Страница 100 из 114
Глава 41. Послание
Вновь оказавшись в ненавистной камере, Лена забралась на свою полку на втором этаже и откинулась на подушки. Она думала о Найте. Теперь ей было понятно, почему он не смог прийти с самого утра. Наверно, пытается добиться разрешения на встречу, но пока не получается.
Ничего. Лена пождёт ещё немного. До обеда она как-нибудь продержится.
Однако ни до, ни после обеда вестей от принца так и не появилось. Время казалось застыло, замерло. Затхлый тюремный воздух мешал его течению. Ничего не происходило, если не считать скучных разговоров сокамерниц, вникать в которые не было сил.
Но вдруг, как лучик надежды, снова шаги в коридоре.
– Фея Элен, вам просили передать записку, – человек с каменным лицом доставил листочек бумаги, который Лена схватила и тут же прижала к груди.
– Небось от женишка, – хохотнула лохматая. – Новенькая, остался у тебя кто на свободе?
– Не ваше дело, – гордо вскинув голову, сказала Лена и мгновенно забралась по лестнице в свой укромный уголок.
– Готовься прочесть что-то в духе: «прости, дорогая, разлюбил». В общем, на передачки не надейся. Все мужики сво… Сама знаешь.
Две другие сокамерницы, подражая главарю, загоготали:
– Читай вслух, нам тоже интересно.
Но лохматая прикрикнула на них:
– Цыц!
И те сразу замолкли.
Дрожащими руками Лена раскрыла сложенный пополам лист. На нём было ровно три строчки:
«Фея Элен, мне очень жаль, но Сиятельный Найт отказался с Вами встречаться.
С величайшим уважением,
Сиятельный Кастр».
Листок выпал из рук. В глазах потемнело. На грудь тысячетонным грузом навалилось отчаяние. Самым страшным было даже не содержание записки, а почерк. Лена не перепутала бы его ни с каким другим. Тот самый, каким было написано злосчастное послание, заманившее в ловушку. Выходит, Кастр – предатель? Или Найт? Или оба? Нет, в принца Лене отчаянно хотелось верить. Но почему он тогда до сих пор не пришёл? Ответ был ужасен: он не пришёл и уже не придёт – его тоже предали.
Чувство безысходности, то самое, с которого начинаются все безвыходные ситуации, сковало мысли. Всё. Больше надеяться не на кого. Ни себя, ни любимого спасти не возможно. Лена уткнулась лицом в пыльную зловонную подушку и зарыдала.
– Эх, – с досадой махнула рукой лохматая. – Ну, ладно меня. Но такую красавицу-то, как можно было бросить?!
Она протяжно завыла, и вслед за ней заскулили две другие сокамерницы. Несколько минут тесное пространство сотрясали разрывающие душу рыдания. Наконец, лохматая взяла себя в руки и прикрикнула на подруг по несчастью:
– Цыц. Новенькой и без нас тошно.
Тошно. И больно. Больно в груди и ещё в животе. А в животе-то почему? Острые края рамки портретика впились в кожу. Лена развернулась на спину и вынула рисунок из-за пояса. Долго смотрела на него сквозь пелену слёз. От него исходило тепло. Он успокаивал.
Как же всё-таки поразительно девочка на рисунке была похожа на Лену. Близнецы и те не бывают настолько неотличимы. В памяти всплыли собственные детские снимки. Те же глаза, та же улыбка, тот же курносый нос, те же ямочки на щеках, та же причёска, те же яркие алые банты… Стоп! Да и это ситцевое платьице в мелкий горошек Лене тоже знакомо – у неё было в точности такое же.
Неожиданная вспышка, ослепительная до боли в глазах – и в памяти всплывает картинка.
Лёля сидит на высоком стульчике. Ей уже не терпится идти, но мама просит её:
– Лёлечка, не крутись. Дай дяде художнику закончить рисунок.
– Мам, ну, ты же обещала – в зоопарк.
– Обещала, значит – пойдём, – ласково улыбается мама. Она подходит к Лёле и поправляет алые бантики на голове. – Но посиди ещё пять минут спокойно.
И Лёля сидит. Она же послушная девочка. Она даже аккуратненько расправляет своё платьишко в горошек, чтобы дяде художнику было его легче нарисовать.
– Ну, вот, егоза, готово, – бородатый смешной дядечка протягивает Лёле портретик. – Похоже?
– Ух ты! Похоже! – восхищается Лёлечка. Она аккуратно берёт из рук художника и передаёт маме рисунок.
Тот же самый рисунок, который Лена держит сейчас в руках. Но как такое может быть? Кто такая Фея Элиза? Как у неё оказался портретик? Сердце бешено застучало, и стало дико не хватать воздуха. Догадка лишила способности дышать. Неужели Фея Элиза – это мама? Почему – нет? Ведь она так похожа. Вдруг мама не умерла, а просто переместилась в Запасной Мир?
Захотелось соскочить с ненавистных нар и выставить дверь, а потом бежать-бежать-бежать к дому, где цветёт черёмуха. Взлететь на второй этаж и прижать к себе маленькую хрупкую женщину – ту, по которой тосковала всю жизнь, ту, которую считала потерянной навсегда, ту, которую нашла тогда, когда собственная жизнь повисла на волоске.
Лена снова и снова вглядывалась в портретик. Захотелось достать его из рамки, прикоснуться к бумаге, на которой он нарисован. Рамка довольно легко поддалась, и наружу был извлечён плотный картон. И неожиданный сюрприз – под ним оказался сложенный вчетверо тетрадный листок, испещрённый записями. Не успев начать читать – Лена ахнула. Послание было адресовано ей.
«Лёлечка, я знаю, что рано или поздно это письмо попадёт к тебе. Знаю, что случится это в момент тяжкого отчаянья. Знаю, что прочитав, ты найдёшь силы бороться».
Глаза скользнули в самый низ, посмотреть от кого послание:
«Твоя бабушка Федора, 24 августа 2000 года».