улыбалась, поражаясь неугасимому просветительскому рвению мамы. — Видимо, так надо поступать, как мы поступаем в жизни, — учитывать эстетические идеалы каждого автора и соотносить их со своими, на этом и строить портрет Цветаевой.
— Ну да, только заметь, что об авторах воспоминаний ничего не известно! Кто они, как жили? Как относились к ней? Какими мерками ее меряли? В лучшем случае на них дана информационная сноска. Они — тени. От чего же отталкиваться в оценке их свидетельств? С чем соотносить свои идеалы и на чем воссоздавать Цветаеву?
— Да… По-моему, ты права.
В паузы мы не бездействовали — размышляли.
— Вот будешь писать книгу, — назидательно говорила мама дальше, — обязательно расскажи о тех, кто о Цветаевой оставил воспоминания. Тут же, в этой самой книге все расскажи о них, хоть коротко, но чтобы читатели не рылись, не искали, не думали, не гадали — кто да почему… Чтобы они могли четко представить себе ее окружение, особенности исторического момента, главные конфликты того времени. Ведь многим и не придет в голову рыться, искать... Просто поверят написанному, и все. А надо не на веру принимать, а размышлять. Для этого ты и снабди их информацией.
Я обещала так и сделать, но позже вставлять в свою книгу так много справочного материала поостереглась, это могло ее испортить. Поэтому составила отдельную книгу «Те, кто помнил Цветаеву» и издала ее.
— А я тебе сейчас скажу, что у кого не так написано. И почему.
— Что — у всех не так?
— Нет, — улыбнулась мама, — не у всех. Остальных я просто дополню, если смогу. Записывай, — кивнула она мне. — С кого начнем?
— Давай по алфавиту, — предложила я.
— Давай.
***
Мама долго перебирала книги с закладками и исписанные крупным почерком листики в четверть стандартного листа, на которых делала выписки из Сети.
— Ага, вот, собрала. Начинаем с Г. Адамовича, — и она прочитала:
Адамович Георгий Викторович [7 апреля 1894, Москва — 21 февраля 1972, Ницца] – поэт, ведущий критик литературы русского зарубежья.
Учился во 2-й московской, затем в 1-й петербургской гимназиях, в 1910–1917 гг. — на историко-филологическом факультете С.-Пб. университета. В 1914–1915 гг. сблизился с поэтами-акмеистами. В свою российскую бытность был скромный молодой поэт, один из верных гумилевских «цеховиков». Публиковаться начал в 1915 г., а в 1916–1917 гг. стал одним из руководителей второго «Цеха поэтов». Выпустил сборники: «Облака» (М.-П., 1916), «Чистилище» (П., 1922).
После Октябрьской революции участвовал в работе третьего «Цеха поэтов», регулярно выступал со стихами и критикой в его альманахах, а также в газете «Жизнь искусства», переводил для издательства «Всемирная литература» Бодлера, Вольтера и др.
В 1923 эмигрировал во Францию, где во время Второй мировой войны вступил во французскую армию.
На Западе он сумел вырасти в ключевую фигуру поэзии и стал настоящим властителем дум эмигрантской поэтической молодежи. В условиях всеобщих поисков своего пути и стиля только Г. В. Адамовичу удалось создать более-менее устойчивое течение: «парижскую ноту», поэзию «честной бедности», отказа от любых украшений, риторики, ложного блеска. По мнению литературных аналитиков, эта позиция не могла привести к значительным достижениям, однако он по праву занимает одно из первых мест на эмигрантском поэтическом Олимпе.
Поэтическое наследие Адамовича невелико. Поначалу его мало кто воспринимал всерьез: очередной молодой лощеный эстет. Но в 1919 году в стихотворении «Нет, ты не говори: поэзия – мечта…» он проговорился такими строками, что стало ясно: в России есть новый поэт. Среди других удач Адамовича можно назвать «Стихам своим я знаю цену», «За все, за все спасибо…», «Ночью он плакал…», «Патрон за стойкою…», «Он говорил: “Я не люблю природы...». Навсегда вошли в историю русской литературы и такие статьи Адамовича, как «Одиночество и свобода», «Невозможность поэзии», многие другие.
Один из самых последовательных и серьезных критиков и оппонентов Цветаевой М. И. Чтобы понять их основные разногласия, надо знать, что в то время поэты русской эмиграции делились по стилям письма, известным с древних времен: аттический и азиатский (азианический). Второму традиционно соответствуют пышность, чрезмерность («отсутствие... всякого чувства меры» — писал об этом стиле Г. В. Адамович), метафорическое изобилие, «щедрость и роскошь». Аттический стиль во всем противоположен азиатскому, варварскому: «простой», «скупой и сухой», даже «скудный», еще — «бедный», «чистый и разреженный»... Адамович Г. В., приверженец аттического стиля, критиковал апологетов азианичности, куда относил и Цветаеву М. И. Ему равно неприемлемы и «разукрашенный» мир Фета, и сюрреализм. «Русская поэзия последнего пятилетия» — «варварская», то есть, как ни парадоксально, «римская» (для греков с их непревзойденными высотами в искусстве римляне оставались варварами).
К варварскому стилю Адамович Г. В. относил и такое:
1. Любую обнаженность, демонстрацию изъянов, смакование и всматривание в неприглядное;
2. Бесцеремонность и бестактность, нескромность. Вот его слова о типичной психологической нескромности: «эти писатели стремятся передать пером малейшее движение, легчайший оттенок мысли», но это ведь невозможно! Мысль — богаче и глубже слова, ибо слово предназначено не изложить мысль, а лишь разбудить ее в другом человеке.
Пример исторической бесцеремонности — М. Волошин. Он выдирал из окружающего мира обилие имен и названий, а затем недобросовестно из них лепил произвольные сюжеты. Описание чрезвычайно напоминает типичные произведения сегодняшней литературы.
3. Третий нравственный критерий Адамовича Г. В. касается читателя. Азианический стиль для него — «льстивый, заискивающий», это стиль-холуй и «доступен... черни».
Аттический, напротив, — аристократ, он плебеями брезгует.
Признавая редкую одаренность и подлинность поэтического существа М. И. Цветаевой, Адамович Г. В. не мог одобрять ее поэтических принципов и азианической эстетики. За них он ее и критиковал.
Он всю жизнь тосковал по ней, как по недюжинному человеку, большому художнику, с которым интересно было спорить, вспоминал о ней в конце своих лет (стихотворение «Памяти М. Цветаевой»):
Я прослушала эту информацию, подобранную из разных источников, с прикрытыми веками — сказывалась усталость от долгого пребывания на пляже, под солнцем. Солнце все-таки утомляет. И подумала — любое солнце…
— И все? — спросила, когда чтение стихло.
— Все.
— Но мы же договаривались обрисовать внешность М. Цветаевой. Он что-то писал об этом?