День разгорается

— Отстоят?

— Не должны бы, Петр Никифорович, округом занялось...

— Ну, ну! — почти успокоенно вздохнул Суконников и широко перекрестился. — Господи, помилуй мя грешного...

Сейчас кругом было тихо и чинно, лампадка горела ровно и сквозь малиновое ее стекло теплился веселый огонек. Боги в золоченых окладах глядели на Суконникова благосклонно. Молиться было приятно и привычно. Но в самый разгар молитвы, вот только-только Суконников входить стад во вкус беседы с господом, сзади него скрипнула дверь.

«Кого это там носит?» — зло подумал Суконников, не оборачиваясь и не переставая размахивать рукою перед грудью.

— Петра Никифорыч, батюшка! — узнал Суконников плаксивый голос жены. — Там, гляди-ко, дела-то какие деются на улице!.. Опять бунты бунтуют проклятые!

Суконников порывисто выпрямился. Брови его гневно сошлись, но в голосе появилась тревога.

— И чего ты, оглашенная, лезешь? Не знаешь, разве, что на молитве стою?! Какие бунты? кто? где?!.

— Сенька кучер прибежал, сказывает, по всем улицам народу-то, народу и все оружные, и песни распроклятые поют! Страсть!.. Еще болтает, что забастовщики банк окружили, вроде быдто деньги разграбливать хотят!..

— Где Сенька? — вспыхнул Суконников. Молитвенное настроение быстро слиняло с него. И был он злобен, расстроен и полон нехороших предчувствий. — Зови!

Кучер вошел в комнату и остановился в дверях. Хитрая ухмылка бродила по его широкому румяному лицу. Напомаженные волосы были зачесаны челкой на низкий лоб.

— Рассказывай, об чем болтал? — угрожающе повернулся к нему Суконников. — Какие опять там бунты и насчет банку?

— На счет банку, Петра Никифорыч, может, еще и болтают зря, а вот что опять бунт, так сам видел. Идет очень громадное количество, народ все с леворвертами и ружьями, поют там «долой», надсмехаются! Хуже прежнего...

— Ступай! — махнул рукой Суконников. Кучер поклонился хозяину и с прежней ухмылкой вышел из комнаты.

— Закладывай! — крикнул ему в догонку хозяин.

— Ой да куда же ты, Петра Никифорыч, в такую пору поедешь? Оборони господь, долго ли до какого греха или увечья?!.

— Ладно! Не ной! — отрезал Суконников.

Он выехал со двора через пятнадцать минут. Тот же Сенька кучер в темносинем теплом кафтане, в шапке под бобра, лихо повез его по тихой пока улице. Но как только они свернули за угол, тишина словно оборвалась и они попали в густую толпу. Сенька по привычке зычно закричал: — «Эй, поберегись!» — но никто не послушался его, никто не дал дороги и ему пришлась сдержать лошадь. Суконников потемнел. Он увидел, что на улицах, действительно, опять вольничает всякий, по его мнению, сброд и, ткнув кулаком в сенькину спину, грубо приказал:

— Гони!

Но Сенька обернулся в хозяину, показал ему злое лицо и затряс головой:

— Куды же?! Тут народ. Изувечат...

— А ты стороной, — внезапно смягчившись, посоветовал Суконников.

— Стороною, рази, в самом деле... — поразмыслил Сенька и повернул назад. Кривыми переулками, делая большой лишний крюк, они, наконец, добрались до места. Сенька осадил лошадь возле высоких каменных ворот, над которыми прилепилась зеленая луковичка с крестом.

Суконников-старший проворно вылез из саней и вошел в узенькую калиточку семинарских владений.

Варвара Прокопьевна сидела на краешке стула у заваленного газетами, рукописями и корректурами стола. Варвара Прокопьевна просматривала последний материал для завтрашнего номера. Самсонов за другим столом торопливо дописывал какую-то заметку. Комнатка была маленькая, и в ней помещалась целиком вся редакция «Знамени». Самсонов сиял. У него была уйма дела, его заметки проходили без коренных изменений, он чувствовал, что нужен, что участвует в таком захватывающем предприятии! Варвару Прокопьевну он впервые встретил здесь, в редакции, когда пришел на работу. Здесь же он повстречался снова с Антоновым, железнодорожником, слесарем, тюремным старостой. При Варваре Прокопьевне Самсонов сначала немного смущался, но, разглядев ее глаза и прислушавшись к ровному, удивительно приятному голосу женщины, он быстро оправился и начал питать к этой женщине теплое и глубокое уважение. С Антоновым у Самсонова с первой же встречи в редакции пошли шумные и бестолковые споры. Антонов приносил небольшие статейки на железнодорожные темы и давал их ему читать прежде, чем сдать Варваре Прокопьевне. Семинарист подвергал творчество слесаря жесточайшей критике, а Антонов не соглашался с этой критикой. Антонов шумел:

— Ты мне синтаксисом голову не морочь! Не в синтаксисе твоем счастье!

— Если вы, товарищ, суетесь в журналистику, — ехидно парировал Самсонов, — то вам и этимологию, и синтаксис надо как дважды два знать! Это не гайки подпилком опиливать!

— Сам ты гайка! — смеялся Антонов. — Ты гляди в суть, в содержание, а не в точку с запятой! Архимандрит недопеченый!

Веселые эти перебранки нередко подслушивала Варвара Прокопьевна и, поглядывая на обоих спорщиков, таких разных и, несомненно, очень дружных между собою, тихо улыбалась.

В тот день, когда в казарме произошло столкновение с офицером и юнкерами, Самсонов по обыкновению торопился дописывать свои заметки. Заметки, как он только что похвастался Антонову, были «прямо антик с гвоздикой!» Он в последний раз перечел написанное и положил листки на стол Варвары Прокопьевны, которой не было в редакции.

— У меня сегодня сенсация, а не хроника! — лишний раз похвалился Самсонов.

— У тебя всегда что-нибудь особенное! — насмешливо подмигнул Антонов.

В это время вошла Варвара Прокопьевна. Она была взволнована. Обычно спокойное лицо ее теперь даже разрумянилось от возбуждения. В глазах светилась сосредоточенность.

— Ну, номер мы будем делать почти целиком заново! — сказала она. — Товарищ Антонов, вам придется сходить в депо и оттуда взять готовый материал. А вы, Гаврюша, найдите Потапова, у него должна быть статья Сергея Ивановича.

— А мои заметки? — некстати и обиженно спросил Самсонов.

— Ну, до обычного ли материала! — махнула рукой Варвара Прокопьевна. — Вы разве не знаете, что происходит?

— Пропала твоя эта самая сенсация! — уколол Антонов, когда они оба выходили из редакции. — Вместе с синтаксисом и с точкой и запятой!.. Закачаешься теперь, какие дела пойдут!..

— Да-а... — уныло протянул Самсонов, но спохватился и горячо произнес: — Здоровые дела закручиваются!..

— То-то, архимандрит!..

В «Восточных Вестях» готового номера не ломали. Пал Палыч решился только втиснуть на четвертую страницу небольшую заметку о столкновении в казарме и о смерти солдата.

— Раздувать из этого происшествия большого события не будем, — заявил он секретарю. Секретарь исподлобья поглядел на него, тряхнул лохмами и что-то проворчал.

А когда набор всего номера газеты был сдан на машину, поздно вечером в редакцию прибежал Чепурной, разыскал Пал Палыча и с несвойственной солидному и выдержанному присяжному поверенному суетливостью заинтересовался:

— Номер готов? Нельзя тиснуть статью?

— Все готово, — недовольно ответил Пал Палыч. — Какую статью?

— О положении. Надо реагировать! Должны же мы сказать свое мнение, свое благоразумное слово!

Пал Палыч просмотрел написанную Чепурным статью. Но дежурных наборщиков стоило больших трудов уломать, чтобы они набрали произведение Чепурного. Когда же Пал Палыч вышел из наборной, наборщик взялся за статью и глумливо рассмеялся:

— Ишь, порядок, говорит, соблюдайте! Народная свобода, ишь, пострадать может!.. Защитники!..

Утром вышли свежие номера газет. «Знамя» звало к борьбе и победе. «Восточные Вести» плакались на опасности, которые грозят «народным правам, полученным в результате высочайшего манифеста 17 октября».

Обыватели внимательно и испуганно читали обе газеты. Рабочие жадно глотали все, что было напечатано на страницах «Знамени». Рабочие читали жадно и торопливо. Им было некогда.