День разгорается

Она прошла еще несколько шагов и остановилась на углу. Отсюда ей видна была главная улица. Вдалеке надвигалась густая толпа. Над толпой поблескивало золото. Толпа шумела. В шуме этом теперь уже терялось и пропадало пение.

Галя ждала, что толпа пройдет мимо нее, но голова манифестации с колыхающимися над нею хоругвями медленно завернулась в боковую улицу за два квартала от того угла, на котором стояла девушка. Галя сообразила: идут к железнодорожному собранию. Она дождалась пока не скрылся за углом последний участник процессии, на глаз подсчитала численность манифестации, огорчилась, что собралось так много народу («и откуда у них столько людей берется?») и пошла своей дорогой, туда, где что-то происходило с Павлом.

Но ей так и не пришлось дойти до места.

На пустынной улице появился прохожий. Он шел, трусливо оглядываясь и медленно продвигаясь вперед. Завидев девушку, он приостановился, как бы соображая, не бежать ли ему, но всмотрелся и быстро побежал ей навстречу.

— Куда вы, Воробьева? — запыхавшись спросил он. — Куда?

Галя узнала гимназического учителя математики, чудаковатого Андрея Федорыча. Низенький, рыжий, в больших выпуклых очках, за которыми испуганно и всегда недоуменно мигали близорукие глаза, он пользовался какой-то покровительственной любовью у гимназисток.

— Разве можно в такое время на улицу выходить? — с ужасом продолжал он. — Боже сохрани!.. Видите, что делается.

— А вы сами, Андрей Федорыч? — невольно улыбнулась Галя.

— У меня дела! — замахал руками Андрей Федорыч. — Обязательно в магазин надо. Обязательно!..

— Да ведь все магазины закрыты.

— Ну, авось, какой-нибудь торгует... Да пустяки!.. А вы-то зачем?.. Ступайте, ступайте домой!..

Галя покачала головой.

— У меня, Андрей Федорыч, серьезное дело. Я домой не пойду... Мне брата разыскать надо...

— Не пущу! — вдруг освирепел Андрей Федорыч, хватая Галю за рукав. — Безобразие какое!.. Тут казаки скачут, чорт знает что происходит, а она...

— Я с казаками уже повстречалась, — высвобождая рукав из слабых пальцев учителя, успокоила его девушка. — Даже нагайкой меня уж успели хлестнуть...

Андрей Федорыч еще сильнее ухватился за Галю.

— Не пущу!.. Пойдемте ко мне... Я вас к Гликерьи Степановне сведу. И никуда больше не отпущу!.. Никуда!

Маленький человечек смешно подпрыгивал перед девушкой и тянул ее за собою.

— Не пущу!

— Мне надо брата разыскать...

— И слушать не хочу!.. Где вы его разыскивать будете? Нет, нет!..

Было и смешно, и обидно, и тягостно. Андрей Федорыч был настойчив. На его добром, некрасивом лице блуждала растерянная улыбка и губы складывались в плаксивую гримасу. Но видно было, что он от своего не отступится.

— Ну, где вы его станете разыскивать? — повторил он, заметив на лице Гали нерешительность и колебание. — Везде в городе беспорядок, магазины не действуют, извощиков нет... Бесполезно... А у нас вы отдохнете. Безопасно... И Гликерья Степановна вам что-нибудь посоветует...

Он настоял на своем и увел девушку за собой. Безвольно, с усилившеюся болью в голове, Галя почти покорно пошла за ним.

Высокая рыхлая женщина в пестром капоте и со взбитой пышной прической, открывая дверь, басом спросила:

— Достал?.. — Потом, заметив Галю, переменила тон и подозрительно протянула: — Откуда это?..

Андрей Федорыч засуетился.

— Понимаешь, Гликерья Степановна, идет себе одна по улице... Такое безрассудство!..

— Кто это?

— Да понимаешь, Гликерья Степановна, Воробьева, Галочка... У меня кончила, замечательный математик... Заме-ча-ательный!..

— Здравствуйте, — не обращая внимания на мужа, поздоровалась женщина. — Проходите.

Галя сконфуженно потупила глаза.

— Я ведь шла по делу... А это Андрей Федорыч настоял, чтобы я зашла...

— Проходите! — повторила женщина и в голосе ее зазвучала настойчивость. — Андрей Федорыч хоть и непрактичный у меня, но поступил правильно: разве можно молодой барышне в такие дни по улицам одной ходить!

Она почти толкнула Галю из передней в комнату, которая служила, повидимому, одновременно столовой и кабинетом Андрея Федорыча, и сразу же не надолго оставила девушку.

— Не достал?! — грозно обернулась она к мужу. — Я так и знала! При твоей непрактичности...

— Гликерья Степановна! Бастуют...

— Это полное безобразие!.. Я понимаю, требования, свобода, коституция, но причем тут мирное население? Зачем же беспорядки?..

— Революция, Гликерия Степановна...

— Ах, оставьте меня, Андрей Федорыч, с этим словом!.. Революция! С нашим-то народом? Неграмотный, темный, дикий русский народ!..

— Гликерия Степановна!..

— Ну, ну, я знаю ваши убеждения, Андрей Федорыч! А вы, душечка, — снова перескочила она к Гале, — садитесь, сейчас чай пить будем. Только простите без малинового варенья. Я Андрея Федорыча за вареньем посылала, а вот, подите, магазины не торгуют!..

— Не торгуют, — виновато подтвердил Андрей Федорыч и смущенно поглядел на Галю вверх очков.

Гале было неудобно, она негодовала на себя, что послушалась математика и пришла сюда, но ее охватила непонятная слабость. Когда она присела на диван, голова у нее закружилась и она закрыла глаза. И вдруг все вокруг нее закружилось, исчезло. Сколько времени она так пробыла, она не знала, но очнулась она, почувствовав, что ей смачивают голову холодной водой и кто-то уверенно говорит:

— Нервишки. Такое время...

— Нет... — медленно проговорила Галя, пытаясь поднять голову с кем-то заботливо подложенной подушки, — это не нервы... Меня нагайкой... казак...

— Ну вот видите! — возмущенно вскричал незнакомый голос. Галя поглядела и увидела нового человека, который, очевидно, пришел во время ее обморока.

— Вот видите! — продолжал горячиться высокий, худощавый человек с гладко зачесанными назад черными с проседью волосами. — Обе стороны ведут себя возмутительно! Одни строют зачем-то баррикады, подражая, наверное, дурным образцам французской революции, а другие принимают это всерьез и увечат ни в чем неповинных людей!.. Надо протестовать!

— Я думаю, — неуверенно сунулся Андрей Федорыч, — городская дума могла бы.

— Оставь! — отстранила мужа Гликерия Степановна и ласково положила на лоб Гали большую теплую руку. — Ну, отошло? Ничего, милочка, у меня тоже бывает, от огорчений и от всяких дум.

Высокий человек, издали разглядывая Галю, откашлянулся:

— Казацкая нагайка, Гликерия Степановна, это будет почище всяких дум и огорчений.

— Не знаю, — сухо заметила Гликерия Степановна.

Андрей Федорыч, выходивший на кухню, появился и весело сообщил:

— А самоварчик-то вскипел. Можно и чай налаживать.

Хозяйка оставила Галю и занялась чаем.

За столом, куда Галю усадили с приветливой настойчивостью, пошли горячие разговоры. Высокий, отрекомендовавшийся Гале Натансоном, Брониславом Семеновичем, пианистом, учителем музыки, заспорил с Гликерией Степановной о происходящих событиях. Он был одинаково возмущен и забастовщиками и властями. Гликерия Степановна сердилась и считала, что хоть народ и темен и недорос до революции, но расправляться с ним пулями и нагайками не следует. Тем более, когда во время расправы страдают совершенно невинные. Особенно Гликерия Степановна негодовала на черносотенцев.

— Всякая там шваль и дрянь! Понабрали отбросов и те устраивают разные гадости.

Галя слушала с тоскою эти разговоры и думала о Павле, о товарищах. С трудом дождалась она, когда хозяева и гость напились чаю, и стала выходить из-за стола.

— Спасибо. Я пойду...

— Да куда вы? — удержала ее Гликерия Степановна. — Вам одной нельзя.

— А я вот провожу, — вызвался Натансон.

— Не ходите, — вмешался Андрей Федорыч. — Оставайтесь. А домой, на квартиру мы о вас сообщим. Вы ведь у чужих живете?

Но Галя решительно отказалась оставаться. Она пыталась отклонить и услуги музыканта, но Натансон уже брался за порыжелую шляпу и был настойчив.